Молись

      У маленького Кинкла на щеках очаровательные ямочки и мягкими русыми волнами на глаза падают пушащиеся волосы. Он смеется, запрокидывая голову чуть влево, заливисто и высоко. Сабрина думает, что ему бы пошли не перемазанные в грифельную пыль ребра ладоней, а струны гитары, костры странников и клетчатый плед. Она бы рада ходить с ним хоть под руку, хоть по пятам, лишь бы смотреть на оседающее на тонких волосках его рук солнце.       Полуведьма — она получеловек. У нее золотятся косы и искры путаются в пушистых светлых ресницах. Белые летние платья, розоватая помада и перламутровый лак — маленькая принцесса в доме с нестареющими тетками, где милый кузен Роззи режет мертвецов и просит принести ему чашечку отменного улуна по вечерам. Только тише, дорогая, не говори, что мы ведьмы, это самый большой в мире секрет.       Сабрина прикладывает палец к глянцевым губам и смотрит в зачарованное зеркало, которым тетя Зи тайком пользуется, чтобы подглядывать за знакомыми и подружками. Она умеет хранить секреты и играет в человеческие игры в школе днем, а по вечерам закапывает лягушек в земле из Эдемского сада, хлопает в ладошки и показывает тете Хильде — она ожила!       Вот бы Харви показать — это волшебно, это так увлекательно, но Харви испугается, говорят тетушки, и маленькая полуведьма решает никогда не колдовать при нем. Папа бы точно не стал показывать маме, как оживляет лягушек, вот и она не будет. Тем более, Харви и так счастлив с ней.       Он протягивает руку и ведет по скользким узким улочкам Гриндейла маленькую принцессу, которая переходит из класса в класс, год за годом соглашается ходить с ней на все хорроры в прокате, хотя сам их недолюбливает, приносит розы и, шалея от собственной смелости, стирает своими губами ее глянцевый блеск.       Сабрина кружится среди ветвей леса, в котором была рождена, покрасневшая и растрепанная, с горящим взглядом и сердцем, торжествующе почти скулит и не может выровнять дыхание. В нее Харви Кинкл, мальчик с теплыми глазами, влюблен.       Тетя Зельда поджимает тонкие губы и говорит что-то о выборе, о долге перед Темным Владыкой, о предназначении и славе рода Спеллманов, а она думает только о друзьях, о смертных друзьях, которые совсем не знают, почему принцесса надевает красное пальто, будто пряча на нем кровавые капли будущего пути.       Милый Харви твердит что-то о шутках и ее помешательстве, о колдовстве из романов дедушки Толкиена, смотрит так, что дыхание перехватывает и Сабрина шепчет ему ласково о забвении, о любви и страхах, стирает рукавом алого наряда слезы, отступает. Ничего. Она — дитя Спеллмана, и на два мира ее сил хватит.       На части выросшую принцессу рвут не полярные миры, не — привычное дело — кровь и земля под ногтями, и даже не настроенный против нее магический ректорат, а взгляды-льдинки друзей. Они сожалеют, принимают, будут скучать, но в зрачках Сабрина читает их боль и обжигается, дитя Сатаны, будто уже за это одно в гиене гореть. Ее милый Харви Кинкл — любовь навеки веков — смотрит в пол.       Сабрина смеется отражениям свечей в зеркале тети Зи и красит губы мраком, выискивая в ящиках стола зачарованный в черный из розового ободок. Полуведьма — она балансирует, искренне верит в свою половинчатость, шагает по краю Ада и тонкими нитками света режет в кровь ноги, не отсупается — не оступится.       Не оступиться бы.       У мальчика с фотографий в русых волосах путаются лучики золота, у девочки — серебра. У Харви Кинкла в большую ладонь ложиться стальное двухствольное, у Сабрины Спеллман мел и полынь.       Ее милый Кинкл смотрит потерянно, так отчаянно, почти безумно, что сводит пальцы и магия бушует от прикосновений к гримуару. Давай же, дурочка, воскреси. Вот тебе наследие Спеллманов, вот твой верный Ник, в глаза заглядывает и говорит о большом потенциале, о колдовском мире у ног. Девчонка, не бойся, земля Эдемского сада поможет тебе отомстить, а любимому вернет брата.       Она берет в руки нож.       Харви говорит — уходи. И Сабрина знает-понимает-принимает его слова, разворачивается на каблуках, оправляя кровавые рукава, смотря вперед, смаргивая расплавленные льдинки с ресниц. Впереди клубком сворачивается тьма, там добрый Роззи с чашкой горячего чая с шафраном, там Ник всегда покажет дорогу в лабиринтах академических коридоров, там такая же, черт возьми, Сабрина, жизнь.       Ведьма улыбается своему отражению криво, ловит пальцами алыe капли с губ и сжимает в ладони серебрящиеся при полной луне патроны. Юный охотник на ведьм в Спеллман не стреляет ни разу, но пуль в ее легких оказывается столько, что она подумывает всерьез об их продаже.       Эмброуз горько шутит об оружейной лавке, тетя Хильда хлопочет над котелком с обезболивающим и причитает о вреде ведьмовской регенерации, пока Зельда сжимает с неожиданной нежностью ее тонкие окровавленные пальцы. Детка, потерпи, через сотню лет ты забудешь и все пройдет.       Сабрина кивает и за красной помадой прячет кровь на губах, а за черным платьем свинец под ребрами. Она ходит по мрачным коридорам на зельеварение и историю магии, учиться дышать через боль, прячется в темноте пролетов и бережно ссыпает в уголок сумки картечь, что царапает внутренности до незаживающих ран.       