Мой дядя самых честных грабил

— Женя!!! Я эту деревню уже твою ненавижу! Южная один, дробь восемь, дом восемь, где ещё семь домов или построек, да даже не знаю чего! — заныл Раскольников, прямо, как скрипка в руках у неотесанной обезьяны. Хотя, и у отесанной тоже она бы заныла. — Родион, здравствуй, думаю даже не спрашивать как дорога и отчего ты невесел… — вздохнул Онегин. — Да денег нет, но у меня есть любимая бабушка, богатая, но она не оставляет мне наследство! — пожалился на свою нелегкую судьбу Родион. Мол, жизнь моя несладкая, да и нельзя мне сладкое — неси полусладкое. — Надо бы отправить ее… — почесал затылок Евгений. — В другой мир! — словно в мозге что-то щёлкнуло, произнёс молодой человек, будто всю жизнь этого ждал! Начал потирать ладошки, как муха, жаждущая захватить этот жалкий мир… Право, наверное, все же не муха, а тля. Ведь, тля ли он дрожащая или право имеет? Процитирую Евгения: «Никогда на патиссоны Я без слёз смотреть не мог: Довели жидомасоны Русский овощ кабачок!» — Да я не об этом, я про дом престарелых! — вскинул руками Онегин, будто этого ему только не хватало, и Раскольникова он ждал, сидя в круге из соли, со святой водой в руках. — А я в другой мир хочу… Ты же поможешь мне, Жень? — спросил с надеждой, уже трижды потянувшийся сладенько за топором, друг Разумихина. — Назревает война за наследство… Я за любой кипиш, кроме голодовки! Так, каковы ваши планы на август? — сделав притворно важный вид, поинтересовался Евгений. — Пока не знаю… В зависимости от того, какое будет время года, — оказывается, что собеседник не только хронический идиот, но ещё и дезориентирован в пространстве и времени. Он, впрочем, подозревал конечно… Небезосновательно. — Я так понимаю, что надо бы послать гонца за бутылочкой винца? — протянул Онегин. — Да сплюнь ты, — толкнул друга в плечо Раскольников — Если не получится всё это, то мне нужно будет застрелиться, как настоящему офицеру, в полном комплекте наград!.. — А у тебя же наград нет… — резонно, как бы невзначай, а не на чай, произнёс Евгений, не от слова гений… — А то что я застрелюсь, это тебя совсем не беспокоит, да? — всплеснул руками Родион — Чего мы здесь стоим? Ждём кого?! — Свою деятельность, Родя, возобновляет «Клуб непонятых и отвергнутых», — гордо заявил Онегин. — А что за повод? — буркнул собеседник. — Сначала Андрей, теперь ты… — и достал он из кармана пиджака бумажку. И написано, на бумажке, на этой, на газетной, вся туалетна перемята, снизу матом… И тут голос, ну, прямо как из загробного мира: — «Здравствуй, встречаемся на нашем месте. Оговоренное, возле старого дуба. Деньги кидай в место передачек Дубровского и Маши. В дупло, в дупло, я найду! А если не найду, то под этим дубом будешь лежать ты… Спасибо за заказ, Всегда Ваш Андрей Болконский». — Ой, кабы чего из этого не вышло! Не нравится мне это все… — затрясся весь Раскольников, как осиновый лист. Он вообще, по образу жизни — лист! Трясётся, как осиновый, липнет, как банный, а сам, как фúговый. — Успокойтесь, душа моя! Вроде с нами Печорина нет, стало быть и бояться нечего, присядьте лучше, — расслабленно вещал Обломов, что напугал Родиона ещё больше. Чьё появление было подобно выходу домового из печки! Вот он, мол, я. — У вас сердце есть? Или оно жиром заплыло?! — возмутился Раскольников — Однажды я вас убью, мсье Обломов! — сладко потянулся за топором молодой человек. — Каким оружием, мсье? — поинтересовался Обломов. Нет, ну он же должен узнать какой смертью он умрет, если знает своего будущего убийцу? Скорее упийцу… — Топором, мсье, — кивнул головой Родион. — Тогда к барьеру, мсье, — заключил с умом Илья Ильич. — Так! — всплеснул руками Евгений — Только не в моей прекрасной деревне! Господина Чичикова мне спугнете! Хотя одной душой больше, одной меньше… Всяко ему мертвые души! Пойдёмте, остальные сами подтянутся! — сказал молодой человек, что связался с плохой компанией, мало того, так он ее основал. **** И вот зачем на двери глазок, спрашивается, если все равно спрашиваешь кто там? Вот и герои не знают… — Женя, твою душу бога мать-то! — послышались звуки борьбы с добротной деревянной дверью, но она была любовно снята с петель и поставлена на угол дома. И было бы это все оскорбительно, да нашим оскорбляться-то было особо и некогда… С одной стороны идут тевтонские рыцари, с другой татаро-монголы, а с третьей сосед-медведь и громогласное: «Кто спал в моем лесу?! Кто ел из моих шишек?!» Подозревалось, что маленькая тайна перестала быть маленькой, да и тайной вообщем-то тоже. Как бы правая часть души Ленского позволила жить Онегину у себя, а Евгений, целый, позволил жить Раскольникову «У себя». Но при этом Владимир не знает о Родионе. И Родион не знает о Владимире. Прямо замкнутый круг какой-то… Погадай, называется, на будущее по узорам моего ковра. — Только ниф-ниф и наф-наф. Где третья свинья? — заявился тучный, как туча Ленский, а сзади него бежит Чацкий. Эх, юбка синяя, морда тоже. Раскольников же, упорно обводил руками угол шкафа, выдавая положение товарища нелицеприятного, не на лицо, а просто так, лишь бы не попасться на горячую руку!  — Родион! — злостно отворилась дверца шкафа, одаривая Родиона такой рыбой… — Иди вон?! Так ты ко мне после всего обращаешься?! — возмутился, поскуливая молодой человек. — Да я! Да я… Я брошу мир к твоим ногам! — экспрессивно взмахнул рукой Евгений. — Не психуй и положи глобус на место, Женя, — пробубнил Ленский, начиная остывать и прекращая свистеть раздражительно. — Господа! Господа! Я знаю, как бабушку сдать в дом престарелых! — решил разрядить обстановку Обломов — вы поедете на прогулку, — начал он заговорщицки — и чисто случайно сломаетесь у дома престарелых! Она поговорит, глядишь и дело в шляпе! Менее оптимистичный Онегин закончил — Ну, а не получится, Родя, слушай, мы можем забыть ее там на день, недельку, месяц другой… Лет на пять… — Но она со мной не поедет! — заключил Раскольников. — Она может поехать с моей бабушкой, тоже неприятная и жадная женщина, они споются и воцарится… — предложил Владимир. — Ад на земле воцарится… — покачал головой Родион. — Что же ты такой пессимист? — даже вечно ноющий Онегин воззвал к богу с этим вопросом. Раздавил бы гниду, но не кажет виду… Да и давно подозревает у себя энцефалит. — Поживи в жёлтом Петербурге, в комнате, похожей на гробик с желтыми обоями! — махнул рукой молодой человек. Однажды ему даже показалось, что Христос воскрес. Не показалось… — Ну она у тебя бабка подвижная, — пожал плечами Онегин. — Ей сто девятый год пошёл, — вздохнул Раскольников. — Не споются… Моей только семьдесят пять, — цыкнул тихо Ленский — и приказывает долго жить. — Пх, мне бы столько жить, — усмехнулся Родион, на что Обломов резонно заметил, мол, будешь-будешь. Не смеши мои демонячьи копытца. — Решено, действуем так, устроим им маленький пикничок… — решил за всех Обломов. — Холодное оружие с собой не брать! — взял на себя организационные моменты Онегин — Раскольников, это я про тебя! — Ну, а тело… — тот судорожно спрятал за спину топор и канистру с бензином — Сжечь… Она же ведьма! — Ручками наломаешь веточек, — доверительно уверил Ленский — Огнестрельное тоже… Женя, это я про тебя! — тот понуро опустил голову, после и пистолет на протянутую руку товарищу. — Ха, а меня не ограничили! — заявил Обломов радостно. Но радовался он совершенно по-русски: вяло, на диване и совсем не долго. — Тоже без дела сидеть не будете, мсье! — заявили обиженные жизнью практически хором — поднимите свой ужасно называющийся конечный пункт наиблагороднейшей спины и помогите нам! — а тот сидит, зевает, злобу скрывает… А сам думает, мол, об тебе уже составлен фицияльный некролог. Только надобно решить, Как верней тебя решить: оглушить ли канделябром, аль подушкой задушить?.. **** — Ну, весна… грачи… — заканчивал уже Сашенька — Смеркается! — Суриков, хех, — усмехнулся Есенин — «Грачи прилетели», — на свой смешок, получивший по голове от Лермонтова. — Так это всё, а, Пушкин? — спросила учительница литературы, которая, распределив класс на группы, спрашивала домашнее задание, коим являлось пересказ сюжета рассказа, сочинённого командой или командой соперника. — Наверное, — повёл плечами Саша, глядя безрадостно на товарищей, что делали все в последний момент и решили отправить от своей группы его, надеясь на Пушкинский ораторский талант, способный поднять Державина с гроба и опять заставить того в него медленно сходить — Ой! Да я же все перепутал! — Садитесь, Саша, за старание вам — тройка, — сняла припотевшие очки учительница. — А я говорил, что такого просто не может быть! — только Саша с позором занял своё место, начал возмущаться Гоголь, что вообще-то был человеком фантастичным во всех смыслах это слова, но даже он признал сей рассказ нежизнеспособным. — Ага, замолчи уж! — фыркнул Лермонтов, доставая басурманское оружие. — А сам-то выкрикивал неправильные ответы, так и мне мешал географию делать! — возмутился Грибоедов, несильно толкая соседа — А она следующим! Кто ее делать будем, м, Пушкин?! — от одного упоминания своего имени поэт ушёл под парту, а потом вернулся, как самогон на прилавок. — Да молчу я… Молчу, — буркнул Есенин, получая нещадный удар линейкой за излишне громкий гогот. — Вот и идите, Сереженька, следующим! — заявила учительница. — Вы куда меня?! — возмутился лирик, все же вставая, как послышался вскрик Мариенгофа: — Ты куда, Одиссей?! От жены! От детей! — Эх, шла бы ты домой, Пенелопа…