"Чудовища Гекаты"

      Бессонница ломала, выворачивала нервные суставы, тратила и без того скудные ресурсы организма — вдобавок ко всем проблемам. Психотерапевт говорит, что это весна, и что чуткий (уж слишком чуткий) организм Лары не может не реагировать на смену сезонов. В этот момент Лара вспомнила старый мультфильм про Маугли, транслируемый по кабельному телевидению где-то далеко за полночь: там героя тоже кидало из стороны в сторону, и он никак не находил себе покоя, вот на что это было похоже.       Весна? Да, похоже, это весна.       После операции — никаких танцев. Зачем тогда поступала в лучшую школу? Неясно. Пришлось брать академ; там всё поняли и просили себя беречь. Если бы Лара захотела себя беречь, она бы не мечтала о карьере балерины. Разве только ради папы и брата… Это весна виновата или всё же новое, действительно нравящееся Ларе тело не избавило её от острой неприязни к себе? Психотерапевт говорит: и то и другое; она не любит себя, и с этим они как раз борются, но весной обостряются все травмы и заболевания, и нет ничего удивительного в рецидиве депрессивного эпизода…       Значит, надо только переждать? Все они это говорят. А Лара не хочет ждать.       Новое состояние дарит ей какую-то весёлость, смешанную с отчаянием, игривость, желание с размаху удариться во все тяжкие — пропадать так пропадать!.. И плевать, что нельзя алкоголя, нельзя секса, нельзя самостоятельно менять дозу, а уж про наркотики не заходит и речи… Нет, Лара слишком тихая и трусливая, чтобы принимать наркотики. Можно начать хотя бы с алкоголя… нет, нельзя, это сказывается на развитии мышц, а они и так слабо приспособлены к балетной карьере. Секс? Пусть будет секс; с кем? С тем парнем Лара порвала; точнее, перестала ему кивать, отвечать на звонки и заходить в гости. Он, впрочем, не стал её преследовать и добиваться; видимо, в первые несколько раз, когда она его открыто игнорировала, сделал правильные выводы и отвалил. Редкое поведение для парней. А, возможно, он бы сейчас ей и пригодился. Правда, что будет, когда… если… когда он увидит…       Нет. Не с ним.       Тогда, получается, ни с кем, если она не может раздеться даже при одном парне?       Какие же тупые мысли приходят с недосыпа.       Впрочем, есть второй парень; и Лара, измученная, измочаленная самой собой, вдруг подумала, что самым лучшим решением будет отправиться к нему сейчас. Почему нет? Возможно, потому, что сейчас он спит, как и любой человек в такое время суток; так тем лучше — пока Лара до него дойдёт, этот странный зуд, будоражащий кровь хмель выветрится, и она сможет нормально соображать. Если она вообще на это способна.       Лара никогда не убегала из дома; только сейчас, сегодня… Прежде она была слишком спокойной девочкой, беспроблемной, не испытывавшей того жуткого соблазна, который предстаёт перед всеми её ровесниками: напиться, совершить дурость, испытать на прочность моральные нормы, собственную смелость, выносливость — да мало ли что ещё. Перед ней всегда стояла цель, к которой она стремилась, она была сконцентрирована на ней, и потому всякая ерунда вроде подросткового бунта просто не приходила к ней в голову. Рано или поздно это должно было произойти, и шестнадцать лет — идеальный возраст для безумств… так ей говорил психотерапевт. Странно, что не добавил: «Вам всего лишь нужно подождать». Или это такая издёвка природы, что ждать надо только хороших вещей, а плохие — вот они, вместе с тобой, потому что ты родилась не того пола, или потому что весна и всех кроет, или потому, что она выбрала такую сложную профессию… Все ли шестнадцатилетние ощущают ночной городской воздух таким тяжёлым и сладким, или это её проекция, деформация восприятия?       Она едва знает этого парня. Они столкнулись в очереди у врача — ну как, очереди, в таких местах её не бывает… в холле. Он должен был только забрать назначение, потому что забыл его в прошлый раз — так он сказал. Он очень плохо говорил по-французски; оказалось, он испанец, из какой-то дремучей деревни, а в Бельгии оказался потому, что стал участником международной программы, и его согласилась вести врач Лары. Он сам об этом не говорил; Лара сама по крупинке выцеживала информацию — у него, у врача, вспоминая старые новости — да, была какая-то такая история про испанскую девочку-гермафродитку, которую неграмотные родители воспитывали как мальчика, пока у