Большие и страшные

Шелестели шестерёнки: крутясь, вертясь и плачась, выстукивая строгий ритм на внутренней стороне черепа, ударяясь в височную долю, словно сильный, мощный механизм, работающий без устали, без отдыха, без подзарядки. С его помощью разум мог открывать перед собой невиданные до сего момента возможности; выкручивая спирали из мыслей, ходя по лабиринтам сознания он парил в вышине, перерабатывая сотни, тысячи файлов информации, возвышаясь над смертью, жизнью, вечностью, но всё таки падая на колени перед обыкновенными человеческими пороками, разбиваясь и ломаясь в кровь, в грязь, в сырость. Когда Джима втолкнули в белую комнату с невероятно высокими потолками, то он чуть не упал, едва успев вовремя раскинуть руки и, словно акробат, выровнять своё тело, придя к равновесию, элегантно поправляя свой дорогой костюм. Чем безупречнее человек снаружи, тем больше демонов у него внутри, и потому, балансируя на грани, ослеплённый ярким светом своего собственного безумия, Мориарти вечно ходит в паре сантиметров от пропасти, грозящей ему своими острыми, чёрными клыками, скалясь и облизываясь в предвкушении самого красивого в мире утопленника в самом элегантном в мире костюме. У смерти опасные когти, бездонные глаза и сумасшествие в голове, но в Джеймсе всё ещё запущеннее, поэтому старая дряхлая старуха всюду следует за ним тенью, желая отобрать бесценные дары божественного механизма. “Вкус его безумия напоминает вкус старых яблок – приторно-сладких с ноткой гнильцы. От них вяжет рот и хочется немедленно прополоскать рот, чтобы избавиться от отвратительного послевкусия,” –как-то написал Майкрофт в своей тетради по английскому на маленьком свободном клочке бумаги после грамматических правил, но перед исключениями, чтобы после запомнить и выжечь на коже. Майкрофт много чего пишет, начиная от лекций по обществознанию, заканчивая схемами шахматных партий. Ему нравится выводить ручкой слова, таким образом отгораживаясь от происходящего, уверяя себя, что то, что происходит на бумаге происходит в другом мире с другими людьми, а он – лишь сторонний наблюдатель, наделённый властью менять мир с помощью синих чернил и дешёвого пластика. Всё его равнодушие заключено на гладкой бумаге, заверено круглыми печатями и спрятано в глубине стола между страницами “Гамлета” так, чтобы никто никогда не нашёл и не потревожил то, что слишком долго и мучительно строилось. Поэтому, когда в его жизни появляется импульсивный Джеймс, и стены его равнодушия начинают рушиться, чернила линять, а бумага протираться, Холмс подолгу сидит за столом, сжимая ручку, но так и не написав ни слова. Предугадать мысли безумца невозможно, и от чувства собственной беспомощности Майкрофту почти физически больно. -Это всё что может Британское правительство? Бедная, бедная Англия, -смеётся Джим, показывая синяки на своих руках, - не смеши меня, если бы всё в мире было так просто, то я бы совершил самоубийство в одиннадцать, но, как видишь, мир оказался более благосклонен ко мне. В одиннадцать я ограбил магазин с помощью рук своего старшего брата и собственного интеллекта. Не люблю пачкать руки. Гораздо интереснее пачкать чужие. Джеймс облокачивается на спинку стула. Дьявол закусывает губы и игриво улыбается. В комнате очень тихо. Кажется, что можно услышать мысли, если ещё чуть-чуть прислушаться. -Однажды, когда мне было пять, моя бабушка - одинокая старая карга с немытыми чёрными волосами - рассказывала мне сказку. Она держала меня за руку и рассказывала про одинокого молодого "старика", вернувшегося с потерпевшего кораблекрушения судна. Из тысячи душ на судне этом остался в живых только он, однако сердцу его не найти было покоя, так как глаза мёртвых неотрывно наблюдали за ним, где бы он не прятался. Они были в глазах соседской кошки. Они были в глазах нищего. Он находил их в глазах своей больной матери. Лишь в море нашёл он утешение. Но не я. Когда Майкрофт впервые увидел море - он не был поражён. Всё то величие, что расписывала его матушка, было сплошным романтизмом, выдумкой, детскими фантазиями. Эта грязно-зелёная вода, мёртвые крабы на берегу и колющие ноги ракушки - ни