Мне повезло

      Я чувствую себя потерянным. Не могу логически объяснить, но просто чувствую, что с каждым годом я становлюсь меньше. Больше но меньше. От самодеятельности дурачков, до первого шутника страны, даже немного выше− больше. В своих глазах – меньше. Я Петрушка, которому на голову надели непомерно тяжелую золотую корону. Так вот она постоянно сползает и больно ударяет по длинному носу. Я – паяц, судорожно дергающийся в незаметных нитках. Вначале казалось, что я – оппозиция, говорю правду, меня не заткнуть. Я изменю здесь все, сломаю хребет гидре. Сейчас я только тонко смеюсь над тем, что вижу. Просто тыкаю пальцем и насмехаюсь. Я смеюсь немного по инерции, мне кажется. Смеюсь и мне тошно. Блевать тянет сильнее и сильнее с каждым толчком воздуха из легких. Выдох, и подкатывает к самой глотке. Потом отходит, конечно. Я уехал. Ночью кинул в рюкзак смену белья, бритву, еще какой-то «нужной» ерунды и втихую свалил из города, отключив телефон и предупредив только Женю. Мне плохо и страшно, я не знаю, что делать и куда идти. Я не понимаю уже, где заканчивается образ и где начинаюсь я сам, я даже не знаю, есть ли вообще этот я. Раньше был, а сейчас нет. Закончился постепенно. Вытянул себя по жиле, по нерву. Вытянул и вышвырнул. Я теперь пустой и грязный – банка из под тушенки на мусорке. Я уехал в глушь, здесь едва ловит несколько каналов и нет интернета. Сижу в нашем старом доме в темной кухне и пью водку. В моей машине лежит еще несколько бутылок. Я пью, смотрю на небо сквозь пожелтевший тюль и думаю, что если выжру все, что привез, подохну прямо здесь. Размышляю, если позвонить Жене так поздно ночью, насколько далеко он меня пошлет. Далеко, думаю, но все равно включаю телефон и звоню. Женя, конечно, ругается, шумит, что я разбудил, но говорит, что утром приедет, а потом ласково просит не пить и лечь спать, потому что утро вечера мудренее. Женя умный и я не спорю. Падаю на диван в гостиной и кутаюсь в старое колючее одеяло, прячась от холода. И так мне хорошо, пьяному и ждущему Женю. ***       Я просыпаюсь от того, что чувствую холодные пальцы на ушной раковине и на щеке. Женя перебирает мои волосы и я чувствую, как он едва покачивает коленкой и задевает мою свисающую ладонь. У меня замерзли ноги и болит голова – ничего вчера не ел толком. Я покручиваю головой, ластюсь к прохладной ладони, не открывая глаз. − Ну, чего, проснулся? – Женя тихо спрашивает, наклоняясь к моему лицу, и я чувствую теплое дыхание, пахнущее кофе. Я угукаю, но подниматься не тороплюсь, наслаждаюсь незамысловатой, но искренней лаской. Женя хмыкает, и аккуратно встав, выходит из комнаты, начинает звякать на кухне посудой, чашками и чем-то металлическим. Через несколько минут с кухни начинает тянуть ароматом кофе. Я кручусь, выпутываясь из одеяла, бреду в кухню. Женя помешивает кофе в турке и лениво жует булочку. Я сажусь за стол и устало тру ладонями лицо. Он ставит передо мной чашку и пакет с булочками, привез их с собой, и сам садится напротив: − Ну? Расскажешь? Я лениво отмахиваюсь рукой с зажатой в пальцах выпечкой, мол, навалилось как-то, кризис, прокрастинация. Женя кивает, он меня понимает. Я пью кофе мелкими глотками и чувствую, как голову постепенно отпускает. −Так хорошо, что я тебе позвонил. Я бы стух тут один. Женя кивает: −Или упился бы, да? Вот и куда тебе? Зачем столько? Пожимаю плечами, почем, мол, мне знать. Женя ласково улыбается и молчит. Понимает. ***       Я сижу в Женином свитере и закутавшись в одеяло. Ни о чем думать не хочется. Я просто смотрю в окно. В доме холодно. Сейчас вот я посижу и растоплю печь, будет тепло, здорово. Я сварю кастрюльку супа, пока Женя спит. Наверное, думаю, после того, как я ему позвонил он и не спал