той в шестнадцать лет впервые не пошли месячные… И после этого решался вопрос, будут ли её сажать на женские гормоны, проводить ли полный переход или же вообще не трогать и оставить всё, как было. Дикая история, если подумать; неизвестно, лишили ли родителей прав или нет — Лара об этом не спрашивала: они всё-таки не были даже тесно знакомыми, чтобы она могла интересоваться такими вещами. К тому же Марио почти не разговаривал, из-за языкового барьера и собственной робости. Хотя робости ли? Может быть, он просто не считает нужным говорить обо всяких глупостях. Жаль, Лара бы с ним с удовольствием поговорила… впрочем, зачем она ещё едет в ночном автобусе, в пальто поверх пижамы, и напряжённо размышляет о том, как ей попасть в отель, где сейчас живёт Марио?       Странно, это первый транс-ровесник, который вызвал у неё неловкое желание сблизиться: в идеале подружиться, не в идеале… ну… Он немного смотрел на неё. И ему семнадцать. Возможно, он не хочет ничего такого, что хотят парни его возраста, всё-таки переход ещё не совершён… но, с другой стороны, знает ли этот испанский деревенский мальчик, чего вообще хочет? Да что там он, Лара и сама толком не знает, чего хочет; это её мучает, она не имеет никакого представления, как с этой непонятливостью, растерянностью душевной справляться, а здравый смысл не даёт никаких удовлетворительных ответов…       А ну да, конечно. Ждать.       По-хорошему, ей следовало бы одеться потеплее: рана, едва зажившая после кастрации, требовала постоянного обновления повязки (это Лара делала) и сохранения её в комфортных условиях; ну, то есть не выскакивания на холодную улицу практически без обогрева ног (свободные панталоны и пижамные штаны, вот и вся одежда на ногах). Папа бы, конечно, всё бы высказал дочери, что он о ней думает… но, с другой стороны, у него ещё будет возможность, когда проснётся и не увидит Лары на месте.       Ох, папа, папа. Прости меня, дочь свою тупую… или калечного сына, кем, по сути, Лара останется навсегда.       Да, именно эта мысль подспудно преследовала её, мучила, изводила даже на больничной койке, даже когда Лара, скуля, валялась на полу в собственной крови после отчаянной самокастрации: то, что, по сути, это всё бессмысленно. Не будет никакого перерождения, принятия нового тела, осознания себя как красивой и настоящей — настоящей! — девушки. Потому что это неправда, всё неправда, от нового имени до постоянного приёма гормонов.       А вот, кстати, и отель. Можно теперь не размышлять о прописных истинах, а подумать о более насущных вещах: например, где вообще живёт Марио? Как она вообще к нему попадёт, что скажет консьержу? И ещё, если каким-то чудом её пропустят и проведут прямо в номер Марио, что она ему скажет — проснувшемуся среди ночи и не ожидающему никаких гостей?       Взгляд Лары поднимался вверх по зданию, как неуверенный в себе лазутчик, отмечающий неприятную желтизну кирпичей, тёмные стёкла на балконах и одинаково тёмные шторы, висящие в каждом оконном проёме; и случайно столкнулся он с сосредоточенно глядящими на улицу голубыми глазами, крупными и по-коровьи неопределёнными, не имеющими какого-либо чёткого выражения. Это глаза Марио; возможно, бабушка Лары всегда была права и Бог на самом деле существует, потому что ничем другим нельзя объяснить такую фантастическую удачу. В лунном свете широкий лоб Марио приобретал слоновий оттенок, слегка осеняющийся золотыми курчами локон. Они сохраняли свой яркий, слишком солнечный для этой страны цвет даже через тёмное стекло окна в комнату с незажжённым светом. По-детски пухлые губы его слегка приоткрылись в движении не то удивлённого вздоха, не то не раскрывшегося и застрявшего на полпути зевка. Вид его был одновременно детским и немного сонным; Лара подумала, что наверняка Марио часто сталкивается с циничными шутками об уровне развития его интеллекта или ментальных заболеваниях. Они смотрели друг на друга, пока Лара не сделала подзывающий жест. Она тут же устыдилась своего решения: наверное, это было слишком навязчиво и нетактично; не лучше ли просто погружаться в глаза друг другу? Однако Марио, немного постояв, кивнул и исчез за одинаковыми тёмными шторами. Лара выдохнула, не смея поверить своей удаче; конечно, сейчас холодно и встречаться на улице — не очень хорошее решение… будет здорово, если Марио пригласит её к себе — если пригласит, конечно… С другой стороны, а зачем? Что они будут делать? Что она вообще хочет ему сказать? Лара совсем об этом не подумала, а ведь он скоро спустится, с минуты на минуту. С соседским парнем было проще, она просто могла зайти к нему на чашечку кофе и начать ненавязчивую пустую беседу — а о чём говорить с Марио? Поймёт ли он, если Лара захочет с ним помолчать? Всё это так странно, так сумасбродно, больше похоже на какой-то невероятный сон.       