Лианнан

Лес был темен. Бенедикт содрогнулся, глядя на мрачное море деревьев, раскинувшихся перед ним; всего через сотню ярдов дорога окончательно тонула во мраке, а тяжелые ветви нависали над ней непроницаемым низким куполом. — Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum, adveniat regnum tuum… *— забормотал он, коснувшись распятия на груди. Привычное прикосновение успокаивало. Господь не оставит свое чадо даже в страхе и смятении перед грозной силой слуг дьявола... не оставит, нет. Он поудобнее перехватил посох, следя, чтобы заостренный конец не касался земли. Возможно, его скоро придется вонзить в грудь врага. Бенедикт осторожно шагнул вперед, в любой момент ожидая нападения. В ответ на его движение тут же налетел ветер; казалось, будто волосы насмешливо взъерошила недружелюбная ледяная рука. Несомненно, о его приходе уже знали. — Я знаю, что ты здесь! — закричал он в темноту, взмахнув факелом. — Хватит прятаться! Далеко-далеко кто-то рассмеялся. Бенедикт, стиснув зубы, переложил посох в правую руку и зашагал вперед; деревья шелестели над дорогой. Бенедикт запнулся, когда под ногой хрустнула ветка. Он и не заметил, как плотно лес обступил его: ребристой коры грубых стволов можно было коснуться пальцами, даже не распрямляя руки. Дорога куда-то исчезла, укрытая во тьме, под ногами прорастала густая, необычно высокая трава. Ветер бешено трепал из стороны в сторону язычки огня, будто сторожевой пес котенка. Бенедикт сделал еще один шаг — и чуть не упал, когда голени оплела трава, уже не просто высокая, а взметнувшаяся вверх, будто змеи в броске. Нависавшие над головой ветви коснулись волос, сжали в жестокой хватке, не позволяя ни мотнуть головой, ни уклониться. Посох врос в землю так стремительно, что он даже не успел выдернуть его, и плющ оплел оструганное дерево, покусившись затем на сжимавшую его руку; Бенедикт со вскриком отвращения разжал пальцы. — Pater noster, qui es in caelis... — в ужасе застонал он, но оглушающий шелест листьев и злорадное воронье карканье заглушали слова молитвы. Господи, Господи, не оставь меня, грешного! Спаси и сохрани меня, грешного, Господи! Только на Тебя уповаю, сбереги от адского колдовства! Факел выпал из ослабевшей руки, и трава будто отпрянула от огня, оставив его трепетать на пятачке голой земли. — Будь осторожен со своими просьбами. Их могут исполнить. Пламя едва-едва разгоняло темноту, но все же Бенедикт разглядел ее. Женщина вышла из тени деревьев и медленно шла к нему, странно сгибая руку, будто порезалась. Бесстыдно простоволосая, в потрепанном крестьянском платье, с закатанными по локти рукавами и усталым худым лицом. Такая обычная... только взгляд бесконечно черных глаз кричал о том, что она никак не может быть человеком. Что-то страшное смотрело на него этими глазами, темное и могущественное, и под этим взглядом шелест становился нестерпимым, громогласным, подавляющим. Женщина едва заметно усмехнулась и неожиданно — омерзительно — длинным языком лизнула запястье раненой руки. Бенедикт содрогнулся: даже в ночной тьме при едва горящем факеле он разглядел на ее губах следы крови. — Видишь, я уже не прячусь, — промурлыкала она, склонив голову набок и снисходительно глядя на него. — Но это не приносит тебе счастья, не так ли, Конмал? Он вздрогнул. — Люди с крестом пришли на эту землю и считают, что изгнали наши обычаи! — процедила она резко и злобно. — Они уничтожают наши знания, нашу память, нашу сущность! Скажи мне, мальчишка, как они могли заставить тебя отречься от собственного имени?! Где-то наверху гневно закричал ворон. — И чем тебе помогло это? — продолжила она уже спокойнее. — Освященная роща* отвергла все притязания вашей несуразной веры. Ни ложное имя, ни крест на груди не спасли тебя от плена, унижения, страха... стоило оно того, Конмал? Языческое имя... такое он носил до крещения. Как она узнала? Или приняла его за кого-то другого? Бенедикт сильнее завозился в травяных путах, пытаясь освободить ноги. — Не торопись, — сказала женщина. За спиной послышалось ворчание. Он оглянулся и оторопел: в темноте явственно виднелась огромная туша медведя, медленно подходившего все ближе и ближе. — Тебе не дадут сбежать. — Они снова встретились взглядами, и Бенедикт об этом пожалел: подавляющее чувство нескончаемого ужаса, изливавшегося из этих черных бездн, захлестывало его с головой, уволакивало в ледяную глубину, пожирало остатки воли. Она медленно шла к нему, и с каждым шагом путы обвивали его все крепче. — Из-за таких, как ты, я трачу слишком много витэ, чтобы сохранить свой домен. Сколько лет ты не можешь успокоиться, Конмал? — Она остановилась прямо напротив него, легко провела ладонью по щеке. — Сколько ты можешь меня предавать? Он не мог поднять свободные руки, не мог оттолкнуть ее, не мог перекрестить. В темных глазах горела злость, ревность, жадность, жажда. Тьма. Короткая боль в шее — и весь мир утонул в райском блаженстве.