Июль
Южную окраину маленького северного городка, подобно сливочному крему на именинном торте, заволакивает одуванчиковый пух. На истоптанной прихожанами лужайке он проминается под запыленной резиной старенького пикапа с порыжевшими номерами штата Орегон. В пропахшем пивом салоне мужчина убавляет звук бейсбольного матча Сиэтл-Кливленд на магнитоле и загоняет в рот помятую сигарету «Кента». По виду он – уж как пить дать – не примерный муж и отец. И точно никто не узнает в нем бывшего руководящего спецагента в Чикаго. В день, когда отцветают одуванчики, в местной общине один только пастор здешнего прихода провожает его долгим взглядом к заросшему кладбищенскому полю. В лучах предвечернего солнца белые стены церкви желтеют, словно пыльца. Солнце сбрасывает жару вниз, а вымазанная известкой площадка накапливает ее и припекает подошвы разношенных бейсбольных ботинок. В стороне на поле девчонка с ребенком на руках, одетая в вязаную безрукавку поверх простого василькового платья, смолит сигаретой на могиле американского солдата. Несколько пуговиц на ее платье расстегнуты, виднеется треугольничек голого живота. Глаза затуманены жирными стрелками. На вид ей под шестнадцать, этой девчонке, совсем еще подросток. Она замечает на себе взгляд и показывает мужчине средний палец с обгрызенным черным лаком на ногте. – Пошел ты, извращенец. Я сейчас своего парня позову. Мужчина отворачивается, вытаскивает сигарету и пытается закурить, прикрываясь от ветра. Носком ботинка смахивает с поросшей одуванчиками насыпи обертки от карамелек и не оборачивается, когда за спиной слышатся неторопливое шарканье стоптанной обуви и шуршание по луговому клеверу пасторского платья. Запах ладана возвращает его в среднюю школу, когда мама каждое воскресенье возила его к мессе. – Здравствуй, Мечислав, – говорит Питер Дрисколл и встает рядом, перебирая в пальцах деревянные четки. – Я слышал, забота о мальчиках легла на твои плечи. Калвер маленький город. Люди судачат. Стайлз хмыкает: – Так и напрашивается вопрос, о чем же еще трезвонит ваша католическая конгрегация. – Мои прихожане судачат обо всем и обо всех, Мечислав. Некоторые росли вместе с их отцом, они еще помнят, каким он был, когда родились его сыновья. Я просто рассказываю, что слышал. Последние годы Скотт блуждал в потемках, я беспокоился о нем и его семье. В школе говорили, что мальчики напуганы. Стайлз стряхивает пепел в пивную банку. – Вы отличный проповедник, отец, но вы ни черта не знаете о том, что с хорошими парнями делает война. Это уж малость не то, что разговаривать об этом с компанией нытиков в каком-нибудь церковном подвале. – Господь не обещал нам легкой жизни, Мечислав. Не обещал, что мы не будем страдать, не будем чувствовать отчаяния и одиночества, смятения и безысходности. Он обещал, что среди наших страданий мы не останемся одиноки. И хотя порой мы слепы и глухи пред лицом Его, Он всегда возле нас, и вокруг нас, и внутри нас. Мы неотделимы от любви Его. Но сегодня я не знаю, Мечислав, может ли Бог дотянуться до каждого человека. Питер Дрисколл щелкает четками и долго смотрит на банку пива в руке Стайлза, прежде чем переводит взгляд с нее на обтрепанного мягкого кролика Джудит на могиле. Такой аккуратной, обернутой одуванчиковым пухом, словно сладкой ватой. – Помолись за своего сына, Мечислав, – говорит пастор, хорошо, кто-то перед церковью с места выжимает сорок-пятьдесят на старом мотоцикле, скрывает потерю бдительности Стайлза. – В такой день мертвым хорошо. **Сентябрь