Ну, хотя это будет не первая тупость в её жизни.       Марио появился минут через десять. Увидев, что он тоже просто накинул куртку поверх пижамы, Лара растерянно улыбнулась: это логично, он не уходит далеко от отеля. Вот зачем она в подобном виде поехала так далеко…       Ну всё, теперь они стоят друг напротив друга.       — Привет, — сказала Лара.       — Привет, — ответил Марио.       Они замолчали. Лара улыбалась и убирала за ухо вывалившуюся прядь, Марио буравил её взглядом и ничего не говорил. А что он мог ей сказать? Ну, было бы разумно спросить её, как она сюда доехала, зачем, почему так рано… Но, конечно, он не будет ничего подобного спрашивать.       И это просто прекрасно.       — Почему ты не спишь? — спросила Лара.       Марио пожал плечами и отвёл взгляд, потупив длинные ресницы. Он не чувствовал себя комфортно — интересно, вообще ли в человеческом обществе или только рядом с Ларой?       — Мне нравится смотреть из окна, — ответил он на очень плохом английском. — Иначе тут нечем заняться.       — Да уж, точнее не скажешь.       Воцарилась пауза, то самое неловкое молчание, какое случается между молодыми влюблёнными или же между малознакомыми людьми, не знающими, о чём говорить друг с другом. Они же были и тем, и другим; Лара разглядывала покрытую курчавыми светлыми волосами крепкую шею Марио и думала, как же это сложно — разговаривать. Виной ли её застенчивость или импульсивность? Немного того, немного другого; в сущности, принимала решения она куда легче, чем справлялась с социальными взаимодействиями.       — Можно, например, читать, — неожиданно произнесла она. — Книги.       — Я плохо читаю.       — А.       Марио разговаривал так же плохо, как и читал: конечно, английский был ему не родной, и, видимо, он учил его на ходу, практически не подготовившись к поездке (да и откуда ему?..). Но было ещё что-то, мешающее ему формулировать слова в предложения: в нём чувствовалась дикая, необученная дремучесть, осознающая и стесняющаяся самой себя. Очевидно, он не был умён — и Лару это привлекало. Как и в том, другом парне; но он был горожанин, не имевший такой фантастической истории в прошлом. Такие вещи осложняют даже самый простой характер.       Однако Лара всё ещё не могла прочитать его глаза. Это ложь, что у людей с простым характером всё видно на лице; может быть, нечитаемость странного выражения глаз Марио связана с тем, что Лара горожанка, но — как понимать его глаза? Что означает этот взгляд, немного исподлобья, но в то же время прямой, не скрытый веками и застенчивостью? Что он думает о ней?..       — Зачем ты приехала?       Хороший вопрос. И Лара не знала на него ответа.       Она потупилась и принялась рассматривать куртку Марио. Хорошая, добротная, но не городская, конечно: тепло и комфорт в ущерб внешнему виду. Но и не ужас. Нормальная. Наверное, в ней очень тепло.       — Я захотела тебя увидеть, — вывернулась она, не сообщив всей правды, но сказав то, что лежало в основе её импульсивного решения. В самом деле, она хотела увидеть его. И не только увидеть.       — Ночью?       — А почему нет?       Марио повёл плечом.       — Не знаю, — сказал он. — Ночью надо спать.       — Мне не спится.       — А-а.       Вот и поговорили.       Лара вдруг подумала о том, что они с Марио настолько зажаты, что вообще не смогут разговаривать, и дело совсем не в языковом барьере; эта мысль развеселила её, и она улыбнулась. Марио с непониманием посмотрел на неё: конечно, он не понимает, что с ней происходит и что эта сумасшедшая чувствует. Никто не понимает.       Ночь постепенно уходила: небо становилось белым, и Лара осознала, что скоро у папы должен сработать будильник на утреннюю смену. Тогда он заметит её отсутствие и…       Нет, нужно удерживать ночь как долго, как это только возможно. Делать то, что невозможно при свете дня. Пусть даже сейчас они с Марио хорошо могут разглядеть друг друга, всё равно: они оба плохо спали, и раннее утро для них — лишь сильно разведённые светом последние ночные часы. И надо их не потерять.       