толком, хорошо его знаю, иногда лучше чем себя. Заботливо подтыкаю ему одеяло и иду к печке. ***       Я лежу, уткнувшись холодным носом Жене в шею, и сложив на него руки и ноги. В этом есть какой-то собственнический кайф, он мой. Вообще, конечно, это глупо. Он не мой. Просто вот так есть. Он – мое слабое место, Ахиллесова пята, если угодно. А мне хочется верить, что я – его. Так, конечно, сейчас глупо ввязываться в выяснение у самого себя, что это все такое, как оно работает. Это есть, и есть много уже лет. И работает много лет. Я этому очень рад. Мы прошли многое вместе. И сейчас что-то вот проходим. −Ты слишком громко думаешь. −Извини. Я не хотел тебя будить. – я отвечаю шепотом и тут же поднимаю голову: −Чего? −Да ничего. Не холодно тебе? Нос холодный, - он лениво двигается, вытягивая из под себя край одеяла и накидывая мне на плечи. Я ворчу, не признаюсь даже себе, что наслаждаюсь этой заботой, выраженной в мелочах, но все же мычу в шею, мол, не холодно. Ноги снова замерзли и я пропихиваю их между его ног. *** −Долго думаешь тут еще прятаться? – Женя смотрит в окно, прихлебывает чай. Вскидываюсь: − Я не прячусь. Что за бред? −Ты же понял. Слишком много всего навалилось. Я неопределенно киваю головой, мол, и да и нет. Женя понимает. −Так сколько? −Не знаю. Еще пару дней. Сейчас я не готов. Ничего не случится, если я не появлюсь где-то день-другой. −Наверное, ничего. Я не знаю. Если тебе никто не звонит, значит все нормально. −Я выключил телефон , − неловко улыбаюсь. Женя хмыкает и кивает головой, мол, должен был и сам догадаться. ***       Ранние сумерки, темнеет, падает снег. Мы снова растопили печь. Я чищу картошку. Женя ворчит, что нужно помыть посуду, но ленится, просто ходит туда и сюда и бубнит. И мне очень хорошо от всего этого, спокойно. Появляется вдруг крамольная мысль, что здорово было бы бросить все к чертовой матери, одномоментно, и сидеть тут, картошку вот жарить, печку топить. И тут же хмыкаю. Куда там нам? Мы же медийные лица, а не вот это все. Хотя, хорошо здесь. Тихо. И ты сам с собой, и честный. Себе не соврешь особенно сильно. Можно, конечно, недолго. Меня очень скоро от такого начинает тошнить. Я вру себе и ощущаю, будто в горле появляется ком копошащихся слизней. Я дергаюсь от резкой боли – задумался и порезал ножом большой палец. Выматерился, слизнул с подушечки кровь. Задумчиво еще несколько раз лизнул уже чистый палец. Отложил ножик и перемазанную розоватыми разводами картофелину. −Жень, у тебя есть пластырь? Или бинтик, например? −Что у тебя уже случилось, м? −Да вот, порезался, – я тыкаю палец с наливающейся алой каплей в лицо. −Ой, ты как ребенок. У тебя тут нет пластыря что ли нигде? – Женя ворчит, но через несколько минут уже несет из машины бинт и крошечный тюбик йода. Сам заматывает несколькими слоями тонкой материи палец и выдворяет из кухни. Я сижу на диване и выдергиваю нитки из повязки на пальце. Женя жарит картошку. За окном уже темно. Я коплю силы чтобы вернуться в строй. Снова обезоруживающе улыбаться всем и каждому, решать тысячу вопросов без перерыва на сон и сигарету, держать лицо достойно. Я коплю силы, чтобы снова стать брендом, логотипом, если угодно. Сейчас я – это я, даже непривычно. Но ничего, еще денек, мы доедим остаток булок, выспимся на старом раскладном диване и опять станем брендом. ***       Особенное чувство – спать двенадцать часов. У меня ужасно болит голова, а Женя слишком довольный. Я прошу его сварить кофе и он даже не спорит. Покладисто идет к старой плитке. Прежде чем ложиться спать вчера, мы протопили печь и всю ночь почти было тепло. К утру дом выстудился и я ежусь, сидя за столом, тру плечи и неосознанно тяну ниже рукава футболки. Потом вдруг озаряет – на диване лежит мой свитер.