«Звёзды — это романтично»

— У меня ничего здесь нет, — произносит Стив, растерянно глядя на широкий тёмный экран перед собой. Ожил в далёком будущем, больше похожем на выдумку безумного фантаста, в первые же несколько часов сразился с Гидрой, а потом — а что потом? — Неправда, — слышит он убеждённый ответ и тихий шелест ткани, когда Тони Старк поднимается с дивана. Стив отворачивается от его смазанного отражения к нему самому и вдруг соглашается. Неправда. У Тони глаза тёпло-карие, с бликами солнца у зрачков. Он улыбается мягко и одновременно уверенно, словно не желая на Капитана давить, но уже зная, что он ему не откажет, кладёт руку ему на плечо и протягивает карточку Мстителя. — У тебя есть этот особняк и команда, если пожелаешь остаться. Стив принимает карточку с осторожностью, зная, что она способна внезапно начать пищать и светиться, но сейчас кусочек пластика в его руке ведёт себя тихо. Потом Стив смотрит на Тони, в самые эти солнечные крапинки в его глазах, и думает, что да, пожалуй, он желает. Тони похож на Говарда. Не точная его копия, но улыбка та же самая и это непроизносимое, сквозящее в мелких движениях — наклоне головы, пожатии плечами, взмахе рукой — почти высокомерное: «Ну я же Старк». Это Стива бесит, и от этого же что-то щемит в груди. Ему нужно привыкнуть, что он ничего и никого здесь не знает, что стало возможным то, о чём он даже не думал никогда, что он живёт в одном доме со скандинавским богом, огромным зелёным громилой, ломающим стены как минимум раз в день, и уменьшающейся девушкой с крыльями. Голова от этого идёт кругом, и Стив цепляется за Тони как за соломинку — потому что он похож на Говарда и потому что его глаза светятся золотом на солнце. Капитан никогда не позволит себе показать, что ему одиноко чуть не до обморока, что он часто не успевает за потоком данных, в котором весь остальной мир плывёт спокойно, и что он не может уснуть, потому что не получается перестать думать… обо всём. Он ходит по городу, надвинув бейсболку на лоб, будто кому-то он нужен без костюма, останавливается у своего памятника и чувствует себя полнейшим дураком, замотанным в звёздно-полосатый флаг. Ну зачем, зачем, зачем он здесь? Стив редко смеётся над чужими шутками — ему так много всего приходится держать в голове, что на улыбку не остаётся сил, — никогда не снимает маску во время миссий — даже если всё уже закончилось, они возвращаются домой и ему чертовски жарко — и много хмурится. — Может быть, — предполагает как-то Старк, ухмыляясь под шлемом, — железный человек здесь ты, а не я? — А что, шутки про отмороженные лицевые мышцы и чувство юмора у тебя уже закончились? — интересуется Капитан в ответ самым серьёзным тоном. — О боже! — тут же восклицает удивлённый голос в его наушнике, и Стив почти видит, как Тони округляет глаза в деланном ужасе. — Это что, был сарказм? Конечно, над этим стоит ещё поработать, но я чувствую себя так, будто увидел рождение ребёнка. Тони болтает что-то дальше, Стив же закатывает глаза и отворачивается. А потом понимает, что и правда, кажется, впервые за долгое время почти пошутил. И улыбается. Сначала Стиву казалось, что Тони ужасный лидер и любой был бы лучше. Старк безответственный, беспардонный, и зачем он вообще собрал команду, если не умеет в ней работать? Осознание, что Тони на самом деле очень внимательный, приходит позже, когда в комнате Стива вдруг оказываются мольберт, краски и толстая пачка бумаги. Тони никак это не поясняет, совсем об этом не заговаривает, будто он тут вообще не при чём, а Джарвис коротко сообщает, что это подарок, и ничего больше не прибавляет. Рисование успокаивает, и этому способствует то, что в комнате Стива говорящие компьютеры стали куда реже появляться из искусственно состаренной мебели. Он благодарен Тони за это. Говорить с