Во имя Твоё

Иннос, я жалок, но ты разгоняешь лучом света Белиаров мрак, даришь надежду на то, что не всё потеряно. Стыдно, очень стыдно, что рыцарям пришлось драться с орками без меня. Уйти так далеко — моя ошибка. Потерять кубок — глупо, но меч с золочёным — во Твоё имя — эфесом, я не выронил, а спрятал. Несмотря на то, что оступился, ты мне даришь свет. Верю, верю, Иннос, что найду своё оружие. Даже не так: клянусь, что найду его. И отвоюю Кап Дун во имя Твоё. Венцель подошёл к окошку и припал к нему лицом. Несмотря на то, что солнце слепило глаза, он не зажмурился, потому что не глядел вверх. Не смотрел и вниз, зная, что увидит. Ничего удивительного, что орки захватили Кап Дун так быстро: небольшую деревню, огороженную деревянным забором, взять несложно отряду крепких воинов. Это не Гота, защищённая горами с нескольких сторон — надёжнее укрепления и придумать нельзя, — высокой стеной серого камня и мощными вратами из металла, выплавленного из магической руды. Они не ржавели, а в свете дня поблёскивали синевой. В бойницу задул прохладный ветерок, и Венцель вдохнул его, после отпрянул: порыв принёс смрад гниющей плоти. Рыцари, его соратники, немногие выжившие, ухитрились наткнуться на отряд орков, пока он, раненый, отлёживался в пещере, что под Монтерой. «Отступаем!» — в горле засаднило, как тогда, когда он отдал приказ. Его подчинённых, дравшихся с орками во внешнем кольце, осталось слишком мало, орки отогнали их слишком далеко. Победу одержать можно и после, рассудил Венцель, когда рана на ноге затянется и он окрепнет и наберётся сил. Выдержит. Гота выстоит, верил он даже в лихорадочном бреду, когда в ране подёргивало, когда бил озноб, когда, сил не осталось подняться. Она отгорожена высоченной стеной в местах, не окружённых скалами. Просто так не пробраться. В Готе не было газонов с травой, деревья не росли на улицах. Горожанам-романтикам в этом месте было неуютно, потому что кругом камень: скалы, мостовая и дома. Кладбище и то в большой пещере, а не в лесу. Но Венцель любил Готу за её неуют, за ровные дороги, за брусчатку, …и угораздило же Гамаля, проклятого хитрожопого варантца, припрятать ящики — наверняка с контрабандными ценностями — в той пещере, где спрятался Венцель. Тот только успел сунуть меч между камнями. Варантские торговцы продавали людей. В войну они слетелись как мухи на дерьмо, чтобы купить у орков сломленных миртанийцев и увести к себе на родину. Паладина не сломать. Венцель, заточённый в башне, только и делал, что размышлял, почему орки его не убили. Получается, он зачем-то им нужен. Орки выпытывали, как проникнуть в Готу, только поначалу. Венцель молчал, потому что предательство — позорная черта для воина Инноса. …но орки отстали, раны почти зарубцевались. Почему-то Венцеля не убили. Тот отбрасывал мысли почему и верил, что придёт время, когда он вырвется на свободу и всадит лезвие искусно заточенного меча в орочью грудь. …а потом отыщет потерявший силу кубок. Иннос не оставит его.

