Мантра

      — Блять, да!       Антон затыкает себе рот, виновато взглянув на сидящего рядом пассажира, и бьет себя показательно по губам, после чего снова переводит взгляд на экран.       Смотреть «Евровидение» во время перелета в Хабаровск — та еще идея, но пропускать было как-то невозможно. От слова совсем. Начиная с элементарного патриотизма и заканчивая тем, что… ну, Серёжа же.       Этого хватит.       За те разы, что Лазарев был у них на «Импровизации», они успели подружиться. О встречах и общении говорить, конечно, глупо, потому что Серёжа звезда совсем другой величины — так сказать, даже не светит, но это не мешало ему находить в своем жестком графике время на то, чтобы прослушать присланные Антоном песни и поржать с ним над смешным постом Вконтакте.       Поэтому Антон понимал: на уши весь самолет поднимет, но найдет возможность смотреть трансляцию. Правда, он не думал о том, что прогрызет насквозь один из браслетов и выльет в себя полную бутылку воды, которой обычно хватает на целый день.       Соперников он оценивает, пожалуй, даже слишком серьезно, хотя в музыке шарит примерно так же, как в высшей математике. Он со скрипом, но признает, что есть действительно достойные исполнители и места себе не находит, дожидаясь его тринадцатого номера, нервно постукивая ногой и то и дело вытирая потные ладони о джинсы.       Косятся на него непонимающе, но, по сути, похуй.       И когда Серёжа выходит… Антон никогда бы не подумал, что орать в себя так больно: глаза слезятся от натуги, горло дерет, сердце бьется где-то в левой пятке, а восторга в груди столько, что вот-вот по швам разойдется. Он задыхается, когда наблюдает за танцевальным номером, завидуя открывшимся в Серёже способностям паркуриста, сглатывает шумно, когда начинает играть уже погрязшая в зубах мелодия, и застывает с открытым ртом.       Его шароебит так сильно от чуть дрожащего голоса, что приходится до крови кусать губы и вонзаться в колени пальцами, не давая улететь куда-то в стратосферу вслед за чистыми высокими нотами.       Он влюблен, так, блять, сильно влюблен в этот образ.       В светящуюся теплом улыбку, в залаченные волосы, в морщинки у глаз, в широкие плечи, в облаченное в белое тело, в эмоции, что скользят по всем изгибам и не дают ни малейшего шанса оторваться и хотя бы дыхание перевести.       Эти несколько минут, Антон клянется, он не дышит: застывает и приходит в себя, только когда объявляют следующего исполнителя. Моргает раз, второй, зябко ежится, проводя пальцами по покрывшейся мурашками коже, и сглатывает.       Потрясающий.       Руки тянутся прямо сейчас написать, позвонить, похвалить, поорать, а еще покурить было бы неплохо, но он сдерживается, понимая — не до него сейчас.       Поэтому Антон продолжает вжиматься в спинку кресла, ожидая окончания голосования. Он уверен — Серёжа пройдет, иначе просто быть не может, но внутри все равно все сжимается от напряжения и нетерпения. Он ругается на ведущих, на рекламу, на порой заедающую трансляцию и сжимает зубами кожу на большом пальце, стараясь успокоить сердцебиение.       А потом…       Прошел. Финал. Серёжа будет в финале.       Эмоции вырываются смачным матом, и Антону почти стыдно, но лишь мгновение, потому что потом почти хохочет, чуть ли не смеется в голос от облегчения и закрывает лицо руками, справляясь с наплывом чувств.       Сердце отбивает какую-то бешеную макарену внутри, и ему смешно от собственной реакции. Он наблюдает за светящимся Серёжей, стоящим на сцене вместе с другими финалистами, и глаз оторвать от него не может.       Серёжа другой совершенно. Нереальный какой-то, светлый, чистый, открытый до безумия и такой теплый, что даже снег таять начинает рядом с ним. Он смеется негромко, будто бы смущенно, но нежно, касается легко и чаще всего неуверенно, боясь вторгаться на личную территорию. Он слушает внимательно, склонив голову набок, чуть кусает губы и нервно ведет плечами. Он привлекает внимание татуированными руками и вызывает улыбку, когда с восторгом рассказывает о своем сыне.       Серёжа не Арсений, с которым у Антона непочатый край ошибок и недосказанностей. Везет Шасту на папаш. Только если у Арса вместе с ребенком еще вагон из грехов и развода, то у Сережи — популярность и несколько тонн сплетен, в которые лезть совершенно не хочется.       А к Серёже хочется. За светом, за теплом, за заботой.       