Часть 1
11 мая 2019 г. в 19:26
Кайл столкнулся с такой хуевой штукой, как переходный возраст. В том смысле, что это реально дерьмовый период взросления, самый непроходимый и самый что ни на есть болезненный. Тут у тебя поначалу меняется настроение, как будто тебя пытаются настроить словно ты рояль; то ты начинаешь внезапно загоняться, посылать на хуй весь мир и лишь только по ночам — в это время суток мозг отчего-то работает немного быстрее, ну, процентов на двадцать-тридцать функционирует точно — начинаешь по-настоящему задумываться, размышлять о том о сем: например, о своем жалком бытии и над истинной причиной, по которой ты еще не сдох и продолжаешь жить — сосуществовать — с людьми из серой, безжизненной и безнадежной массы. Скопление тушек, живого-неживого мяса.
Отдаленно Брофловски начал понимать, что такое дерьмо в другом понимании, что такое мир и с чем его, собственно, следует употреблять. Тут-то он действительно начинал догадываться, насколько этот мир блеклый, бесцветный и бесповоротно дерьмовый. Стэн был прав — чертовски прав, пускай с тех пор миновало шесть лет, — до сего момента Кайл и правда, черт, даже помышлять о таком не мог — слишком был беззаботен и слишком оптимистичен. Смехотворно, правда?
В свои теперь уже шестнадцать все успело кардинально, в корне измениться, что за беспечным и хаотичным ходом времени он даже уследить не может. Или не хочет.
С Маршем они общаются по-прежнему часто, по-прежнему Кайл старается вынести ценные — ныне уже они успели обесцениться и потерять всякий смысл, за которым он когда-то пытался угнаться — уроки жизни, и Стэн по-прежнему является тем же похуистом, тем же пессимистом, и единственное новое, что крайне опрометчиво и не слишком-то подходит под категорию «нового», что вообще успело произойти — пьянство, разгулье и очень-очень-очень много матов и чертыханий, иной раз уши в трубочку сворачиваются просто от того, насколько это режет слух и мешает сосредоточению.
Кайл мальчик ведь воспитанный, мальчик культурный, неконфликтный и примерный, и уж точно не какое-то быдло подзаборное — это же надо так опозориться, это же надо так унизиться, это же так надо грязно и извращенно выражаться плохими словечками на людях, взрослых и детях!
Марш когда-то спизданул, в смысле, целенаправленно утвердил, что Кайл — крутой, что он искусно осушивает бокалы этого жгучего паленого бухла и как методично и даже уже рефлекторно расправляется с учебой, потом еще так же энергично способен порешить и чужую.
Стэн сказал, что он — занудливая, крикливая и хмурая заноза в заднице, такая необходимая и такая противоречивая. Стэн сказал — Кайл поверил, вскинул подбородок, выпрямился и гордой походкой, нарочито заниженным тоном старался казаться кем-то большим, чем зубрила и посмешище на весь чертов класс, но правда оказалась терпкой и жгучей — он выглядел до того униженным, что его клоунаду и позерство можно счесть за дешевую такую актерскую игру. Но Стэн уже все успел сказать, равно как и Брофловски успел во все это поверить и создать хотя бы иллюзию того, что ему, черт возьми, похуй.
Ровно так же похуй, как Стэну. Его лучшему другу похуй на всех вокруг него, похуй на чужие мнения и порой даже на свой собственный моральный облик, иным словом — п о е б а т ь. Да, определенно стоит жить — существовать, — опираясь на этот весьма полезный и ни черта не идиотский жизненный принцип.
Но стараться выделиться в толпе гораздо проще, но оставаться наедине, где сзади никого нет, нет надоедливых и уже приевшихся криков и весьма бурных возгласов и громких музыкальных басов, еще куда более просто. Ком встает поперек его чертова горла — все, это пиздец, потерял хватку, а раз ты ее, извини, проебал, вынужден будешь снова начинать выглядеть так же зажато и ничтожно, как это было миллион — на самом деле прошло где-то чуть более трех месяцев кардинальных изменений и степеней принятия новой жизни — лет назад.