что не внушало трепетное чувство волнение, сердце не замирало в груди. Лишь от запаха соли невыносимо хотелось чихать. Он брезгливо закрывал лицо руками и звал своего брата домой, пока тот во всю плескался в прибрежных волнах. Океан - вот что правда поражает. Двадцать лет назад, когда подростки на улицах рычали на прохожих фразами из Sex Pistols, когда брат привёл очередную подружку на ночь – Джеймс заперся на чердаке и погружался в историю, ибо в ней путь к победе. -Тихо, - шепчет Джим, вытаскивая ящик для письменных принадлежностей из под завалов на чердаке, - иди сюда, - говорит он, нервно облизывая тонкие обветрившиеся губы. Вытянувшись, он изо всех сил тянет за кольцо сбоку, пытаясь не задеть громоздкую конструкцию сверху, полностью состоявшую из старых обоев, полотен и гнилых досок. Ящик – работа старого искусного мастера, сделанная из красного дерева, покрытая лаком и украшенная простой незатейливой резьбой – не хочет поддаваться; зажатый со всех сторон он оказался в ловушке из старых строй-материалов, гнилых яблок и макулатуры. -Ну же, - практически рычит Джим, ногой отталкивая старый рулон обоев и быстро дёргая ящик на себя, - дьявол, - говорит он, когда конструкция рушится. Обои, рухнув с оглушительным грохотом, зацепив своими краями полотна, лежали на полу. В заходящих солнечных лучах были видны сотни пылинок, кружащихся в воздухе. Мыши, растревоженные шумом, завозились в углу с едва слышным писком. -Наконец-то, -промурлыкал Джеймс, рукой протирая пыль с крышки. Он открывает её, и его обдувает океанским ветром. - А чем Вы занимались в своём детстве, мой милый Майкрофт? – улыбается Мориарти, и в его тоне отчётливо слышатся истеричные, напряжённые нотки. Он откидывает назад голову и выгибает шею, а тюремное освещение тушью прочерчивает все жилки на бледной шее. -Ничего интересного, уверяю Вас, Джеймс. -Мне так не кажется, - ухмыляется Мориарти, облизывая губы, и Холмс готов поспорить, что видит улыбку чёрта, потому позволяет себе улыбнуться в ответ. Джеймс резко приближается к Майкрофту, оставляя лишь символическое расстоянии между ним, склоняется и, словно закадычный друг, собирающийся слушать очередную бесконечную историю своего старого приятеля, покровительски кладёт руку на его плечо. Майкрофт не всегда приносил в жертву эмоции на алтарь осторожности. Как бы то ни было и что бы ни говорили, Холмс – тоже человек. Высокий, бледный, тёмно-рыжий и с веснушками на плечах. У него плохое зрение, хорошая память и склонность к полноте. Он тоже мог бы родиться в обычной семье на севере Англии, жениться, построить дом, вырастить сына, но всё это кажется ему совсем бледным и незначительным, когда он сидит на заседании министров и от одного его слова зависит судьба страны. Майкрофту было семь, когда он понял, что значит то чувство, когда мир перестаёт вращаться вокруг тебя. Новорождённый брат – маленький, вечно кричащий и рыдающий – полностью поглотил внимание всех его родственников и слуг, поэтому никто не обращал на то чем занимался маленький рыжеволосый ребёнок. Он же времени не терял, с помощью чёрного хода он пробрался в сад – в то время замёрзший, оледеневший, с одними голыми стволами на фоне белого снега . Он вдохнул холодный январский воздух и понял, что вот она настоящая Британская империя. Это не холодные улицы Лондона, не Биг Бен, ни музеи, ни кладбища, настоящая Англия – это голые деревья, асфальт, покрытый инеем и крик недавно родившегося малыша на втором этаже. Это старая музыка и кухня, набитая сладостями. Это сам Майкрофт – замёрзший, но всё равно продолжающий стоять и смотреть, как голые кроны деревьев раскачиваются, благодаря мощным порывам ветра. Через пять лет. Когда Майкрофт был всё ещё возмутительно молод, а в его крови играли гормоны. Когда по ночам слушал музыку и перестукивался с младшим братом через стенку, отправляя ему сообщения на азбуке Морзе. У него уже тогда были странные знакомства. -Твоя романтичность будет нести тебе плохую службу, - едва ли не промурлыкал темноволосый и тёмноглазый парень, внезапно оказавшийся позади Холмса, снимая с него шарф, мимолётно обнимая за талию, а в следующий