***

Иннос! Между тобой и Белиаром всегда была вражда. Однажды ты одержал победу, теперь ослабел — настолько, что мы, слуги Твои, лишились силы. Наши руны превратились просто в камешки, а кубки — в украшение, причём не слишком ценное, далёкое от изящества. Подобные любящие резную вязь варантцы продадут за бесценок или выбросят, а орки… Им неважно, из какой посуды пить, главное, чтобы в неё умещалось как можно больше дрянного пойла. Поэтому верю: мой кубок вернётся, но не опустевший. В нём будет сиять Твой священный огонь, как и раньше. А я подниму меч на того, кто сейчас рядом. Во имя Твоё! «Предатель!» — Конрад помнил каждую трещинку на растрескавшихся губах повстанца, замученного орками. Он не вмешивался, зная, что не поможет, только навредит себе. Ну какая польза Миртане от него мёртвого? Повстанцы сами виноваты. Силы и без того не равны, а они ими разбрасываются. Иннос ослаб, а это значит, что его верные слуги падут под натиском приспешников Белиара. Повстанец не видел, что творили шаманы, когда поняли, что рыцари в осаждённой Готе не сдадутся. Перемрут, но ворота не откроют. Мало, ой как мало сухаря, чтобы насытить брюхо. Время тянулось медленно, день, казалось, никогда не закончится. Стоявшее в безоблачном небе солнце дарило надежду, что Иннос возмужал, вернул силы. Но Конрад доставал кубок, заглядывал внутрь и… прятал. Тот теперь годился, чтобы из него пить воду. В Миртане частенько шли дожди, река в Трелисе не мельчала. В Готе трава пробивалась даже сквозь камни, коими выложили мостовую. Доски, из которых сколочены лестницы, что вели на верхний этаж каменных домов, и некоторые лачуги, где жила прислуживавшая рыцарям челядь, частенько подгнивали, приходилось их менять. Чтобы отвлечься от воспоминаний, Конрад срывал травинку и посасывал. Улица Готы, единственная, — это пологий склон горы. В нескольких местах булыжники выложили так, чтобы образовались ступеньки. Много на ней лестниц, ой как много. Самая высокая вела в крепость… «Мы будем сражаться до конца!» — услышал Конрад в тот проклятый день. Он вгляделся в немолодое лицо, ещё живые глаза, зная, что полководец погибнет… Той ночью он воспользовался телепортом, ныне уничтоженным, чтобы в крепость Готы не пробрались орки. Он знал, что те не откажутся заполучить сильного воина в свои ряды, поэтому охотно пошёл к ним, сделал вид, что сдался, что готов сотрудничать. И веря, что Иннос наберётся сил. Конрад вздохнул и уставился под ноги. Почему-то в Трелисе из-под булыжной мостовой не пробивалась трава, несмотря на то, что два моста перекинуты через реку. Конрад опасался, что кто-то из орков увидит, как губы безмолвно произносят: — Иннос, во Имя твоё… И как рот искривляется в довольной ухмылке: пару единомышленников Конрад всё же отыскал. Как и он, те делали вид, что служили оркам, но готовились поднять оружие по его указу.

***

Иннос, я сбежал не во имя Твоё, но поверь: я тогда испугался, как мальчишка, когда свет, что Ты дарил в тот день, померк. Будто наступил вечер, но… Откуда оно взялось, отродье Твоего братца, я не понял и не хотел понимать. Когда демон приземлился рядом с Твоей статуей, когда все бросились с ним сражаться, я едва не обмочился. Я поступил как трус. Наверное, не зря. Мне уготована судьба помочь моим соратникам — твоим слугам — упокоиться. Мне суждено отстроить Готу заново. Пусть ей не быть прежней, но я сделаю это, клянусь, во имя Твоё. Роланд вдохнул затхлый воздух заброшенной шахты и зажмурился. Крепость Готы выстроили на большом плато. Её высокие башни не возвышались над горой, камень, напротив, сливался со скалой. Чтобы подняться, приходилось пересечь немало ступеней. Роланд не уставал по ним всходить, чтобы преклонить колени перед статуей Инноса, возвышавшейся посреди площади, и прочесть молитву. Будничная суета в мирное время не могла его отвлечь, будь то шуршание дворничьей метлы или бряцанье тяжёлых доспехов. Одно отличало эту площадь от тех, что в иных городах: здесь девицы не щебетали о платьях, матроны — о булках и неслухах-детях. В Готе иной быт. Который поменялся… Роланд зажмурился и задержал дыхание, чтобы затхлость подземелья не напомнила, где он. Когда над площадь рядом со статуей Инноса приземлился демон — и ничто их, клятых, не брало, — он удрал, зашился в мажью келью, чей обитатель ушёл в монастырь Огня, когда потерял силу. Он не знал, сколько просидел в месте, куда не проникал свет. И вздрогнул, когда дверь распахнулась, а прислонённый к ней тяжёлый дубовый стол сдвинулся. И обрадовался: в неярком свете он различил силуэт соратника с повёрнутой в сторону головой. Раз тот здесь, значит, демон побеждён. Но радость оборвалась, сменилась испугом, не менее сильным, чем до этого. Роланд разглядел, что часть лица рыцаря изувечена — опалена до самой кости, а через дыру в ней сочилась сукровица или то, что было мозгом. После такого ранения не выжить. Роланд понял всё. Демон его соратников подчинил себе, сначала убив, а потом подняв. Нежить служила Белиару. Вспомнить бы, как выбирался. Роланд в неярком свете звёзд разглядел поднятые решётчатые железные врата. Он помнил, как споткнулся о тело, блеск металла. Помнил, как павший паладин поднялся. Роланд нёсся что было мочи. Ему казалось, медленно бежал, потому что доспехи сковывали. Но выбрался из Готы, где ещё витал запах горелой плоти. Ночь, время Белиара, надёжно укрыло его. И не только оно: Роланд не смог не увидеть, что орков стало много меньше. Значит, его соратники перебили немало. Значит, потому был так призван демон, чтобы подло умертвить остальных, а после — заставить служить Белиару.