Чтобы не выглядеть смешно и не соответствующе придуманному внешнему виду, Кайл всегда старается отыскать Стэна, пролезть сквозь толпу этих чертовски подвижных кусков мяса, старается как можно сильнее напрячь уши и слух, чтобы различить среди сотен голосов один знакомый, один спасительный и один в некотором роде необходимый. Без Марша никуда — если уйдет, Кайл будет обречен и потерян, не сможет ухватиться хоть за что-то в этой по-настоящему искаженной реальности.
В его глазах она и правда стала не более, чем куском дерьма — инородное, бесформенное и, опять-таки, бессмысленное и полое. Слава Дьяволу, слава Аллаху, слава Иисусу и кому угодно, он находит его. Его, кому похуй абсолютно на все: на учебу, на крутящихся возле него малолетних шалав. И, возможно, похуй даже на Кайла, который зачем-то прицепился, который почему-то еще верит в избитую по самое не могу дружбу прямиком из прошлого, который отчего-то краснеет постоянно и стремится к самовыражению не самым хорошим из всех существующих на данный момент путем.
Дело даже вообще не в том, что за прошедшие и изнурительные годы Кайл успел измотать себя лишними идиотскими размышлениями, мыслями, которым вовек не суждено будет вылиться в свободную беспрепятственную речь. Язык не шелохнется. Он прежде умрет, чем скажет все то самое, что накопилось за шесть лет и что, в самом деле, заебывает его и по наши дни.
Дело просто в том, что он, наверное, с годами лишился мозгов и всякого здравого смысла, потому что иного объяснения этому, так скажем, внезапно возникшему из ниоткуда феномену не найдется — он задерживается взглядом на Стэне, на залегших под веками вполне заметных синяках вследствие бессонных и долгих — если только по ощущениям — ночей с выпивкой, с девками, с наркотой и еще какой-нибудь там гадостью. А Шэрон — его мама, между прочим, достойная и справедливая женщина — уже, похоже, успела натерпеться с выходок своего сынка, и видимо это послужило причиной тому, что нерадивый и непреклонный сынишка заваливается по ночам либо к Кенни, который жрет на порядок меньше него, но при этом всецело разделяет его интересы и мировоззрение. Ну, и к Кайлу, у которого всегда найдется повод возмутиться и начать читать никому не нужные нотации. Порицает, ругает и старается образумить друга, в то время как в глубине души сам погрязает независимо от собственного желания в этом дерьме, сам клянет судьбу плохими и аморальными словечками, всяческими средствами игнорирует приливающую к пульсирующим болью вискам кровь и безостановочно, словно в лихорадке какой-то колыхающееся сердце.
Надо заметить, что происходит это не всегда и в определенные, четко выделенные моменты — это как искра какая-то, озарение, или что-то в этом роде. Так обычно происходит в фильмах и сериалах, когда двух главных героев заебывают возникшие каким-то образом чувства, а потом все становится настолько неправдоподобно и слащаво, что поневоле начинает тошнить — они осознают свою влюбленность, а та оказывается еще и взаимной, и дело заканчивается счастливой концовкой, которой даже в природе быть не должно. Ехидные сценаристы и режиссеры вместе с бездарными актерами пытаются сорвать бабла с таких же недалеких и в самом деле ничтожных парочек, которые сводятся в весеннюю пору, но разбегаются осенью.
Что общего имеют слащавые, чуть ли не походящие на сладкую вату и мозолящие глаза проходящие мимо него влюбленные с его чувством? В самом деле ничего, однако схожести какие-никакие, но все же имеются: например, Кайл не в состоянии теперь посмотреть Стэну в глаза и делать при этом вид, что да, черт, он в порядке, что вообще могло бы указывать на то, что он не в себе.
Они еще такие глупые и совсем никак не похожие на настоящие издает смешки, которые Стэн как-то в шутку — возможно, не совсем шутку, ибо Кайл поначалу даже расстроился — обозвал его скотиной. И, если честно, не безосновательно.
