***
Утром Криденс проснулся весь в поту, слишком больной и измученный даже для того, чтобы просто сдвинуться с места. Нагини нигде не было видно, и единственный звук исходил от птенца феникса, который уже проснулся в своём ящике и пищал, требуя, чтобы его покормили. Хотя шум был невелик, юноше казалось, что кто-то бьёт его кувалдой по черепу. Он застонал и повернулся на спину, прикрыв глаза рукой, хотя знал, что рано или поздно ему придётся встать. Нагини ушла, а птенца всё равно надо было покормить. Но куда она могла уйти? и, что более важно, почему, когда сам он был явно не в состоянии передвигаться? Вдруг солнечный свет над его пальцами потускнел; с писком феникса смешался звук приближающихся шагов. — Нагини? — хрипло прошептал юноша, убирая руку и оглядываясь вокруг. Действительно, перед ним стояла маледиктус, держа в руках стеклянную бутылку с какой-то жидкостью. «Вода…» — подумал Криденс и, облизнув потрескавшиеся губы, уставился на девушку. — Прости, что так долго, — извинилась она, подойдя к нему и усевшись на пол. — Я думала, утром тебе захочется пить, а воду найти всё-таки легче, чем еду. Эти парижские фонтаны… они повсюду. — Спасибо, — прохрипел он, взял бутылку и тут же приложился к ней, несмотря на обжигающую боль в горле. Феникс между тем щебетал и порхал в своём импровизированном гнезде. Нагини оглянулась через плечо. — Если хочешь, я могу его покормить, — любезно предложила она, считая, что избавит этим своего товарища от дополнительной причины для беспокойства. Но Криденс нахмурился. — Нет… тебе не стоит, — ответил он, не желавший обременять её собственным ежедневным занятием. Она поморщилась, внимательно наблюдая, как он глотнул воды и поморщился от болезненных ощущений в горле. — Ты заболел, — пробормотала она, пододвинулась ближе и дотронулась до его лба и щеки тыльной стороной ладони. Это прикосновение показалось ему неестественно холодным для его горячей кожи. — У тебя жар. Криденс замер на несколько секунд, его глаза остекленели, когда он поглядел на неё в лучах восходящего солнца. Только он открыл рот, чтобы что-то сказать, как внезапный громкий чих напугал и его птенца, и маледиктуса. — П-прости, — юноша стыдливо опустил голову. — Да всё хорошо, Криденс, — сказала она мягко. Её ладонь скользнула в рукав театрального платья и достала оттуда платок, а пальцы обхватили его подбородок, приподняв голову и вытерев мокрый нос. Девушке отчаянно хотелось, чтобы они остановились где-нибудь в другом месте, где было бы и тепло, и достаточно еды. Но у них был только этот затхлый чердак, полный пауков, пыли и плесени. — Я думаю, тебе пока нужно полежать и отдохнуть, — заметила Нагини, оглядываясь вокруг в поисках чего-либо, что могло доставить Криденсу больший уют. Вслед за этим предложением последовал второй чих, и, когда она снова обернулась к юноше, тот уже лежал на боку, обхватив себя руками. Не зная, что сделать ещё, Нагини убрала платок в карман и улеглась рядом с Криденсом, прислушиваясь к его хриплому, неровному дыханию. Казалось, всякий раз, едва он пытался расслабиться, его мучил очередной приступ кашля. Девушка протянула ему бутылку с водой, которая помогла унять сухость в горле. Бутылка уже почти опустела, когда он наконец уснул, лёжа в пятне солнечного света, пробивавшегося сквозь грязные окна.***
Остаток утра Криденс провёл на полу, то погружаясь в беспокойный сон, то опять просыпаясь. Время от времени он слышал чужие шаги и щебетание птенца в гнезде. Эти звуки смешивались с далёким уличным шумом, просачивались сквозь лихорадочную дымку, затуманивавшую его мысли. — Криденс? — голос Нагини был тоже отстранённым, но озабоченным. — Криденс, ты меня слышишь? Он почувствовал, как она перебирает пальцами его волосы, и со стоном открыл глаза. — У меня есть кое-что для тебя, — сказала она, накрывая его плечи невесть откуда взявшимся одеялом. Криденс вздрогнул, ощутив мягкую ткань, покрывшую его тело от груди до ступней. Похоже, Нагини позаимствовала это одеяло из дома Ирмы Дугард, особенно если учесть, что ютились они на тамошнем чердаке. Он открыл рот в слабой попытке что-то сказать. — Ч-ш-ш, всё хорошо, Криденс, — Нагини села на пол и снова принялась гладить товарища по голове. — Лучше побереги голос. Карие глаза Обскура встретились с чёрными глазами маледиктуса, и Криденс почувствовал, как под рёбрами у него затрепетало, а пульс участился. «Нагини…» — прошептал он, но тут же снова зашёлся кашлем. Он повернул голову набок, вынул одну руку из-под одеяла и крепко закрыл рот. Ещё не хватало заразить и её своей простудой. Девушка опустила руку ему между лопаток, потирая спину, пока он не стал дышать нормально. Когда он поднял глаза, она вновь протягивала ему бутылку с водой, и в глазах её читалось глубочайшее сочувствие. Криденс молча схватил бутылку и несколько раз глотнул прохладной, освежающей воды, прежде чем лечь и снова заснуть.***