Сложнее всего оказывается не попадаться Скретчу, вдоль и поперек исходившему всю Академию, несколько раз едва не ловившему ее сгибающейся пополам в немом крике от боли, но упорному настолько, что Сабрина сдается.       Ей стыдно и горько рассказывать, но Нику это и не нужно. Он впивается в перепачканную кровью ладонь и нависает над ней. Ловит на горячем, упрямый черт со стеклянным взглядом, только исчезает тут же в дымке, бросая сквозь зубы короткое:       — Можешь не объяснять.       Она ищет его в коридорах, на нижних и верхних этажах, вдоль стеллажей архива, обходит гостиные и врывается вихрем в бар. Дориан заламывает брови в недоумении и советует вернуться в библиотеку — рано или поздно, Скретч окажется там. Сабрина опускается на невыносимо холодный кожаный диван и раскидывает по столу тетради с пометками на послезавтрашнюю демонологию, выписывает виды гексограмм в блокнот, усердно перечерчивает углы и старается нарисовать ровный круг.       — Давай сюда, — бесцеремонно вытаскивает из пальцев тонкую книжонку Ник, падая рядом, не глядя выцарапывая на желтоватой бумаге защитный контур от демона третьего разряда, который Сабрине удается через не один раз.       Она смотрит на него косо, ожидая подвоха, но чернокнижник — невозмутимость в квадрате, увлеченно делает ее домашнюю работу, закатывает глаза, выискивая ошибки в формулах и посматривает порой на страницы одобрительно. Сабрине это кажется даже смешным, гроза Академии в огне свечей почти домашний кот в дождливый вечер, чем-то неуловимо похож на Салема, выгибает бровь и смотрит вопросительно.       Она не улавливает ни момент вопроса, ни суть, переспрашивает, на что он раздраженно захлопывает блокнот и откидывается на спинку, пересчитывая взглядом книги на стеллаже перед ними. — Я знаю, что с тобой происходит, Сабрина. Я знаю, что порождения тьмы не должны любить, ибо любовь — чувство светлое и данное Богом. Не взаимная любовь обрекает ведьм и колдунов на пытки до того момента, пока их чувства не пропадут. Понимаешь, Спеллман?       Спеллман слизывает с губ винную помаду и понимает, она читала, она всю библиотеку дома исходила, расспросила тетушек, кузена, мисс Уорделл — уже выучила все слова, причины, следствия. Ник говорит:       — Я нашел упоминание о заклятии забвения, которое может помочь. Но хочешь ли ты?       У Николаса на дне зрачков пляшут черти и мрак сочится сквозь смоляные пряди, у него руки стерильно чисты, как у профессионального потрошителя, он пахнет кострами и пеплом, хвоей из родного леса и неуловимой опасностью. Сабрина готова бежать раз за разом, но он лишь улыбается ей мило, откровенно флиртуя, протягивает руку и влечет в мир колдовской.       Ведьмовская натура тянется к нему почти инстинктивно, будто вот — потерянная часть души сидит слева и смотрит пристально, но человеческая интуиция хватает Спеллман за глотку и швыряет назад, пока сама она не сдвигается с места и молчит. Скретч потягивает ей блюдце с решением проблем, так любезно, будто заботиться, будто она ему дорога, и ведь правда — просто Сабрина дальше своих проблем ничего не видит.       — Спасибо, Ник, я… — она не знает как выразить эту щемящую признательность. — Ты мне всегда помогаешь.       — Подумай, а потом ответь. — Он обрывает ее, вставая, кивая, будто прощается, и исчезает в воздухе вновь.       Сабрина не совсем понимает, куда да зачем он опять сбежал. Но Ник растворяется, а она, сгибаясь пополам от кашля, задумывается о том, что у Харви глаза кристально чистые, у Скретча же — нет.       Скретчу от Спеллман перепадают ошибки в домашней работе, усталые улыбки и аромат шафрана в волосах. Платина стекает по плечам, обжигает пальцы до фантомной боли, и Нику бы вдыхать Сабрину всю, без отстатка, украсть у чертова Кинкла и сделать своей.       Спеллман полуведьма — больше человек, у него по губам кровь стекает и в ближайшую урну тонкие хвойные веточки летят. От нее пахнет домом, лесом, в котором к его боку прижималась короткой шерстью волчица, чаще — соусом из закусочной Гриндейла, куда она заскакивает повидаться с друзьями и картофелем фри. Людские манеры вплетены в ее кости и Ник их рассматривает, будто в музее, где трогать руками разрешено в пределах разумного.       Сабрина его бьет легко по рукам и сужает глаза — так он определяет пределы, она — устанавливает. Ник даже не задумывает над этим сперва, а позже пытается постичь ее с точки зрения не колдовской морали и впервые себе искалывает иголками гортань.       Поначалу он набрасывает список зло над ним пошутивших самоубийц, но с третьим приступом прослеживает весьма толстую нить между мыслями об охотниках на ведьм в объятиях ведьмы и своей невозможностью дышать, за полночь засиживается в библиотеке и спустя осточертевших несколько недель находит ответ — распишись на доставке хвойного материала для зелий, Николас Скретч.       Забывать юную Спеллман с листом вишни в волосах он не готов.       Харви Кинкла вот — с радостью. Только она смотрит укоризненно, уверяет, что тот не опасен для ведьм, а Ник лишь из желания не обидеть ей в лицо не смеется. Неопасный охотник одну ему хорошо знакомую ведьму изнутри разрушает, а он сбегает раз за разом от нее, заходясь кашлем и почти видом своей крови на руках наслаждается.       Сабрина совсем не неожиданно говорит, опуская глаза, что вычеркнуть мальчика-из-золота не готова, на что Скретч кивает понимающе и своему отражению в лицо не прекращая смеется.       Они обречены.