И какой бы горькой ни казалась правда, истина все же на то истина, чтобы если не радовать, то задевать уж точно. В этот же день Марш хлопнул его по плечу, сказал, что все нормально, что не хочет терять их дружбу — едва ли оно, что еще как-то есть, теперь может называться так, — и что ему следует просто отдохнуть. Со вздохом — опять-таки, нервным и давшимся непросто — Брофловски кивнул. Ничего другого не оставалось, да и эта светящаяся как ни в чем ни бывало улыбка на лице друга могла предвещать если не плохое, то хотя бы в чем-то хорошее и приятное.
Дни летели все быстрее и быстрее, а Кайл с их самым течением становился все более холеричным и невыносимым. Учеба в какой-то момент стала постоянным занятием, единственно правильным и помогающим не только постоянно шевелить извилинами, но и спасающим от скуки, которая тут не к месту и к которой он точно никогда бы не смог привыкнуть.
Марш иногда ему строчит сообщения, обычно не вяжущиеся с реальностью, да и в принципе являющимися не более, чем набором рандомных букв и эмоджи. Кайлу иногда приходится на них отвечать, все же этим доказывая, что еще жив и вполне функционирует, но, черт возьми, нет. Частично да, но и частично нет.
В какой-то даже из этих самых дней перепал шанс выйти за пределы дома, отказаться от уюта в собственной комнате, где царит кристальная, прямо-таки идеальная чистота и насколько это возможно благоприятная обстановка, тепло и свежо. Отказался от того, чтобы нежиться на кровати, распластав себя на ней и закутываясь в этот слишком-слишком теплый плед. Мило, не правда ли? Оно слишком выбивается из реальности, делая ту розовой и слепящей. Прямо как те сахарные влюбленные пары, при виде которых Кайл поделать с собой ничего не может и, не в силах вымолвить ни словечка, сжимает кулаки, тяжело и очень даже ощутимо — это ему помогает в некоторой степени себя остановить, не наделать глупостей раньше времени и не выглядеть позорищем.
А на улице по-прежнему очень тепло, безоблачно и солнечно, как это бывает весной. Брофловски май не любит, считая, что весна, точнее даже ее конец, является примитивнейшим, надоедливым и назойливым сезоном в году, таким слишком слащавым и неправдоподобным. В самом начале заебываешься от сырости, под самый конец ебать мозг начинает уже палящее солнце. Тут же куда ни взгляни обязательно будет куча грязи, ты даже ненароком наступаешь на нее, ходишь по этой же траве, не замечая, что и она тоже обращается в грязь. Теперь Кайл потихоньку, но все же начал понимать, откуда в его лучшем друге зародились эти небывалые похуизм и цинизм. Вообще, недаром люди говорят, что с возрастом опыт прибавляется.
Один такой раз — он даже не уверен в том, что способен сейчас поверить самому себе — обязательно должен быть последним. Это только один раз, только один раз решил попробовать, ведь от этого же ничего в корне не изменится, ведь так? После этого жизнь останется такой же серой и полой.
Ну, допустим, затянется пару раз, впервые в своей жизни ощутит на кончике языка этот никотин, вдохнет и выдохнет столько же раз, впервые понаблюдает за паром из легких. И будет все остальное свое бытие клясть себя, ненавидеть и порицать. Но первый раз должен остаться последним. Да и, блин, все равно помирать.
— Ты смотришь на нее с таким пренебрежением, что я еле-еле себя сдерживаю, чтобы вот-вот не заржать, — несдержанно и с ядом в голосе произносит Кенни, хотя это тяжелое мычание, почти что совсем неразборчивое сквозь его слишком выделяющийся и кислотный капюшон.
— А я же еле сдерживаюсь, чтобы не набить тебе твой самодовольный ебальник, — привычно сухо произносит стоящий плечо к плечу Стэн. — Тогда-то будет хотя бы обоснованная причина того, почему ты вечно прячешь лицо. Синяки скрывать будешь.
Кайл против воли закашливается. Нервно и неконтролируемо.
— Да чтоб ты задохнулся, жид ебаный, — материализовавшийся сзади Картман по-любому нахмурил брови, точно нахмурил, он всегда выглядит недовольным, только это недовольство резко сменяется самоуверенностью, в то время как Кайл чувствует себя, словно он вулкан, готовый начать извержение в любой момент. — Мужиком стать наловчился, а, Кайл?
