Мы с тобой на одной стороне

Гигантская звезда перед Дешанной Истиметориэль лениво переливается разноцветной бурлящей магмой, изумрудной по краям и кроваво-рыжей в центре. В мире нет ничего подобного, но сны — они на то и сны, чтобы превосходить ограничения реального мира. Не отрываясь от зрелища, она говорит: — Эллана Лавеллан достигла впечатляющих высот. Она не просто сразила магистра-архидемона и стала святой для всего Тедаса — она посадила Жрицу на Солнечный трон, продиктовала политику в Орлее, обзавелась крепостью и армией. Она оборачивается и добавляет: — И всё же, этого по-прежнему недостаточно. Фен’Харел воззирает на шахматную доску, которая стоит на низком столике — и особенно низком для элвен. Взгляд его глаз, двух голубоватых огоньков в полутьме сновидения, скользит по фигуркам, вокруг которых он, статный и высокий, кружит с вдумчивым видом. Взмах пальца — и черный “шут” подскакивает и продавливает собой белого “шевалье” куда-то вниз, сквозь доску. Второй взмах — и доска делает полоборота вокруг себя. Наконец Фен’Харел отзывается: — Этого никогда не будет достаточно. Он говорит: — Подвиг свершен, меняются декорации — и герой уже забыт. В вашей истории это уже случалось: так было с Махариэль, так было с Гараэлем, так было с Америданом. Так будет с твоей ученицей. Он говорит: — Весь фокус в том, что нужно действовать, пока декорации не сменились. Фен’Харел взмахивает пальцем, и белая пешка закрывает собой “императрицу”. Доска вновь совершает полоборота вокруг оси. Дешанна бегло косится на расстановку сил: эта пешка — всего лишь мясо, которое поможет выиграть один ход, не более. Она возражает: — Для эльфов Фен’Харел — кошмар легенд. Долийцы не встанут под наше знамя, даже если к нам присоединятся другие Хранители. А городские — андрастиане, которые рубят венадали на дрова. Что для них твое слово? Что для них наш язык? Наша история? Черная “императрица” покидает свою клетку и беспрепятственно летит к белой пешке. И застывает прямо в воздухе. Эбонитовая фигурка размером с палец медленно опускается на соседнюю клетку, а Фен’Харел в очередной раз жестом заставляет доску крутануться на месте. Он говорит: — Эллана Лавеллан — наша единственная надежда объединить эльфов. Она — святая для городских, и сестра для долийцев. Если эльфы не пойдут за мной, они однозначно пойдут за ней. Он подбирает спасенную фигуру с доски и медленно проворачивает её, крошечную, цвета слоновой кости, в перчатке из кожи галлы. Не понятно, наслаждается ли он так властью, или любуется, как дорогой вещицей. Дешанна беззвучно усмехается. Она позволяет себе присесть в показушном реверансе и спрашивает: — Признак ли это того, что вам все-таки пришлось по душе моё подношение? Я не пожалела для вас Первую своего клана. Стоит ли говорить, насколько это щедрый дар для бога-предателя? Фен’Харел улыбается шутке, но не сводит глаз с крошечной белой пешки. Он стоит в этой позе так долго, что Дешанна подумывает оставить их — его и игральную фигурку — наедине. Пешка в его руках издает хруст, а затем пепельной струйкой падает вниз. — Эллана стала средством на пути к вполне конкретной цели. Она прислушивалась к моим советам, и поступала так, как я того хотел. Её слова соответствовали нашим идеалам. Её действия подготовили почву для наших планов. Он говорит: — Но признаю, она действительно пришлась мне по душе. Дешанна приподнимает брови, но удерживает язык за зубами. До Викома долетали разные слухи, но сколько из них были правдивы? Касался ли он Элланы? Спал ли с ней? Бог или нет, Фен’Харел — всего лишь мужчина, а мужчины склонны терять самообладание при виде хорошеньких девушек. А Эллана всегда была хорошенькой девушкой. Дешанна говорит: — Моя Первая слишком хорошо заучила древние легенды. Она тебе больше не доверяет. Фен’Харел подходит к Дешанне, но не удостаивает её взглядом. Его глаза, два холодных голубых огонька, изучают гигантскую звезду сверху донизу. Он говорит: — Эллана — Первая. Она прислушается к своей Хранительнице. Верни мне её доверие, Дешанна. Он говорит: — Или хотя бы помоги мне её подчинить. *** Этому уже нигде не учат, но главное в сновидении — помнить, что всё вокруг тебя — всего лишь сон. Твой сон. Твоя реальность. Твои мысли. Тогда гости пробудут в нем от начала до конца, выскажут все сокровенные тайны, а наутро даже не вспомнят, что им снилось. Или же, напротив, они могут запомнить каждую деталь — в зависимости от твоего желания. — Погоди, Солас! Я же еще даже толком не проснулась! Он собирает её белоснежную сорочку под мышками, и щекочет её груди быстрыми и легкими поцелуями. Она продолжает игриво протестовать и звонко хихикать, она гостеприимно разводит согнутые колени в стороны чуть шире, чтобы Солас удобнее устроился между ног, она прикусывает губу и притягивает его к себе для поцелуев. Она, его Эллана. Он целует её шею, и от прикосновения его губ Эллана издает звук, похожий на мяуканье котенка. — Что это… что это сегодня на тебя нашло? Неважно. Хватит топтаться на месте, войди уже! И он охотно отвечает на приглашение. Её тело — нежное и горячее. Она зажимает зубами костяшку