Он не жесткий, не требовательный, не нетерпеливый, как Арс. Он не может зажать в углу, жадно целуя в шею, а потом уехать в другой город к любовнице. Он не обещает со всем разобраться и наладить, потому что знает, что это нереально. Он всегда говорит открыто, не уходя от серьезного разговора, и смотрит в глаза.       Совсем другой.       Не-для-Антона.       С ним спокойно. С ним можно не бояться заговорить о времени, проведенном с Ирой, обсудить слова фанатов и комментарии под последним постом, сфокаться в максимально нефотогеничном месте. Можно смеяться, можно молчать, можно просто наблюдать за тем, как нерешительно соприкасаются кончики пальцев.       Никаких требований, взрыва и тотального контроля вперемешку с ревностью.       Его медитация. Нирвана.       Антон выходит из аэропорта и, отойдя в более-менее тихое место, набирает нужный номер. Ему абсолютно похуй на роуминг и время суток — ему нужно позвонить, нужно услышать его голос, нужно напомнить о себе, пусть даже он будет одним из тысяч фанатов.       — Антош? Ты чего не спишь? — Антон видит его улыбку и закрывает глаза, желая напечатать ее на внутренней стороне век.       — Серёж, это было просто… вау, — слова куда-то деваются, и ему выть хочется от того, что он даже речь нормально продумать не мог. Ему стыдно, противно от самого себя, хочется выстрелить себе в голову, чтобы избавить мир от одного идиота.       А Серёжа смеется.       Негромко, устало, хрипло, но смеется. Нежно так, тепло-тепло, что по коже снова мурашки.       — Правда? Я налажал в начале — пару строчек спустил из-за нервов.       — Охуевший, что ли? Ты был самым лучшим!       Серёжа снова смеется, и в каждом звуке — усталость, нервозность. Антон понимает — устал быть сильным и улыбаться на камеру, пиздецки устал, но по-другому нельзя. И он дает ему отдохнуть — без остановки щебечет про спецэффекты, про песню, про реакцию зрителей, про то, как был готов закурить в чертовом самолете, как выругался, как потом листал ленту в соцсетях и улыбался, видя, как люди поддерживают своего победителя.       — Если бы можно было за тебя голосовать, я бы все сбережения потратил, — признается он со смешком, но Серёжа понимает — не врет — и снова усмехается. — И ребят бы заставил. Хотя, думаю, они бы и сами топили за тебя. Потому что… Ну… — он мнется, проведя рукой по волосам, и вздыхает, — лучший.       — Правда? — замирает, застывает, подбирается весь.       Между ними тысячи километров, а чувство, словно глаза в глаза и дыхание делят.       — Правда. Самый лучший, — а у самого ком в горле и глаза щиплет от невозможности дотянуться, обхватить за плечо и притянуть к себе. Обнять крепко, до хруста, задохнуться от ответного порыва и дышать сладковатым запахом духов.       Антон купил себе почти все духи, что Серёжа выкладывал в сториз. Расставил на полочке, изредка разбрызгивая, чтобы наивно верить в то, что рядом. Тупость, ребячество, херня какая-то, но хочется же.       Нужно даже.       — Спасибо, Антош. Правда. Прям… — и вздыхает. Антон ему вторит и рассматривает чернеющее небо.       Они молчат. И в этом нет неловкости — им комфортно, спокойно и очень тихо. Расстояние будто бы сужается, потому что перед глазами — одни и те же звезды, руку протяни — коснешься. Обожжешься и переплетешься с чужими пальцами, опаляя пульсирующую кожу.       — Ладно, — наконец, прерывает молчание Серёжа, — я пойду, пожалуй. Тяжелый был день.       — Да-да, конечно! — спохватывается, теряется, бьет себя по лбу и почти воет от негодования — надо же быть таким остолопом. — Прости, я не подумал. Удачи тебе в финале, порви всех, знаю, ты можешь! Мы в тебя верим, все верим, Серёж, ты — наш победитель. А остальное — плевать, что бы ни было.       — Спасибо, — и снова мурашки и ком в горле.       Антон решается.       — Серёж, это… Я че сказать хотел… Я… Я тебя… — и не может. Словно кто горло сдавливает и на грудную клетку наступает. Он давится воздухом, словами, мыслями, отчаянно надеясь, что его поймут. И чуть не падает, когда слышит в ответ:       — Я тоже. Спокойной ночи, Антош.       Гудки частые, монотонные, а удары сердца сбитые, неровные, словно стометровку пробежал.       Антон снова поднимает голову и смотрит на небо.

***

      Серёжа в этот момент делает то же самое, улыбается, вспомнив смех и неровную речь зеленоглазого мальчишки и усмехается. Поразительно, что именно он вернул ему спокойствие, что именно в нем теперь его такая драгоценная тишина.