— Тебя касаться не должно, — в любой другой момент он нашел бы в себе силы и отвагу проигнорировать очередную беспочвенную колкость Эрика, но сейчас слова жиртреста задевали за живое, не успевшее даже толком развиться. Подростковый возраст — штука тяжелая, дерьмовая, именно с нее и началось повествование.
— Чума полная с этим переходным возрастом, — Стэн говорит это так, будто это — самая обыкновенная в мире вещь, что она не значит ничего и на ней не надо зацикливаться. — Понимаю тебя, чел.
Ну, чувствует себя Кайл не самым лучшим образом, униженно и побито, ко всему прочему все так же зажато, но тепло — оно там есть, просто сразу это не заметишь — в словах Стэна все же сдерживало его от необдуманных решений.
Он бросает сигарету в урну, чтобы продемонстрировать изжившую себя культурность, что она еще в нем есть, и что до слов Эрика ему нет дела. Ну и на скептично приподнявшего в удивлении бровь Кенни — тоже.
В остальном все было как всегда. Только вот незадача — надо как можно скорее избавиться от запаха никотина и не показаться родителям подозрительным.
— Кайл, чувак, пока ты не убежал, можно у тебя кое-что спросить? — вечно Стэн не вовремя, вечно невпопад и вечно оставляет Кайла в неловком положении, что прямо сейчас у того на лбу выступили капли пота. — Я вот тут подумал, что мы давно с тобой, ну, не ночевали вдвоем. В смысле, у меня дома. Да, я знаю, что я по пьяне заваливаюсь прямо к тебе домой и без всякого приглашения, но и ты пойми, что и у меня в жизни случается некоторое дерьмо. А сейчас же я серьезно прошу тебя переночевать у себя, чтобы, так сказать, наверстать упущенное...
— Стоп-стоп, погоди, давай помедленнее, — и только что сказанные им слова совсем не соответствовали действительности, поскольку слушать эту кое-как вязавшуюся тираду Марша выслушивать не хотелось отчасти потому, что Брофловски вновь почувствовал себя неловко и кровь прилила к его ушам, что они теперь обрели такой идиотский красноватый оттенок. — Ты всерьез предлагаешь мне вот так просто переночевать у тебя? Нам уже даже не двенадцать, а твои родители могут, ну, понять неправильно, и... — как же жалко он выглядит прямо сейчас, настолько жалко, что по возвращении домой обязательно устроит себе отрезвительную практику в лице книг, их изнурительного чтения до самого утра, и в качестве вишенки на торте — отдельный, специально отведенный час самоненависти и порицания.
«Выгляжу сейчас как конченый дебил перед ним. Вот, он смотрит на меня так, как будто я сморозил какую-то хуйню, и я готов с этим согласиться. Понять неправильно? Да что я несу, Боже, блядь, ниспошли мне сил и терпения, дабы не опозориться перед ним окончательно» — и подобного содержания мысли начнут посещать его сразу после того, как Стэн — скажет или нет, плевать — сочтет его за морального урода, перечеркнет их дружбу и смоет ее же в унитаз, вместе с тем забудет, как кошмарное какое-то сновидение.
И, кстати, в бога он никогда в своей жизни не верил, но тут просто ухватиться не за что.
Брофловски хотел было уже не ждать ничего, просто смыться отсюда как можно скорее и запереться в своей комнате, не пускать туда Айка, зашторить окна и сидеть там сколько угодно, пока чувство вины и собственной обреченности сойдут на нет, и он сможет понять, что можно идти дальше. Сам говорил — иногда надо просто свернуть налево, теперь же с течением времени он в это мудрое высказывание, вырвавшееся с собственных уст больше не верит, хотя звучит вдохновенно и правдоподобно.
— И представлять не хочу, какой еще херней ты забил себе голову, — а про мысли Стэн довольно ловко подметил, что стало тошно, — однако про ночевку я не шучу. Мать уезжает к подруге, отец сваливает в командировку, а мы с тобой давно не... ну, ты понимаешь. Ты разве сам не скучаешь по этим дням?