Одеваюсь и сразу становится хорошо. Заставляю и Женю одеться, хоть он и бурчит, что не замерз. Впервые за три дня хочется покурить, и я, найдя в кармане пальто мятую полупустую пачку, устраиваюсь на открытой веранде, рассматривая заметенный вчера снегом двор. −Ты чего тут сидишь? Жаловался же, что замерз, – Женя выглядывает из дома, заинтересованно смотрит. −Вот. Вышел. Что-то покурить захотелось, – я театрально повожу в воздухе рукой, с зажатой в пальцах сигаретой. Женя кивает головой: −Не сиди долго. Очень холодно. Дверь в дом тихо закрывается и я остаюсь один. Сминаю окурок в старой консервной банке, приспособленной под пепельницу, и ежась ухожу в дом. ***       Весь день идет снег. Мы топим печку и пьем чай. Женя лежит рядом со мной и поглаживает кончиками пальцев ладонь. Он говорит, что очень хорошо. Я понимаю, что он чувствует. Он тоже очень устал от всего вокруг нас. От постоянного любопытства журналистов, невнятных претензий, бесконечной гонки. Он солидарен со мной в том, что было бы здорово запереться здесь недели на две без интернета и связи и просто прийти в себя. Но все, что мы можем позволить – только три дня, вырванные мной потому что сдали нервы, потому что костюм клоуна уже натер кожу до кровавых волдырей и напитался потом. Потому что от света софитов я уже не могу открыть глаза, не испытав боли. Поэтому сейчас я наг. В метафорическом смысле, конечно. Если бы я действительно разлегся тут голым, я задубел бы в считанные минуты. А вот духовно, эмоционально, внутренне, я голый и пустой. ***       Вечереет. Я сижу в одеяле и чешу колючую щеку. За все эти дни я так и не вспомнил о бритве. Завтра утром вернемся в город, тогда уже приведу себя в надлежащий бренду вид.       Только сейчас я вдруг почувствовал, что расслабился. Все дни до этого я понимал, что отдыхаю, но все равно подсознательно ждал телефонного звонка или необходимости куда-то бежать, идти, ехать. А сейчас – нет. Как жаль, что уже завтра снова придется закусить удила, отплевываясь от розовато-кровавой пены.       Очень хочется почему-то сладкого. Не потому что голодный, а от детской какой-то веры в то, что если наемся сладостей до одури, до тошноты, что аж будет трудно дышать, все проблемы исчезнут. −Жень, у тебя нет шоколадки? Или конфет? – делаю самый жалостливый взгляд, на какой только способен. Женя морщит лоб в раздумьях и отрицательно мотает головой, мол ничего нет. −Ты голодный что ли? Мясо же есть. Принести? −Нет. Просто сладенького бы. Женя смеется: − Завтра в городе купишь себе огромный торт. Я киваю, соглашаясь, мол, ладно, подожду. Натягиваю на голые плечи одеяло и иду в кухню ставить чайник. Чаю все равно попить можно. Рассматриваю раскалившуюся докрасна спираль под дном чайника и мысленно уплываю куда-то. Задумываюсь о чем-то, о чем даже сам не знаю, настолько сильно, что совсем и не слышу, что из комнаты меня зовет Женя. Отмираю только тогда, когда он появляется в дверном проеме и возмущенно смотрит на меня: −Я зову зову, ты молчишь! Ты чего? Я неловко пожимаю плечами: −Задумался, прости. Видимо в моем взгляде есть что-то такое, от чего Женя подходит ко мне вплотную и обнимает, как обнимают своих детей – ласково и широко. Я обхватываю его руками и, закрыв глаза, утыкаюсь носом в грудь. Что я вообще могу еще хотеть в этой жизни? Ничего, я полагаю. Чувствую, как Женя перебирает на затылке волосы, поглаживает шею и часть голого плеча – одеяло сползло. Мне хорошо и чайник как раз закипел. ***       Время чтобы перевести дух закончилось, я должен возвращаться в город. Краем глаза в зеркале заднего вида я вижу Женину машину, он моргает мне несколько раз фарами, я моргаю в ответ и мы трогаемся. Я приехал один, а уезжаем мы вдвоем. Мне повезло.