Поэтому Лара резко наклонилась к Марио и поцеловала его.       Он не открыл рта, хотя и отстраняться тоже не стал: вообще он, кажется, не ожидал такого поступка и потому не успел на него среагировать. Лара обрабатывала информацию куда быстрее, а ещё была настроена более решительно, чем он: она не пыталась проникнуть в рот растерянного мальчика, но и не отходила, покрывая губы влажными поцелуями.       Наконец Марио отстранился, и Лара почувствовала себя очень глупо. Взгляд Марио не изменился, хотя светлые до прозрачности брови поднялись — и поди пойми, что он там думает. А она… Лара не видела себя со стороны, но живо представляла: растрёпанная несимпатичная девица в простом тёмном пальто, с раскрасневшимися губами и сощуренными от поцелуев и холода глазами… Кажется, такой образ сейчас очень моден в инстаграме, но Лара никогда в жизни не вела инстаграм; да и на современную девушку, знающую все мейнстримные тренды, тоже не походила.       И всё-таки она напугала Марио, хотя она просто хотела его поцеловать.       — Я поеду домой, — наконец-то решилась заговорить она: поднимать тему любви прямо сейчас, когда Марио в шоке (или нет?) от произошедшего — не лучшая идея. — У тебя есть телефон?       — Нет, — покачал головой Марио. А затем добавил: — Телефон есть. Видеться со мной не надо.       — Почему?       Марио с неопределённым выражением взглянул на Лару, а затем, не прощаясь, направился в сторону отеля. Он двигался быстро, уверенно, как не шёл в сторону Лары. Ну, хотя бы он не оборачивался и не смотрел на Лару со смятением и гневом. Конечно, именно так нормальные люди и должны реагировать на подобные поступки, поэтому Ларе совсем не было обидно.       Просто… плохо, что её план не сработал. Хотя, по-хорошему, и не должен был, такое развитие событий логично и предсказуемо.       Ну вот, теперь она узнала, что девочка с тяжёлыми нарушениями гормонального баланса, выросшая в дремучей глубинке другого государства и ставшая кем-то вроде генетической причуды для всего мира, не хочет строить отношения с незнакомым мальчиком, проходящим гормональную терапию, чтобы стать девочкой, в том же самом институте, в котором исследуют её. Теперь можно ехать домой.       Перед тем, как выйти в парк, разбитый между остановкой и отелем, Лара бросила последний взгляд на окно, в котором она увидела Марио. Он снова находился там, смотрел на неё. Как и тогда, когда она только пришла. И ведь не смущается, не зашторивает шторы, как сделали бы другие, такие же робкие мальчики, как он сам. Зачем тогда ушёл, раз он всё ещё хочет смотреть на неё?.. Неясно.       Лара развеселилась, показала ему язык, как девчонка, и, довольная, пошла к остановке. Она вдруг подумала о том, как они с Марио стали бы заниматься сексом, и это её немножечко возбудило: она никогда не думала, что ей будут нравиться не просто деревенские простые парни, а какие-то совершенно несоциализированные дикари, вроде Марио, но — вот какая штука, ей очень понравилось об этом думать. Жаль только, что их отношения невозможны, и Марио дал это чётко понять…       Плохо, конечно. Но что поделаешь. Ещё одни разбившиеся об недопонимание романтические отношения, уже вторые на небольшом счету Лары.       Надо попробовать снова построить отношения с Марио, встретиться с ним в институте, поговорить… но сначала — приехать домой и всё-таки попробовать выспаться.       Бессонница мучает, делает человека не совсем собой, меняет моральные ориентиры и реакции. Возможно, чудовища Гекаты, те, что ходят ночью по Земле и пугают людей, все эти суккубы, вампиры, демоны, совы и змеи, — все они просто люди с бессонницей, чья импульсивность и невозможность заснуть стала для них нормой существования. Тогда, возможно, и не стоит предлагать Марио встречаться при свете дня. Это сразу выпячивает глупость и несуразность поступка Лары: хороша идея, соблазнять не знающего твой язык парня из другой страны, который по окончанию лечения уедет обратно! Нет, такие решения надо принимать ночью: приходить, как суккуб, по ночам, изнурять своими появлениями, искушать и подталкивать к совершению безумств…       «Ложись-ка ты спать, дура», — с брезгливостью подумала Лара, доехав до дома и увидев остывшую в ожидании хозяйки кровать.       Папа ещё не проснулся.