Прошло некоторое время, прежде чем Криденс почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы покинуть чердак, хотя Нагини попросила его никуда не уходить, пока она будет искать еду в переулке. — А по-моему, у нас больше шансов найти что-нибудь съестное, есди мы пойдём вместе, — возразил ей Криденс, чей голос по-прежнему звучал как скрипучий шёпот. Одеяло сползло с его плеч вместе с прилипшими к ткани пылью и потом. Он уже потерял счёт тому времени, что томился на чердаке; одна болезненная ночь перетекала в другую, когда Нагини лежала рядом с ним, изо всех сил пытаясь справиться с его жаром при помощи воды и холодного компресса. Нагини поморщилась при звуке его голоса, резкого и скрежещущего. — Не похоже, чтобы тебе стало лучше, — сказала она, но тем не менее схватила его за руку и помогла подняться на ноги. — Ты уверен, что хочешь прогуляться именно сегодня утром? — Д-да, — ответил он коротко, тяжело дыша и заставляя себя встать. Девушка бросила на него последний умоляющий взгляд, прежде чем выйти на солнечный свет. Вместе они вышли на улицы Парижа, тут же нырнув в ближайший переулок, чтобы их не заметили. Затем они принялись рыться в отбросах у входа в местный ресторан, а Криденс остановился осмотреть коробку с салфетками, которую нашёл в мусорном баке. При обычных обстоятельствах он, конечно, не стал бы и прикасаться к такой штуке. Но сейчас его мучил сильный насморк, и он не хотел замарать свою рубашку. Он схватил несколько салфеток и углубился в переулок, подальше от пронизывающего солнца и шума уличного движения. Даже на расстоянии эти звуки отдавались пульсацией в его висках, покуда он, спотыкаясь, брёл в тень. Когда он добрался до конца переулка, перед глазами у него всё вдруг поплыло, мир вокруг закружился. Должно быть, Нагини была права, говоря, что ему лучше было остаться на чердаке. Но она и так потратила столько времени, ухаживая за ним несколько дней, пока он, дрожа и потея, валялся на полу. Он даже не был уверен, что Нагини сама спала за это время, — она оставалась подле него всю ночь, отпаивая водой из той самой бутылки, которую отыскала тоже в одном из переулков, и держа его за руку. Именно её нежных прикосновений он жаждал больше всего на свете; больше пищи, которую они искали, и даже больше свободы, которую наконец обрели. Криденс протянул руку к стене, пытаясь удержаться на ногах. Его руки и ноги дрожали, на лбу выступил пот, когда он прислонился к этой стене и стал сползать вниз, пока не сел на землю. А ведь он даже не знал, где она сейчас, и эта мысль беспокоила его даже больше, чем эта усталость, владевшая им ещё с самого ухода с чердака. На мгновение всё стихло. Шум на улицах исчез, сменившись низким рокочущим рычанием, которое возвестило о пробуждении обскура. Что же он будет делать, если и вправду потеряет её? Если она сама решит уйти или вновь попадёт в плен к этому ужасному человеку, державшему её в неволе столько, сколько она себя помнила. Но если она всё же уйдёт сама, его, Криденса, это вряд ли удивит. Конечно, хорошо, когда о тебе заботятся, однако в глубине души он не рассчитывал, что это продлится долго. Никто никогда не задерживался рядом с ним надолго — единственные добрые люди, которых он знал, были убиты или вынуждены бежать, прогнанные этим ужасным магическим паразитом, что извивался и бурлил в его груди. Однако ж этого паразита оказалось достаточно, чтобы спасти её. Теперь Криденс мог его контролировать благодаря заботе и вниманию со стороны своего единственного друга. Она всегда успокаивала его; соприкосновение их рук словно не позволяло ему погибнуть. И когда он поднял голову, глядя на прогуливавшихся по тротуару людей, то невольно задался вопросом, увидит ли он её когда-нибудь снова. Глупая, нелепая идея, но он всё равно цеплялся за неё. Острая боль и дискомфорт от насморка вернули его к реальности. Он схватил сразу несколько салфеток и высморкался так основательно, что даже напугал стаю голубей, пристроившихся неподалёку. Когда он снова поднял глаза, в переулке как ни в чём не бывало появилась Нагини с булкой хлеба в руке и присела рядом с ним. — Криденс, — сказала она, стряхнув с платья хлебные крошки, — тот молодой человек был так добр, что подарил мне вот эту буханку. Он сказал, что он владеет пекарней и готов дать нам вчерашний хлеб. С этими словами она разломила буханку надвое и отдала другу большую часть, прежде чем приступить к собственному скудному пайку. Криденс воззрился на свою порцию; его горло сжалось от боли, когда он провёл пальцами по суховатой шелушащейся корке. — Криденс? — Нагини слегка наклонила голову, — с тобой всё в порядке? Ты выглядишь каким-то… усталым. При этом вопросе Обскур поднял голову и прикрыл свои затуманенные глаза. Он вдруг утратил интерес к еде и как заворожённый уставился на руки девушки: гладкость её кожи была ему куда привлекательнее вчерашнего хлеба. Неуверенно он потянулся к ней, провёл большим пальцем по её запястью, прежде чем взять её кисть в свои ладони. Его взгляд метнулся к её лицу, безмолвно спрашивая одобрения. В ответ маледиктус послушно расслабилась; у неё перехватило дыхание, когда Обскур погладил её по руке. Ободрённый тем, что ему рады, Криденс поднёс её ручку к своим губам и нежно поцеловал тыльную сторону ладони. Сейчас он нуждался в Нагини больше, чем когда бы то ни было. Её кожа источала приятную прохладу, когда он закрыл глаза и склонил голову, прижимаясь к ней щекой. Со временем он поправится, продолжая поиски своего истинного имени. Но сейчас ему больше всего хотелось быть рядом с ней.