Изморозь

      В Тартаре сейчас так холодно, что впору стучать зубами и искать костер, а еще лучше забраться под уютное одеяло и повесить табличку, чтобы никто не беспокоил тебя пару столетий. А может, это сам Гипнос замерз. Внутри.       — Пф, — Гипнос сидит в комнате наказаний, смотрит на мягкое сияние светящегося мха и слушает, как капает вода на камень.       — Ты чего ревешь? — Загрей выныривает из-за сталагмита — растрепанные черные волосы присыпаны пеплом, нос в очередной раз разбит, но сам он такой спокойный, почти умиротворенный, что слезы начинают бежать по лицу уже ручьем. — Эй, Гипнос?.. Гипнос! — искреннее беспокойство, почти растерянность.       — Сгинь, пожалуйста, — он утирается кулаком, стараясь не поворачиваться к Загрею лицом.       — Не-а, — Загрей справляется с эмоциями, подходит ближе и клонит голову к плечу. — Опять Танатос?       — … — Гипнос обнимает худые коленки, раскачивается, сидя на покатом валуне.       — А давай как придем домой я ему врежу?       У Загрея два варианта разрешения ситуаций на все случаи жизни — конструктивный диалог и кулак. Иногда одновременно.       — Это не поможет, — Гипнос судорожно выдыхает, поджимает пальцы на ногах и пытается выровнять дыхание. — У него крылья режутся.       — А… — у Загрея крыльев нет и, со слов Мег, ну их в Стикс. — Ну, это же пройдет? Мег вон перебесилась. Почти. — Он хорошо помнит, как сходила с ума от боли юная фурия, какой яростью был наполнен каждый взмах ее кнута.       — Перебесилась, как же, — Гипнос позволяет себе фыркнуть.       Мегера просто не хочет показывать свою слабость перед тобой, Загрей. Как Танатос, Алекто и Тисифона. Они слишком гордые и сильные, они будут терпеть все невзгоды, не показывая эмоций, не прячась по лабиринтам Тартара и не заливаясь слезами, надеясь…       Проклятые слезы когда-нибудь уже кончатся?       Загрей неловко забирается на валун, что-то ворчит и, уцепившись за мох, с грохотом падает на пол.       — Проклинаю тебя, — говорит он куску мха, не выдержавшего его вес.       — Мог бы и о помощи попросить, — Гипнос протягивает Загрею руку и только потом соображает, что даже не вытер их о тунику.       Загрею, впрочем, глубоко плевать. Он охотно принимает помощь и спустя пару мгновений уже сидит рядом с Гипносом. — Спасибо, — просто говорит он.       Гипнос не видит, за что тут благодарить, но, чтобы поддержать разговор, спрашивает:       — Сильно болит?       — М? — кровь с разбитого носа сочится тонкой струйкой, пачкает Загрею рот и капает с подбородка на грудь. — Нормально. Болит немного, но скоро зарастет.       — Я мог бы предложить тебе подремать, пока исцеление не завершится, но ты ведь откажешься, да? — помощь Гипноса принимают только смертные — счастливые и несчастные, здоровые и умирающие, они охотно следовали за ним по лабиринтам сновидений.       — Можно было бы, чего нет, — Загрей трогает ранку, морщится, — но тогда уж дома, тут сыро и плохо пахнет.       — Я домой не пойду, — Гипнос хохлится. — Я теперь вообще там не появлюсь. Уйду в мир смертных.       — Ого! — Загрей, похоже, воспринимает слова Гипноса серьезнее, чем сам Гипнос. — Давай тогда вместе сбежим! — он не шутит, совсем ведь не шутит! — А-а… — Гипнос осознает последствия слишком поздно, — а-а как же твои отец и матушка? — мастер Аид наверняка утопит его в бурных водах Леты за такое, а Нюкта не вступится (и правильно сделает).       — Да ну его, — Загрей отмахивается, словно они говорят о чем-то незначительном. — Я все равно отсюда сбегу когда-нибудь, хочу увидеть Олимп, мир Смертных.       — … — Гипноса настолько поражает перспектива разворачивающейся ситуации, что даже слезы из глаз перестают течь. — Может, попозже?..       — А зачем? — Загрей хватает Гипноса за предплечье, тянет за собой. — Пойдем, у меня как раз меч с собой есть!       — Мы умрем, точно умрем, — их поднимет на смех весь Тартар, но им обоим, на самом деле, такое не впервой.       — Не будь занудой, — глаза Загрея горят охотничьим азартом. — Нас ждет занятное приключение!