Майлз ест сахарные хлопья и наблюдает, как игрушечный водолаз, которого он обнаружил в коробке с сухим завтраком, медленно погружается в стакан с молоком. Митч на другом конце стола, взгромоздив на него локти, пытается составить какую-то фразу из кукурузных хлопьев «Алфавит». Тем временем в кухне по радио снова говорят о расследовании по делу о стрельбе в начальной школе где-то на юге. «По сообщению полиции…» Стул шаркает по линолеуму, когда Стайлз поднимается, чтобы пойти вырубить приемник. Незачем мальчишкам слушать о том, что их участь может оказаться сходной с участью восьмого шара в одной из провинциальных бильярдных: оп, укатился – и нет его. Погода изменилась; тучи сгустились, как овсяный кисель, какой Стайлз пил мальчишкой. Из маленького белого окна в кухне видно, как колышутся на ветру бурьян и ромашки. Радио глохнет, становится тихо, только из столовой слышно, как Майлз стучит ногами по перекладине стула. Стайлз открывает дверцу холодильника и вытаскивает бутылку пива. Под магнитом «Добро пожаловать в Орландо, Флорида» – две фотографии с завернувшимися углами, потрескавшиеся, как разбитый леденец. На первой Джудит в возрасте семи лет и ее старший брат, они катаются на карусели в «Мире Диснея». На второй Лидия на пятом месяце беременности, одетая в простой полосатый комбинезон, сооружает блинчики с пастилой и черничным вареньем в кухне с побелкой под «зернистый творог». Наверху от ветра хлопает окно. Стайлз взад-вперед проводит рукой по колючим волосам на затылке и смотрит сначала на початую бутылку пива в ладони, а потом на мальчишек, хлебающих «Несквик» из стаканов, и желудок у него сжимается от страшной Божьей милости. Они, сыновья Скотта, худенькие мальчики, рожденные под Пасху с разницей в один год, с ободранными грязными коленками, какие бывают в этом возрасте у любого мальчишки, и в одинаковых длинных джинсах и футболках с рукавами, которые им велики. В этом заштатном провинциальном городишке, где Стайлз провел свое детство, случалось всякое, но дети здесь росли счастливые, хотя и бывало порой, что приходилось им взрослеть, когда другие сигали с мостков в леденющий резервуар на ферме или чинили в гаражах велосипеды с рулями в резиновых оплетках. Но все изменилось теперь, когда у них у самих есть дети. Это местный шериф думает, что парни Скотта слишком малы, чтобы все понимать, а Стайлз видит, что все они знают: и про задержание Скотта, и про то, что арестовали его, потому что в больнице мама, а молчат разве что потому, что боятся. Во время службы Стайлз перевидал десятки таких вот детей. Но Скоттовы мальчишки не просто дети. Они Стайлзу как сыновья. И то, что произошло, – не бытовая ссора, каких навидался он за годы работы в Полицейском департаменте Чикаго. В этом было что-то еще, что местное начальство задвинуло в металлический ящик с делами о домашнем насилии и с чистой совестью заело лежалыми пончиками с джемом. Офицер Дойл и его папашка-шериф, вообще-то, те еще куски дерьма. Что-то было не так. Небо стало цвета копоти, то и дело хлещутся на ветру блеклые желтые шторки в маленький цветочек – любимые занавеси его покойной матери. Стоя в собственной пустой кухне, перед раковиной, от которой пахнет затхлой тряпкой, Стайлз вдруг ощущает, как головная боль стягивает кожу на голове, и понимает – что-то будет. Сложив руки по подбородком, Майлз внимательно следит за водолазом. Мгновение спустя его выбрасывает на поверхность воздушным пузырем, образовавшимся от пищевой соды, которую Майлз насыпал в полный ранец у него на спине. Митч не обращает на водолаза внимания и продолжает вылавливать буквы из миски с молоком. И тут об окно в столовой с глухим стуком ударяется первая перепелка.