***

Иннос! Какой же ты кровопийца на деле. Ксардас не зря переметнулся из твоих служек к твоему братцу, потому что тот мог дать намного больше, чем ты. Ты только брать горазд, твоё тщеславие не натешится тем, что дураки, подобные мне в юности, готовы простаивать ночь в молитве, пока ноги не окаменеют. А потом они дохнут. Что ты думал? Что мы с Карленом бросимся в пасть тому демону во имя Твоё? Ведь я даже кубок не заслужил, да? — Предатели… Мы с тобой! — Карлен беспокоил Курта своими муками совести. — Что же не вспомнил, что тебе это претит, когда открывал врата Готы? — фыркнул тот. Карлен уставился в огонь. Его глаза подозрительно блестели. Слёзы? Курт закусил губу. Гота горела от огненного дыхания демона. Полыхали деревянные дома. Вот он, огонь, очищающий Готу, «благодатный». Не поток воды или лавина накрыли Готу, но стихия, подвластная Инносу. — Они… Они мертвы, а мы нет. — Дурак! — Хочешь оказаться на их месте? — Курт погладил золочёную рукоять. «Могу устроить», — додумал он. В Готе всегда было светло, сколько он помнил. Широкая улица со ступеньками в гору. Всё враз стало сизым от копоти, начиная от булыжной мостовой, заканчивая домами. Наверное, и золочёная статуя в саже, почерневшая и бесполезная. Поделом ей. Врата и те почернели, металл, выплавленный из магической руды, и тот перестал поблёскивать. Дым, чёрный, как сам Белиар, валил в небо, порождённый огнём — детищем Инноса. Курту не хотелось сгореть заживо, уговорить друга детства открыть ворота оркам ничего не стоило. Он умел уболтать. Он смог уговорить орочьего командира отпустить их, поведал, где лежат ценные вещи. Тот оказался жадным до хлама. Курт мысленно молился — по привычке, — чтобы Карлен молчал. Тот молчал, взгляд был отрешённым. Теперь вот, не сдержался. — Потому Миртана пала, что кто-то вроде нас предавал… Мы должны были остаться. Это невыносимо. Курт вскочил. Жизнь он заслужил. Жизнь, а не смерть. А ведь орки не захоронили бы его на кладбище, устроенном в глубокой пещере. Тела остались бы гнить. А этого Курту хотелось меньше всего. — Знаешь? — Карлен посмотрел прямо ему в лицо. — Король в любом случае узнает… …и пусть. Они к тому времени будут в Варанте. …или только Курт там окажется, снимет треклятые доспехи. Только не во что переодеться, хоть первого встречного грабь. Они сбежали — благодаря находчивости Курта, а не с помощью Инноса, чей кубок распирал поясную сумочку. Карлен ухитрился свой «потерять». Тем лучше: в Варанте есть маги, они отвесят за него звонкие монеты. Тёмные маги, которым Курт продаст кубок, чтобы хоть как-то позлорадствовать над кровопийцей Инносом. Он поднялся и затоптал костёр. — Пора. Светает, — позвал. — Перевал на Варант нелёгкий. Карлен не пошевелился и привычно смотрел на пепелище. — Я остаюсь. Если Иннос простит меня, сила вернётся, — решил он. Дурак! Курт поднялся и отправился прочь. В одиночку сложнее, на перевале наверняка засели бандиты, грабившие варантских торговцев. Но Курт умел убалтывать. …не во имя ни Твоё, ни Белиара, ни Аданоса — ничьё. Не во имя папаши, кто, не исполнив мечту стать паладином, за меня принял решение, что его желание должен исполнить я. А во своё собственное имя начинаю новую жизнь! И во имя свободы!