— Все-таки ты прав, — со вздохом соглашается с ним Кайл, то ли от того, что да, действительно, он в последнее время все чаще и чаще предается ностальгическим воспоминаниям, как будто было это все только вчера; то ли от банального облегчения, что Стэн не послал его на хер. — Только давай обойдемся без употребления сомнительных напитков, хорошо? Просто посмотрим дерьмовый фильм, жуя попкорн и запивая его колой, и ляжем спать.
— Без бухла определенно и жизнь скучна, — со смешком в голосе — ненастоящим — отвечает ему Стэн, выглядящий таким беззаботным и по-блядски притягательным, что будь у Кайла воля, то он бы без промедлений кинулся к тому в объятия, возможно, уткнуться носом в шею, так, по-детски, несерьезно, и... — сойдемся лучше на том, что я сегодня пью пиво, ты — колу. Такой вариант устроит?
Внезапно заданный вопрос буквально привел его в то же мгновение в чувства, что поначалу Кайл растерялся, потерялся в своих мыслях и с секунд тридцать, по ощущениям длившимся словно вечность, промямлил что-то вроде:
— Более чем, — и это — наглейшее вранье, потому что Кайл до неприличного не любит пьяного Стэна, такого раздражающе шумного и приставучего. Щеки вспыхивают при всплывшем ярко и ясно воспоминании, когда Стэн сначала послал его, а потом сказал, что любит. Отчего-то раньше казалось это чем-то обыденным и поистине правильным, но сейчас эта фраза обрела бы новое дыхание и повлияла бы на него совсем по-другому.
— Заметано, — напоследок Марш хлопает готового проваливаться сквозь землю — быть может, даже глубже — Брофловски по плечу, — тогда в шесть, да? Мне тут еще все приготовить надо.
— Опять включишь внутреннего афериста и протащишь пойло так, что никто и не заметит? Как тебе удается? — Кайл произносит это с некой иронией в голосе, скепсисом, задавая немой вопрос, ответ на который услышать не стремится.
— Ну, а это уже мой небольшой, скажем, секрет, — Стэн оборачивается к нему ненадолго, прежде чем размеренным шагом отправиться в противоположную от стоящего на одном и том же месте Кайла. — Если что, спишемся.
— Спишемся, — и он, похоже, обратился сейчас к лежащему под его ногами камню, потому что Стэн через какие-то двадцать секунд просто пропал из поля его зрения. — Спишемся...
«Ну вот, теперь я же буду ждать, мучать себя лишними вопросами и опять же ждать. Стэн точно рано или поздно пошлет меня на хуй, я точно в этом уверен» — мысль казалась единственно и исконно правильной, а Стэн рано или поздно в действительности пошлет его не просто на это самое место, но и куда-то еще в более извращенное, что даже ему становится не по себе и произносить это даже мысленно не очень-то и хотелось.
Он даже толком и заметить не успел, как быстро и незаметно тянулось время, как у него так получилось позаниматься с Айком, прочесть книгу и даже подготовить доклад на биологию, который откладывался черт бы знал какое количество раз.
Час прошел — Марш не отписался, прошел второй — Кайл запаниковал и напридумывал себе еще несколько неправдоподобных развитий событий, и ведь самое ироничное здесь то, что он толком не знает чего ожидать. До злосчастных шести часов осталось совсем ничего — где-то чуть больше полчаса — а от Стэна ни словечка.
«Что, уже надрался?» — звучит несколько абсурдно, но обычно Марш со всей ответственностью подходит к делу и без причины на него не забивает. Обычно, потому что такое происходит не всегда и только при крайней необходимости в оном. Ждать отклика не стоит, потому пробурчав про себя мотивирующее «сожми яйца в кулак и узнай в чем дело» Кайл настрочил ему сообщение, в котором он потребовал причины внезапного затишья и ради уточнения, что все еще в силе и об отмене их совместного вечера речи быть не может.
Незамедлительно поступает ответ, и Кайл паникует еще сильнее, что сердце в грудной клетке словно готово прорваться сквозь нее же во что бы то ни стало.