ним — почти как говорить с Говардом. Он так же высыпал на Стива смесь из острот и терминов, в которых тот даже не пытался разобраться, и смотрел довольно, будто радуясь ступору собеседника. Тони, впрочем, всегда готов объяснить. В конце концов Стив как-то оказывается в его мастерской и так к ней привыкает, что проводит там почти всё свободное время, пока её хозяин что-то ремонтирует, изобретает, улучшает, тестирует и проворачивает какие-то трюки со своей бронёй. Присутствие Капитана ему не мешает, он говорит с ним, как с самим собой, и Стив не понимает ничего из этого, но соглашается подержать какие-то детали, если его просят, и на всякий случай держит рядом аптечку, на случай если Тони, тестируя новые репульсоры, снова влетит в стену. Стив наблюдает за Тони и думает, что он тоже как будто не из этого времени. Слишком похож на своего отца, так что Стив иногда даже вздрагивал, и всё же словно из будущего — будущего этого будущего, которое он прямо сейчас лепит своим невозможными идеями. У него сердце в прямом смысле светится и тихонечко гудит, и Стиву кажется, что так не бывает. Но Тони вот, здесь, дует на обожжённые пальцы и ругается сквозь смех. И глаза у него — как кусочки янтаря. Стив расспрашивает его о родителях: кем была его мать, знал ли Стив её или Говард познакомился с ней после войны — и сначала Тони вяло отнекивается, даже не отшучивается, только называет её имя — Мария — и уходит. Стив думает, что задел что-то личное, и больше об этом не говорит, а Тони через несколько дней вваливается в его комнату со стопкой фотоальбомов и роняет на кровать и самого Стива ворох тусклых фотографий. — Семейный архив, — говорит он почти с гордостью, когда Стив садится, снимая со своей груди несколько снимков и машинально складывая их в аккуратную стопочку. — Мы не оцифровывали большую часть, да и к тому же я решил, что ты своей старомодностью оценишь. Он плюхается рядом, отчего фотографии подпрыгивают и разлетаются, как серые бабочки, и Стив снова сгребает их вместе. — Ты спрашивал о моей матери, вот она. — Тони из рук Капитана вылавливает за краешек снимок женщины лет сорока, с собранными на затылке светлыми волосами, в строгой блузке и с идеально ровной спиной, и всё же Стиву кажется, что она очень старается не улыбаться. — Отец всегда смешил её, когда фотографировал, — угадывая его мысли, поясняет Тони, сам улыбаясь. У них почти нет совместных фотографий. Говард чаще всего — с членами коллективов, в которых работает, Мария — одна, но на лице её вечно эта сдерживаемая улыбка, и сразу становится понятно, кто держит фотоаппарат. — О, а её ты знаешь, — замечает Тони и выжидательно смотрит на Стива, протягивая ему помятый снимок, и у того всё внутри будто останавливается и замирает на секунду; конечно, он её знает. Фотография не чёрно-белая, но сильно выцвела и покрылась сетью тонких заломов, и всё же Стив узнаёт Пегги сразу. Она гораздо старше, чем была, когда он видел её в последний раз, но ему кажется, что он чувствует рукой мягкие кудри, лежащие на её плечах. Пегги стоит со скрещенными на груди руками, будто вовсе не хочет фотографироваться, но, хотя рассмотреть очень сложно, Стив почти уверен, что она улыбается. Чувствует, если хотите. — Можно я?.. — Да, конечно, — отвечает Тони раньше, чем слышит вопрос. Знал, что Стив об этом попросит. Потому и принёс, понимает он и бережно откладывает фото в сторону. Потом Тони делится историями, которые рассказывали ему родители, болтает без умолку, увлечённый, кажется, только самим собой. Стив слушает его внимательно, смеётся, кивает и, если подумать, откровенно любуется. Тони взмахивает руками, и Стив следит за движением кисти и перебинтованного запястья, раненного в последней схватке, смотрит на ключицы, торчащие под футболкой, и ловит его проницательный взгляд. И