реприза

Фади никогда не праздновал Рождество. И Пасху тоже не праздновал. Сухое одиночество, порожденное ветрами с юга. Фади никогда не видел снег. На его улицах был вечный май, закапывающий терпкие воспоминания в соленые хлопья на завтрак и холодный душ перед школой. Фади никогда не лепил снеговиков перед Днем Рождения, а только вглядывался в плотную пелену бесконечного лета. Только на душе эта бесконечность длилась не дольше, чем томится Доширак. Фади любил быстрорастворимую лапшу в обед, когда шли познавательные мультфильмы по телеканалам. Она приятно обжигала губы, сжигала тонкую слизистую ротовой полости. Фади запивал остроту колой из большой бутылки. Холодной, влажной, сальные пальцы соскальзывали с ледяного пластика. Фади никогда не видел ромашек, ему приходилось любоваться подсушеной лавандой, которая росла возле дома. Маленькими кустарничками и собственным кактусом на подоконнике. Фади любил эту пламенную жару ближе к вечеру. Она немного спадала и мать разрешала выйти на улицу. Фади вешал небольной гамак меж веток и валялся там до вечера, впитывая ультрафиолет бледной кожей. Она сгорала даже несмотря на поздние часы, но ощущение, как солнце застилало тяжелые веки, окутывало испариной, погружало в сон… Он бы не отказался от этого ни за что, выливая на плечи крем для загара. Фади любил свой город. Одинокий, безветренный. Сухой, горячий. И только редкий дождь по весне будил его от зимней спячки. Едко слизывал тонкий слой загара, напоминал о естественном, о нужном. И Фади мечтательно складывал руки на металлических периллах, укладывая на них голову и ждал. Ждал знойный рассвет и мутный закат. Вглядывался в угасающую даль, наслаждаясь восточным ветром. Редко он проходил, но будоражил вихри отросшей челки, спадающей на лоб. И маленький Фади часто закрывал глаза, чтобы песок не оседал на слизистой. Чтобы не плакать, он не должен плакать. Мама говорила так, оглаживая худую спину. Мужчина обязан иметь характер, силу, примечательную стойкость. А он ей верил, верил и послушно утирал соленые капли в уголках глаз. Шмыгал носом, стискивая зубы.

не плачь, фади. самолеты не должны пугать.

Не должны пугать звуки наступающей войны. Не должны пугать огненные взрывы и дрожь в самой коре земли. В самой коре мозга. Не должны пугать резкие переезды и волнение у паспортного контроля. Мама говорила, что они не сбегают. Что это временно. Что он может вернуться. Через много лет, возмужав в плечах и подтянув солнечные очки чуть ближе к переносице. Осознав всю терпкость детских воспоминаний, которые стёрлись из-под прикрытых век. Его уносит через границу. Без всяких виз, летний дождь начался сегодня рано. И самолёты не пугают больше. Не пугают монстры во тьме любимой игры. радует только сообщение от друга.

«Я только что прошел S.T.A.L.K.E.R. Чистое небо. Тебе как она?»

Ему понравилось. Ему теперь много чего нравится. Фади любит смотреть в хрустальное окно. Наблюдать за суматохой изменившихся людей. Черты знакомых лиц кажутся липкими, замутнёнными, он вжимается лбом в стекло, в попытке узнать их хоть немного лучше. В попытке узнать самого себя в отражении, найти глаза цвета необработанного сапфира. Совсем как у матери. А острые и крепкие плечи теперь только сильнее дрожат от наступающего шторма. И никто больше по спине не гладит, и слёзы не велит с побледневших щёк убрать. Фади сам догадывается, как и всегда. Очередная подсказка из далёкого прошлого. То, что составляет его горячее нутро, в жилах бьётся арабская кровь, он вернулся туда, куда должен был. Фади любит Родину. Фади любит эти малиновые закаты, этот неровный подоконник, эту маленькую комнатку в трёхэтажной коммуналке. Дом-то под снос, велят опечатать, это была единственная возможность освежить размазанные блики образов. Восстановить недостающие детальки паззла. Фади любил собирать паззлы. Мама приносила с работы часто, он складывал воедино, а потом заклеивал скотчем, чтобы картину можно было повесить на выбеленную стену. Его первое творчество. То, чем он живёт и по сей день. Только картины теперь бесцветные, словно в ацетон окунули. — снова задумался. — из глубины сознания вырывает женский голос, заставляет обернуться. — я разглядывал улицы. — оправдывается, но Диане не нужны оправдания. Она сама за этим приехала. Только нервно царапает ногтями горшок с цветком. Решила забрать его отсюда, как вечную память о том, чего никогда не вернуть. — может, это к лучшему? — пытается улыбнуться, но губы дрожат. Фади сам дрожит, отлипает от холодного стекла, щурясь от палящего солнца. — но, честно сказать, лето я ненавижу больше всего. Азима сползает с низкого подоконника, разминая уставшую спину и делает шаг к сестре, окуная лицо в тёмное пространство комнаты. Отрезвляет. — все мы. Слёзы текут синхронно, словно они чувствуют друг друга на подкожном уровне. Он порывается обхватить её в крепкие объятия, но они сами по себе получаются робкими. Больше нежными, спокойными. Успокаивающими. она гладит его по спине. — он вернётся. обязательно вернётся. — шепчет в смятую футболку, слезами мягкую ткань пропитывая. А Фади только усмехается, головой качая. Слова, не требующие ответа. Всё и без того ясно — жизнь циклична. Поворачивается к яркому солнцу, щурясь от бликов. Фади любил эту пламенную жару ближе к вечеру…