«не думай даже о том чтобы откосить. я тут даже кстати уже не смог удержаться и уже влил в себя кружечку пива. ты уже поторопись и не испытывай моего терпения ты же ведь знаешь чем может это все закончиться» — Кайл готов был взорваться от возмущения, что Стэн не удосужился поставить ни одного знака препинания, кроме точек. Да, он до тошноты придирчив, и Стэн до тошноты похуистичен, что давно принять эту неловкую истину как должное и тоже наплевать на нее.
Он наспех собрался. На самом деле, они живут довольно близко и торопиться действительно незачем, но не совсем аккуратно и заторможено брошенные прощальные фразы родителям тех явно не воодушевили, да и наверняка было неприятно наблюдать за тем, как собственный сын норовит смыться. Да, в последнее время в их семье творился тотальнейший пиздец, о подробностях которого Кайл даже собственному лучшему другу не заикнулся, потому как его пофигизм переходит уже за рамки дозволенного и возможного.
Или похуй не совсем Стэну и не совсем даже похуй, но Кайл успокаивал себя только так.
Он глупо уставился в светящийся экран телефона перед тем, как наконец остановиться возле долгожданного чужого порога и притереться возле двери на пару секунд в полной тишине.
— Ты бы еще и уснул возле двери, — багровый румянец и обольстительная улыбка делали Стэна поистине обворожительным и чертовски красивым, но эти мысли как зажигались ярко, так и быстро же потухали, стоило Маршу лишь нарочито ощутимо и даже больно прикоснуться к его чувствительному правому плечу, чтобы вернуть того в реальность. — Эй, я, между прочим, разговариваю с тобой и жду, чтобы ты, черт возьми, прошел вовнутрь и посмотрел со мной фильм.
— Да-да, конечно, — Кайл выдавил легкий смешок из себя, промямлил ненужное и едва ли разборчивое «извини», чтобы и вправду пройти уже в гостиную и «не испытывать чужого терпения, зная о возможных последствиях».
Стэн тут же бросил ему в руки пачку чипсов, и тот поймать не успел, поскольку даже готовым к этому не был. И Марш, видимо, не совсем удивился, когда рассмеялся во весь голос, и когда Кайл поморщился от ударившего в нос запаха спиртного. Тут не только пиво, потому что Стэн — не дурак, и ограничиваться одним лишь пивом в любом случае не собирается. А когда он уже будет по-настоящему пьяным, Кайл сам начнет мечтать о том, чтобы его терпение не начало внезапно обращаться в пепел и трещать по швам.
— Давай сюда, — Марш похлопал по свободному на диване месту. Когда Кайл с неподдельным и ничем не скрываемым смущением на лице кивнул и что-то там про себя буркнул, подняв с пола чипсы, сократил между ними расстояние и присел рядом, да так, что непроизвольно касался коленом чужого, плечо к плечу — как в старые добрые времена, когда ему все вокруг не казалось безнадежным и полым дерьмом. И когда не было этого чувства, по велению которого теперь Брофловски хочет сгореть от стыда, находясь рядом с лучшим другом.
Он не успел даже и шелохнуться, как тут же над ухом уже услышал чье-то отвратительное чавканье, собственный ускорившийся пульс, отдавшийся пульсирующей болью в висках. Он просто сжал в руке пачку с чипсами, что та под напором могла бы тотчас порваться, но Кайл прекрасно это осознавал даже на задворках оставшегося здравого разума. И это при всем том, что пьет сегодня Стэн, вовсе не он.
— Какое будем смотреть кино? — робко спрашивает Кайл, стараясь игнорировать то, что они до сих пор соприкасаются, пускай и невольно; не придавать значения тому, что скрытые под его до сих пор не снятой ушанкой его причудливые огненно-рыжие вихры встали дыбом, а все тело покрывала мелкая дрожь, словно его зарядом тока прошибло.
— Мне, если честно, уже как-то не хочется, — и такой ответ не только расстроил Кайла, но и ни капли не удивил — Стэн меняется с каждым проходящим днем, с каждым годом взрослеющим и находящим себе новые интересы, в которые обычно Кайла не посвящает ввиду его незаинтересованности и неприличной правильности. — Может, просто поговорим да пожрем? А после уляжемся спать.