Тони, со своим железным сердцем и чайными глазами, кажется необычайно домашним. Он откапывает свою детскую фотографию — трёхлетний Тони стоит с перепачканным шоколадом лицом и с паяльником в руке — и изображает смущение. — Обычно родители делятся неловкими детскими историями, но мне, кажется, придётся позориться самому, — обречённо говорит он и рассказывает то, во что Стив бы вообще не поверил, если бы речь не шла о Тони Старке. И он смеётся так долго и так громко, что ему кажется, что скоро лёгкие не выдержат и взорвутся. У него мелькают цветные пятна под зажмуренными веками, когда Тони замолкает, и Стив выдавливает: — Знаешь, я бы не удивился, если бы ты сделал что-то подобное и сейчас. — Ну, — задумывается Старк, — если сравнить проникновение в отцовскую мастерскую с тем, как я позавчера попал на базу Гидры… — Ты совсем не повзрослел. Стив снова смеётся, и ему так тепло, что, кажется, его достали изо льда только сейчас. Тони хлопает его плечу и поднимается. — Можешь полистать. — Он указывает на альбомы. — Забросишь потом ко мне или в мастерскую. — Спасибо! — окликает его Стив, когда Тони уже стоит у двери. Тот кивает. — Я рад, что твои лицевые мышцы всё-таки оттаяли. *** — Ты влюбился, — заявляет Стиву на следующий день Клинт, оценивающе осмотрев его с ног до головы. — С чего такие выводы? — спрашивает он, возможно, менее строго, чем собирался. — Ты улыбаешься, — загибает пальцы лучник, — а ты никогда не улыбался этой идиотской улыбкой с тех пор, как ты здесь. Потом, ты не начал читать лекции о дисциплине, чтобы остановить перепалку между Халком и Тором из-за того, кто доедает солёные огурцы. И наконец, ты положил себе в чай сахар! С каких пор ты пьёшь чай с сахаром? Короче, — со знающим видом подытоживает Клинт, — ты либо сошёл с ума, либо ты на самом деле шпион, похитивший настоящего Стива, но я предпочитаю оставаться оптимистом и думать, что ты влюбился. — Что за глупость? — Капитан хмурится, но больше потому, что сахар в чай он действительно положил. — Не волнуйся, Кэп, — Клинт подмигивает, — я не стану выпытывать, кто она, но я по-дружески за тебя рад. И, насвистывая свадебный марш, удаляется, захватив по дороге последний солёный огурец. «Что за глупости? — повторяет мысленно Стив, и вдруг, как удар молнии, приходит мысль: — О боже, я влюбился!» *** — Звёзды — это романтично, — слышит Стив через пару дней обрывок разговора, заглядывая в гостиную. Тони смотрит новости о себе же самом и как будто не обращает внимания, пока Джанет, мечтательно подперев голову, рассуждает: — Можно рассказывать истории названий созвездий, эти мифы обычно очень трогательные. Или просто интересные факты о звёздах. В любом случае красиво провести время вдвоём, под ночным небом. — Она вздыхает. — Хотела бы я, чтобы Хэнк… О, привет, Кэп. — Доброе утро, Джанет, Тони. — Старк отстранённо здоровается в ответ, качая головой на какой-то заголовок. Оса вздыхает снова, видимо, всё ещё думая о звёздах, и уходит. — Слушай, — вдруг окликает его Тони, отвлекаясь от новостей, — не хочешь завтра вечером встретиться на крыше моей башни, посмотреть на звёзды?.. — Это свидание? — спрашивает Стив, не успев толком подумать, и не понимает, как он вообще мог такое ляпнуть. Переобщался со Старком, не иначе. Тони задумчиво молчит, потом смело кивает. — Да, свидание. Завтра в десять в моей башне, не опаздывай, — нагло бросает он, и Стиву остаётся только кивнуть. Он не знает, чего стоило ожидать от этого и почему он вообще удивлён, что Тони, хитро щурясь, вместо романтических, мало что значащих глупостей читает ему целую лекцию по астрофизике. Он галантно расправляет на крыше плед, садится, скрестив ноги по-турецки, и открывает бутылку вина («Я знаю, что на тебя не действует, но у нас же свидание»). А рядом стоит телескоп. — Итак, звёзды. — Тони