миг перебегая оживлённую трассу так, что после него остаются лишь сдавленные ругательства, визг тормозов и испорченные нервы, а сам он, посылая воздушные поцелуи своим воображаемым зрителям, ушёл прочь, оставив удивлённого Холмса в одиночестве без шарфа той ужасно холодной зимой. -У меня нет имени, - бесконечно, снова заведённый повторяет Джеймс, скалясь, словно сумасшедший, и глаза его блестят дьявольским огнём, - и у тебя его тоже нет. Майкрофт окидывает его ледяным взглядом, при этом слегка постукивая тростью по мраморному полу. Над головой Джеймса висит картина Крамского "Русалки". На секунду Майкрофт думает, что, возможно, Мориарти был в прошлой жизни утопленником - утонул в пучине и с тех пор тёмные глубины не отпускают его: держат, цепляются и никогда не отпустят,но это слишком легко. Слишком красиво, чтобы быть правдой. -У меня всегда было имя, - Холмс поджимает тонкие губы и слегка морщит нос, - просты ты не хотел его слышать. Было холодное утро, на дворе стоял 1997. На подоконнике стояли сухоцветы, среди листов которых давно копошились меленькие чёрные пауки. Через открытое настежь окно в комнату залетали снежинки, гнилые листья и вальдшнепы, неведомым образом залетевшие в эти края. Джим, облокотившись об стол, перебирал альбомы Баха, Бетховена, где с виниловых дисков на него смотрели усталые, безумные лица вечно живых людей. -Неплохо, - мурлыкал он, проводя тонкими пальцами по мягким, потрёпанным временем краям обложек. Майкрофт сидел на кровати и выжидал момента. - Англия – это наглые беспризорники, с которыми ты знакомишься на Рождество, а пытаешься расстаться всю жизнь. Как-то я пригласил домой нищего. Я накормил его, одел, дал в руки книгу – потом он мне надоел, и я поджёг его, но это совсем другая история – словом, я пытался сделать из него человека. Так сказать, пытался из старого, сломанного, грязного сделать нечто новое, поддающее надежду. Как думаете, чем он мне оплатил? Он продал все книги в моём доме и купил на них алкоголь и сигареты, заявив, что “знания приносят сплошные разочарования и океаны агоний, они опускают тебя на самое дно общества, и тебе очень повезёт, если через пару дней у тебя будет крыша над головой”. Он сказал: “завязывай, парниша, в мире столько прекрасных вещей, посвяти себя им, и ты умрёшь с счастливой улыбкой незнающего на устах в окружении многочисленных родственниках, ловящих твой последний вдох”. -Слишком литературно для нищего. -О, на самом деле он сказал: “не трать деньги на это дерьмо, купи виски. Виски – это прекрасно, книги – дерьмо”. И всё в таком духе, но думаю, что закончи он хоть среднюю школу, то пришёл бы к моим словам. Забавный был малый, думаю, если у меня было больше терпения из него бы вышло что-то толковое. -Хорошо горел? -Не то слово. Правда в выпивке совсем не разбирался. Джеймс закатывает рукава белоснежной рубашки. У него белые руки, сильные пальцы и какая-то тончайшая грация, что проскальзывает в его движениях. -Когда я был маленьким, то любил путешествовать - по лесам, горам, городам. Мориарти весь вытягивался, словно струна, попадая на новую, неизведанную территорию. Новое всегда завораживает, заставляет тебя застывать в молчаливом восхищении и волнительном предвкушении. Сперва ты закрываешь глаза, а потом лавина обрушивается на тебя, погребая под впечатлениями, под чьими-то жизнями, под чьими-то желаниями. Это действительно завораживает. Джим – это олицетворение детских страхов, это чудовище, живущее под кроватью, которое будет охотится на тебя до самой смерти. Он знает наизусть тысячи легенд, его голос тихий, шипящий, поэтому когда он берёт тебя за руку твоя кожа покрывается тысячами мурашек, ты задерживаешь дыхание и ощущаешь чьё-то дыхание у своего затылка в пустом, покинутом всем доме. Давно забытым, давно покинутым, одиноким. Но Майкрофт не боится, ибо он олицетворение нейтральное стороны, и именно с его согласия совершаются самые страшные дела в мире. -Однажды, когда мне было четырнадцать, я вызывал Дьявола, мистер Холмс. Вы прилично опоздали. Майкрофт слегка улыбается, расправляет складки на своём пиджаке и приступает к делу. И шелестели шестерёнки…