— О чем нам с тобой можно говорить? — со вздохом спрашивает Кайл, голос подрагивает и становится чуть выше. — Годы идут, мы с тобой меняемся, а наши интересы кардинально разнятся.
— Может стоит поговорить о том, что ты имел в виду под «не пойми неправильно»? — Брофловски загнанно наблюдает, как Стэн сначала устраивается поудобнее на диване и больше его не касается, а потом залпом вливает в себя эту ядовитую пенистую жидкость. — Стоит заметить, что прозвучало это по-гейски.
Ну вот, Кайл, тебе пизда. Теперь ты и глаза ночью сомкнуть не сможешь.
Ему хотелось уже что-то сказать, выдавить из себя нелепую отсебятину, потирая запястья друг о друга, чувствуя холодный пот по лицу, но его так и не успевшую вылиться из уст тираду уже успели прервать:
— Можешь не отвечать, — он говорит это с набитым чипсами ртом, а Кайл сгорает, — результат налицо. Ты выглядишь настолько хуево, что мне тебя даже жалко...
— Жалко, говоришь? — голос Кайла внезапно становится тише и ниже, а дыхание Стэна тут же стало неуловимым. Гостиная Маршей погрузилась в гнетущую тишину, а норовившее зайти за горизонт солнце отбрасывало свои лучи на усеянное веснушками лицо Кайла. — Да, в этом ты прав, чертовски прав.
«Будь я хоть немного смелее, то я бы выпалил тебе сейчас все сходу. Честно и открыто признался бы о том, что ты выглядишь, блядь, так красиво, как не выглядела бы ни одна девушка на этой ебаной планете. Я же не стану тебе никогда говорить о том, что меня бесит Венди, которая трется возле тебя и мило хихикает, что мне порой все труднее становится сдерживать рвотные позывы. Мне нравятся, ей-богу, нравятся твои волосы, а не то что мои идиотские рыжие вихры под моей стремной шапкой. Я же не стану тебе говорить, что влюбился по самое не хочу» — вот она, тяжелая и самая настоящая истина, самая неловкая и болезненная, которую на словах Кайл не огласит никогда.
— Я хуевый жалкий друг, который тенью следует за тобой, куда бы ты ни двинулся, — а это, похоже, было сказано вслух, раз Стэн уставился на него непонимающе и даже несколько устало. И стоило это только осознать, так Кайл сразу закрыл лицо ладонями, прежде чем через мгновение почувствовать прикосновения холодных чужих рук, которые просто вынудили его посмотреть в чужие — у Кайла зрение со временем слегка подпортилось, потому такое удалось разглядеть отнюдь не сразу — как оказалось, синие глаза. Странно все это, он прямо сейчас почувствовал себя неловкой девчушкой в какой-нибудь сопливой мелодраме.
— И ты тот самый хуевый жалкий друг, который еще и влюбился в того, за которым следуешь тенью, куда бы он ни двинулся, — Стэн адресовал ему его же слова, слегка их изменив. Кайл хотел было зажмуриться, но не успел, поскольку прижавшиеся к его собственным губы окончательно сбили его с толку, и попросту он не понимал, стоит ли отвечать на это или взять ситуацию под свой контроль и остановить этот вопиющий беспредел.
Марш отстраняется медленно, одаривая Кайла пьяной широкой улыбкой и оставляя того в непонимании.
— На самом деле, этого в моем сценарии не было, — произносит он тихо, — однако такой расклад мне более, чем по душе, — и целует вновь, потому что так надо. Может быть, эта стэновская искренность сподвигла его на то, чтобы незамедлительно, пускай неумело, ответить на поцелуй, запустить пальцы в чужие волосы и издать звук наподобие стона, за который ему чертовски стыдно.
Зато на губах четко и ярко ощущалась смесь пива с виски, никотина и самого Стэна. Но и сути не меняет — он оставался дерьмовым, хуевым и бесповоротно влюбленным в своего лучшего друга, с которым наверняка уляжется на одной кровати и будет плотно прижат к чужому телу. Правильным назвать такой расклад нельзя, но необходимым — вполне.