делает мелкий глоток из бокала, выжидает драматичную паузу и начинает своё повествование. Стив теряется ещё в самом начале, после описания химического состава ядра, послушно смотрит в телескоп и на голографические модели вселенной. Это красиво. Башня Старка выше небоскрёбов Манхэттена, и звёзды здесь не закрывают дёрганые рекламные огни. Конечно, за городом было бы видно лучше, но и здесь небо усыпано звёздами, как веснушками, кусочек луны висит справа, и бледный Млечный Путь — как трещинка в пространстве-времени. Это красиво. Как Тони вытягивает руку и чертит указательным пальцем созвездия, и расстёгнутый рукав бордовой рубашки съезжает до локтя. Он двигает к себе голограмму вселенной и взмахом руки переворачивает галактики, как ему удобно, рассказывая о скорости их вращения, и синеватые тени, брошенные реактором на груди, смоделированными прозрачными звёздами и теми, другими, над их головой, перекрещиваются на его лице. — Взгляни сюда, — зовёт Тони, и Стив встаёт и заглядывает в телескоп. Сначала он приближает только пустоту между бумажно-белыми звёздами, а потом Тони с усмешкой настраивает что-то, и Стив охает от неожиданности. Темнота вдруг окрашивается сотней оттенков, будто на пустой лист выливается, следуя причудливым изломам бумаги, золото, врезается в поток красной краски и растекается вокруг, окружая бордовое пятно. И в центре сотни звёзд, как смахнутые с кисточки капли воды, — белые, как чистый раскалённый свет. — Постой, — Стив отходит в сторону, — ты специально подобрал галактику под цвет твоей брони? Тони ухмыляется, довольный произведённым эффектом. — Специально для тебя искал со звёздочками. — Он несильно надавливает на грудь Стива, на то место, где находится белая звезда на костюме. — Но вообще это туманность, а не галактика. Я как раз собирался… — И когда ты успел стать специалистом по астрофизике? — спрашивает Стив с усмешкой. — Вчера вечером. И я не позволю пропасть моим усилиям даром, так что слушай до конца. К тому же, мне кажется, если я ещё немного покопаюсь в этой теме, то смогу найти способ изучения тёмной материи. Стив смутно припоминает, что сам Тони сегодня сказал, что это невозможно, и пожимает плечами. Честно, он бы не удивился. — Так вот, туманности, — Тони с важным видом поднимает палец, а Стив усаживается обратно на плед. Он всё ещё ничего не понимает, и почему-то ему не скучно. Он смотрит на звёзды и на Тони, и это вдруг — самое романтичное свидание, которое он мог представить. Он запутался в этих белых карликах и чёрных дырах и совершенно ими очарован. Вино горькое, противно-обжигающее, но не оставляет никакого следа, и Стив пьёт его машинально маленькими глотками. Ветер ерошит расстёгнутый ворот рубашки Тони и его волосы, и он постоянно смахивает лезущие в глаза короткие пряди. А глаза у Тони тёмные, как космос между звёздами. — И, так как вселенная постоянно расширяется, другие объекты оказываются от нас всё дальше и дальше, и через миллиарды лет звёзды вообще не будут видны с нашей планеты… Стив не успевает понять, когда Тони вернулся к расширению вселенной, но пустое небо — это звучит слишком одиноко. Миллиарды лет — невообразимо далёкое будущее, даже голова кружиться начинает при мысли об этом, а Тони говорит о нём как о чём-то очень близком. Как будто все звёзды могут улететь прямо сейчас, и Стиву кажется, что Тони исчезнет вместе с ними. И тогда он просто встаёт, делает эти несколько шагов к нему, наплевав на расширяющуюся вселенную, и целует. Стив никогда не чувствовал опьянения. Сначала он просто не видел в этом смысла и не без оснований считал, что это не пойдёт на пользу и без того слабому здоровью, а потом сыворотка в крови просто не дала бы ему этого сделать. Но сейчас он прижимает Тони к себе, чувствуя плоский тёплый реактор и быстро бьющееся