указательного пальца, чтобы приглушить стоны, и Солас мог бы приснить ей, что она не стыдится собственных звуков удовольствия, и насладиться её голосом, но это нечестно, а Солас хочет быть с ней честным. — Солас, — выдыхает она, — я хочу тебя оседлать. — Дождись своей очереди. Она улыбается, она смеется, она выкрикивает его имя, когда они кончают вдвоем, одновременно. У него во сне про риск оказаться в тягости Эллана даже не думает, и Солас на миг предается мечте: как было бы чудесно посадить в ней семя и стать отцом её ребенка. Солас плюхается рядом с ней на подушки, и она тут же нападает на него с ласками: посасывает мочку уха, поочередно водит пальцем по соскам, целует его — и, разумеется, нетерпеливо тянет руку к члену. Она шепчет ему в губы: — Я тебя люблю. Больше всего на свете. Я люблю тебя. Он целует её, но вместе с тем отстраняется от ласк и пытается привстать. Он поправляет на ней сорочку, возвращает более пристойный вид и отвечает на её смущенное выражение: — Погоди. Я должен тебе сперва кое-что рассказать. Должен. Но он уже и сам не помнит, что именно. Эллана улыбается. — В чем дело? Не то, чтобы у нас дело дошло до постели, или… Она замирает. Этому уже нигде не учат, но вот так гости и осознают себя вне замысла забывшегося сновидца: к ним просачиваются воспоминания из так называемой “настоящей” жизни. А в этой “настоящей” жизни у Соласа и Элланы дело так и не дошло до постели, потому что он не хотел, чтобы она ложилась с ним, не узнав о его прошлом; дело так и не дошло до постели, потому что когда он рассказал ей всю правду, она заплакала и не дала дотронуться до себя; дело не дошло до постели, потому что он — трус и обманщик, который разве что может насылать эротические сны, такие как сейчас. И напрочь забывать об этом. Инквизиторские покои растворяются. Всё вокруг: пол, стены, потолок, — превращается в звездное небо, а вдалеке переливчатым огнем сияет звезда, кажущаяся гигантской, слабой, но вместе с тем чудовищно прожорливой. Расстояние между Соласом и Элланой увеличивается в разы. На нем — броня, на ней — мундир, и вместе с её очаровательной наготой исчезают и ласки, и признания, и вся любовь. — Фен’Харел. Эллана отползает от него и хлопками по поясу пытается нащупать кинжал или меч. Её руки, готовые выпустить заклинание, загораются редкими пурпурными искорками. — Я знала, что ты — трус, но я думала, что устраивать встречи через подобный сон низко даже для тебя. Она шумно сплевывает под ноги и говорит: — Как же я ошибалась. Солас материализует низкий столик с шахматной доской. Взмахом руки он начинает партию и говорит за плечо: — Дай знать, когда закончишь с формальной частью приветствия. И, да, я тоже рад тебя видеть. — Не смей! Меня! Игнорировать! Она резким пихом разворачивает его к себе лицом для пощечины, но в последний миг её рука замирает на полпути. Солас предается мимолетным фантазиям о том, как он снимает её перчатку и целует обнаженную ладонь или хотя бы просто сплетает пальцы, и вновь чувствует тепло её тела, но вместо этого отступает, и шахматный столик верным псом переползает вместе с ним. — Дешанна ввела тебя в курс дела? — “Дешанна”? Ты так называешь Хранительницу? Как давно вы знаете друг друга? — Достаточно, чтобы я передавал через неё поручения. И ты не ответила на вопрос. Эллана мешкает. Солас возвращает её телу подвижность, и та первым делом складывает руки на груди. — Ввела. Я помогу эльфам и без тебя. Им не нужен ни ложный бог, ни его магия. — О, — произносит Солас и делает ход в шахматах. — Наверное, поэтому ты уже отстроила эльфинаж в Денериме? Или объявила Халамширал столицей Нового Элвенана? Или, дай угадаю, ты наверняка уже освободила рабов в Тевинтере? Солас садится на кресло напротив Элланы и спрашивает: — Скажи мне, Вестница Андрасте, сколько уже написано твоих портретов, где скрывается форма ушей? Сколько пишут трудов о женщине из Вольной Марки, а не о женщине из клана, который кочевал по Вольной Марке? Как ты думаешь, сколько ферелденских или орлезианских семей присвоят родство с тобой, когда твое тело сожгут? Эллана сквозь стиснутые зубы процеживает: — Я не совершу ошибки Америдана. — По большому счету, Америдан не совершал никакой ошибки. Но ты — совершишь, притом чудовищную, если откажешься от сотрудничества. Я выбрал тебя не потому что питаю иллюзии насчет нас, а потому что знаю, сколько значит для тебя наше наследие, наш народ и наше будущее. Он встает с места и берет Эллану за руку, будто приглашает на танец, совсем как на балу в Зимнем Дворце пару лет назад. Эллана убирает руку, но очевидно не столь решительно, как ей хотелось. — У Дешанны есть контакты и координаты. Отправься с расследованием в Вал-Шевин. Там очень… доходчиво выражают отношение к эльфам, и тебе, Леди-Инквизитор, будет любопытно увидеть своего преемника в лицо. — Но у меня нет преемника в Вал-Шевине. — Поверь мне, есть. Впрочем, если ты не найдешь никакого подтверждения моим словам, то тебя никто не обязывает продолжать наше сотрудничество. Солас говорит: — Ты можешь думать обо мне что угодно, но помни, что мы — на одной стороне. И просыпайся.