***

      — И о чем вы только думали? — Ахиллес качает головой, выливает из фляги целебную воду на платок и обтирает раны Загрея.       Сам Гипнос, абсолютно целый и невредимый, на его фоне чувствует себя преотвратно.       — Мы гуляли, — олимпиец подмигивает алым глазом. — И заблудились немножко.       Да, совсем немножко. И на стражей напоролись потом немножко, и в комнату с ловушками забрались, и относительно целыми вернулись чудом. Точнее, благодаря Ахиллесу, который отправился на поиски Загрея.       — Угу, заблудились, — очевидно, что им не верят. — Танатос ищет тебя, — и смотрит на Гипноса. — Он очень взволнован.       — Пусть поволнуется! — Гипнос сам не ожидает от себя таких эмоций.       — Вот-вот, — поддакивает Загрей, млея от уходящей из тела боли.       Ахиллес мрачно отвешивает подопечному подзатыльник.       — Не говори так, — произносит он неожиданно мягко. — Танатос любит тебя и старается защищать, как и положено настоящим братьям.       Гипнос хочет смеяться и плакать. Для Танатоса лучшая защита — отстранить как можно дальше и забыть о твоем существовании. Так безопаснее, так лучше, если я буду страдать, то ты этого не увидишь, глупый слабый Гипнос, ведь сильные никогда не просят о помощи, никогда не показывают своих настоящих эмоций.       — Ага, — Загрей решительно не желает подчиняться наставнику. — То-то я его на закоулках Тартара нашел.       Ахиллес смотрит на подопечного в упор, и глубокая складка между его бровей неожиданно разглаживается.       — Никто не идеален, даже боги, — юноши замирают от этого откровения. — Танатос молод, у него такие же эмоции, как у меня или у вас, но он не знает, что с ними делать — и не только он, я думаю. — Гипнос опускает голову. — И это нормально, все мы учимся, на протяжении всей своей жизни учимся. А кто-то… — в его улыбке проскальзывает горечь, — и после смерти.       Боги молчат. Ахиллес пристыдил их, и теперь они чувствуют себя неловко после попытки сбежать. Даже если наставник не знает, что они пытались сбежать.       — Ну, я к себе, — олимпиец вытряхивает из прически пепел и кусочки каменной крошки. — Пошли мне хорошие грезы, Гипнос, — и был таков.       Гипнос бы многое отдал, чтобы быть хотя бы вполовину таким же, как Загрей.       — Не завидуй ему, — Ахиллес словно читает его мысли. — Каждый из вас прекрасен и силен по-своему.       — Ты путаешь меня с братом, — у Гипноса нет ни крыльев, ни ладной фигуры, ни глубокого голоса, за которым можно без страха спуститься в Тартар. — Я у себя, если вдруг встретишь его, — и уходит, не оборачиваясь.       Ахиллес качает головой.       Уже на подходе к собственным покоям Гипнос чувствует чье-то присутствие. Это не мягкая аура матери, не сестра-фурия. Это…       — Где ты был? — в желтых глазах Танатоса плещется облегчение, гнев и что-то еще, непонятное и неуловимое.       — Мне нужно было побыть одному, — удивительно, но накатившее безразличие не дрожит даже перед лицом младшего брата. — Извини, что побеспокоил тебя, — о да, так бы сказал взрослый и сильный бог, Гипнос прямо гордится собой.       Танатос втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, хватает проходящего мимо брата за локоть, смотрит в глаза.       Гипнос почти с удивлением отмечает, что они одного роста. Что они похожи, пусть аспект и меняет Танатоса до неузнаваемости.       А Гипнос… меняется?..       Танатос вздрагивает, когда Гипнос мягко касается белыми пальцами его угольно-черной кожи.       — Почему я не могу быть таким же, как ты? — тихо спрашивает Гипнос, и ведет ладонью по горящей огнем щеке брата.       — … — Танатос смущен, Танатос обескуражен.       Танатос впервые, впервые за очень долгое время полностью открыт.       Почти уязвим.       — Знаешь, как я завидую тебе и сестрам? — Гипнос смотрит куда-то сквозь Танатоса, словно сомнамбула, говорящий скорее с собой. — Вы — гордость Тартара, нашей матери. А я? Что принес Тартару я? Маленький слабый божок сна, не чета Смерти воплощенной. И словно в насмешку я — твой брат. Твой близнец, вторая половина… — он усмехается. — Которой бы лучше не существовало совсем.       Зрачки Танатоса сужаются до двух черных точек.       — Не смей…       От хлесткой пощечины перед глазами пляшут искры, а в ушах бьют ритуальные барабаны. Гипнос слепнет, глохнет, а Танатос прижимает его к себе, так сильно и крепко, что Гипносу кажется, будто он горит. Вместе с Танатосом.       — …не смей говорить таких мерзких вещей, — хрипло шепчет младший брат. — Или, клянусь, я сам… убью тебя… — Танатос прячет лицо в плече Гипноса, дрожит.       — Тана… тос? — Гипносу странно, Гипносу кажется что Танатос…       Ах, нет, наверняка просто вода осталась на его плече. Боги ведь не плачут, правда?       — Я люблю тебя.       Белые пальцы смыкаются за спиной, под слабыми, неокрепшими крыльями.       Гипнос чувствует, как холод внутри наконец-то уходит.