сердце под ним, и целует его в губы, горькие от вина, которое только что казалось Стиву неприятным, а теперь он ясно чует вишню. Дышит дорогими, едва уловимыми духами, осевшими на ткани рубашки, и небо — над ними, вокруг них, и сами они — молодые (всего два миллиарда лет) ослепительные звёзды. Стив первый раз в жизни абсолютно пьян. Тони отстраняется, тяжело дыша, и долго-долго смотрит ему в глаза, и можно только догадываться, что он видит там сейчас, но смотрит — так будто всю вселенную, во всём многообразии её красок. *** Стив всё ещё иногда не спит. Потому что, хотя его угораздило ввязаться в самую удивительную авантюру в своей жизни и он правда счастлив, что у него есть этот особняк и команда — почти семья, — ему порой снятся сны. О войне, о Баки, об океане и падении сквозь облака, и это страшно, так что холод пробирает до позвоночника. Куда сложнее прятать это ото всех, когда Тони, раскинув руки, лежит рядом или — тем более — когда он прижимается к нему во сне, сопя в шею. Капитан знает, что нет ничего постыдного в том, чтобы испытывать боль и страх, и всё же он пытается быть сильным и невозмутимым — он ведь чёртов символ всей Америки! — поэтому, просыпаясь, опустошённый сном, тихо отворачивается или вовсе выскальзывает из постели и остаток ночи проводит в ванной или на балконе. Лишь бы Тони не заметил. Но Тони всегда всё замечает: неловкие разговоры в гостиной, которые прерывает неуместной шуткой, закончившиеся сладости Хэнка, которые тот ест, когда волнуется, и которые расставлены по всему особняку, и скучающего Тора, которому Джарвис быстро находит забавную программу по телевизору, чтобы скоротать время. И Стива, исчезающего из его кровати, он тоже, конечно, замечает. — Прячешься от меня в моей же мастерской? Стив поворачивается на голос, на фоне освещённого коридора видит тёмный силуэт Тони, со скрещенными на груди руками прислонившегося к дверному косяку, и слабо улыбается. Последнее время Стив сбегает на свой диванчик в пустующей мастерской, где работа, кажется, не останавливается даже тогда, когда он почти силой утаскивает её хозяина спать. В темноте мигают крохотные лампочки невыключенных приборов и что-то мерно гудит. И если раньше это больше настораживало, то сейчас успокаивает. — Стив? — зовёт его Тони мягче и идёт к дивану, спотыкается об оставленную на полу деталь костюма и тихо чертыхается. Стив протягивает руку по направлению к синему круглому огоньку реактора и, поймав ладонь Тони, притягивает его к себе и усаживает рядом. На нём футболка Стива, доходящая ему до середины бёдер и слишком широкая в плечах, и он выглядит сонным и очень уставшим: в бледном свете на его груди мешки под глазами кажутся огромными и мертвенно-чёрными. — Если ты хочешь побыть один… — начинает Тони, но Стив качает головой, останавливая его. Он не хочет быть один, но Тони уже следит за командой, своей компанией и целым миром, и он не должен решать ещё и его, Стива, проблемы. Раз уж он для целой нации стал примером силы и выдержки, то сможет и для одного, самого важного, человека стать островком спокойствия, если его жизнь — сплошной хаос. — Кошмары, да? — спрашивает Тони так просто и понимающе, будто это совершенно естественно. — Иногда мне снится того, чего со мной не было, — признаётся Стив. — Как будто я сражаюсь с тобой на заброшенной базе Гидры и очень злюсь, и мне страшно, я хочу кого-то защитить и теряю контроль. Я побеждаю тебя и заношу щит, чтобы разбить… Он не договаривает и касается кончиками пальцев реактора Тони под своей футболкой. «Разбить тебе сердце». Стив тянет ворот футболки вниз и, наклонившись, осторожно целует гладкое стекло реактора, сквозь опущенные веки видя ровный синий свет и чувствуя почти живое тепло. — Если это поможет, — вдруг хмыкает Тони неожиданно бодро, — то уверяю тебя: ты ни за что бы меня не победил. Стив усмехается и утыкается лбом в его грудь. *** Тони недовольно морщится во сне и пытается перевернуться на бок, но Стив держит одеяло, и тот остаётся лежать на спине. Проходит несколько минут, потом он обречённо открывает глаза и, щурясь, поворачивается к Стиву. Стив читает книжку в свете его реактора, и Старк приподнимается на локте, чтобы страницы было лучше видно. — Удобнее? — язвит он, потом встречается с непроницаемо-серьёзным, очень капитанским взглядом Стива и падает обратно на подушку. — Если ты читал мне нотации о пользе постоянного режима сна только для того, чтобы будить меня среди ночи, я лучше заморожу тебя обратно, — бурчит он, потом проводит рукой по лицу и вздыхает. — Что читаешь? — спрашивает он миролюбиво, будто сейчас не три часа ночи, сам же смотрит на обложку и задумывается. Потом тянет почти с уважением: — Ну раз у тебя Толкин… Стив выпаливает быстро, даже не в ответ, а просто, желая сказать сейчас: — Когда я просыпаюсь и вижу в темноте твой реактор, мне кажется, что он, как путеводная звезда, проводит меня через мои страхи, а сейчас, когда я не могу уснуть, я как будто лежу в свете твоего сердца, я люблю тебя. — Да ты романтик, — замечает Тони после паузы. — К тому же, — продолжает Стив медленнее, — мне снилось, как я его разбиваю, и я просто должен помнить, что это нереально. Ведь я бы никогда… — Знаю, — говорит Тони серьёзно. Он забирает книгу и, загнув уголок страницы, откладывает её в сторону. — Тот же сон? — Другой. Как будто мы сражаемся с Таносом, но не так, как это было на самом деле, а в Ваканде, и там нет тебя, но есть Баки. — Стив сглатывает. — И вдруг все… то есть не все, а половина — ровно половина — людей исчезает, и Баки среди них. Он просто распадается в пыль, и я ничего не могу сделать. Опять. Я совершенно беспомощен, я даже не знаю, почему это происходит. Тони гладит его по щеке осторожно и кладёт голову Стиву на плечо. — Это всё неправда, — шепчет он. — Я здесь, а твой Баки восстанавливает свою личность, освободившись от влияния Гидры, и с нами обоими всё в относительном порядке. — Знаю, но… — Стив качает головой. Не договаривает, потому что Тони сонно шевелится, и целует его в макушку. *** Тони просыпается больше от ужаса, чем от действительной нехватки воздуха, и, не сразу понимая, что происходит, уже чувствует, как горло сдавливает болезненный панический спазм. Он что-то невнятно хрипит, и дышать становится легче. — Прости, — шепчет Стив ему в ухо. — Я слишком сильно обнял тебя во сне, я не заметил, прости. — И с чего такие нежности? — спрашивает Старк и, чувствуя, как успокаивается его сердце, переворачивается на другой бок лицом к Стиву. И видит подсвеченные голубым цветом тонкие дорожки слёз у него на щеках. — Мне приснилось… — Стив прикрывает глаза на секунду, — что ты пожертвовал собой ради вселенной. — Я? — фыркает Тони надтреснуто. — Жертвовать собой? Да никогда в жизни! Стив смотрит на него почти с мольбой, и Старк замолкает. — Ты надел Перчатку Бесконечности, чтобы победить Таноса, и это тебя убило. Я стоял рядом с твоим телом, видел, как погас твоей реактор, и ничего не мог сделать. И никто не мог. Тони вздыхает. Что он в принципе может на это сказать? Он не знает, что хотел бы сам услышать, и слабо представляет, что могло ему самому помочь, поэтому молчит. Придвигается ближе, целует Стива в щёку, в искристо-синию, как звёздочка, капельку, и тот тихо и благодарно обнимает его в ответ. Стив почти верит этому сну — потому что Тони, безответственный эгоист, действительно может пожертвовать собой. А ещё Тони — здесь, тёплый, живой, гладит его по ключицам и дышит в шею, и реактор светится и тихонечко гудит. Стив думает, что Тони сам — как маленькая негаснущая звёздочка. Потому что звёзды — это чертовски романтично.