Ложь за ложью

Рихарда занесло в этот сеновальный городишко каким-то непонятным восточным ветром. Ему было не привыкать менять место своего обитания от месяца к месяцу. Ну а что можно было взять с тридцатилетнего, полного сил, крепкого мужика? Он был прекрасен собой, а в голове его гулял ветер, как у зеленого двадцатилетнего юнца. Да и, если быть откровенным, ощущал он себя ровно на этот возраст, а не как человек, начавший разменивать четвертый десяток. Никакой определенности в жизни, планов или идей, лишь громкая музыка в старенькой, еще отцовской, импале и пара отметок на карте вдоль старой границы ГДР. Единственное, что у Рихарда было стабильным и составляло его собственное “я”, - это четкое и осознанное желание найти себя. Сделать так, чтобы люди знали о нем и говорили. Многие посчитали бы его желание весьма эгоистичным и нарцистичным, но кто из нас не мечтал быть действительно сердцем мира? Только вот у Круспе было для этого все. Однако, достигать своей идеи фикс он предпочитал немного другим путем. Полного удовлетворения в своем самовыражении он получал когда делал что-то по-настоящему громко, и особо не важно касалось это музыки или стонов разношерстных барышень под ним. Что заставило придти такого великосортного мачо в этот захудалый бар, напоминавший чем-то советский, послевоенных времен, было не понятно. Может это было халявное пиво, может смазливые размулеванные барышни у входа, бог его знает, но именно в данный момент он конкретно залипал у барной стойки, давясь откровенно паршивым бухлом и стараясь не обращать внимания на особо настойчивых блудниц. - Хей, парень, тебе стоит уйти, - Рихард перевел острый взгляд подведенных черных глаз на юношу, что так бесцеремонно вклинился в промежуток между ним и девицей; что-то было непонятное в нем, что-то, что бескомпромиссно цепляло любого человека, притягивало и приковывало внимание; он не был высокого роста и не обладал явно привлекательной внешностью, волосы его переливались в неоновом свете бара, будто кто-то неудачно пытался осветлить их перекисью, а в ушах поблескивали серьги, несмотря на милое, почти детское, наивное лицо Рихард мог с уверенностью сказать, что ему больше двадцати пяти и глупым он точно не является. - Какие-то проблемы? - протянул Круспе, немного оторопев от того как собственный голос прозвучал незнакомо, слишком низко и бархатно. Будто тело против воли хозяина решило попасть под влияние незнакомца и пойти с ним на добровольный контакт. - Твое эго заполнило весь бар - дышать трудно, - блондин еле сдержал смешок от собственной нелепой фразы, коротко лизнув розовым языком тонкие обветренные губы. - Ради тебя я постараюсь придержать его, - Рихард хохотнул, всматриваясь в серые блестящие глаза, - Рихард. - Пауль, - незнакомец пожал протянутую руку, переставая быть таковым. И на протяжении всего вечера, плавно переходившего в темную промозглую ночь, Круспе пытался разгадать загадку под названием “Пауль”. Он был до смешного простым на первый взгляд и до помутнения сложным внутри. Он светился солнечным светом в сумраке города и был похож больше на мальца, сбежавшего из дома, но он откровенно поражал своей начитанностью. Он был ярым анархистом и мечтал, как Рихард, делать свою музыку, громкую и сметающую все на своем пути, хотя казалось, что ему больше подошло бы слушать джаз или играть на гармони. Поэтому Рихард не понимал причин, по каким твердо пошел за ним в служебное помещение, почему позволил привлечь себя ближе к разгоряченному мелкому телу дрожащей рукой за взмокший загривок, почему сам жадно впился в тонкие губы, вцеловывая его в себя. Пауль был ему несимпатичен. Совершенно точно нет. Может быть, дело в том, как он танцевал под ужасный блюз, кружась между столов. Может в том, как он напевал строчки любимых песен, перебирая струны воображаемой гитары. Может в том, с каким жаром он говорил о том, как когда-то в ближайшем будущем его имя будет знать не только каждый ребенок Германии, но и всего мира. И Рихард верил каждому его слову, и Рихарду хотелось сделать все, чтобы это стало правдой, и его имя тоже стало известным. Пауль, несмотря на весь его пыл и неприкрытую сексуальность, оставался нескладным мальчишкой. И все еще был совершенно несимпатичен Рихарду. Поэтому он и говорил всего одну фразу, обхватывая шершавой ладонью возбужденную плоть, плотно сдавленную кожаными штанами Пауля: - Всего на одну ночь. И повторял ее даже поздним вечером в дорогом номере, где-то в центре Парижа, спустя тридцать лет…