ГДР доктора Лоренца

Дневник Кристиана Флаке Гутенморгена фон Лоренца, доктора биологии, профессора Мюнхенского университета имени Людвига и Максимилиана, заслуженного работника кафедры естественных наук, покинувшего родные края в 1926 году вместе с научно-исследовательской экспедицией и до сего момента считавшегося пропавшим без вести. *По ранним заявлениям его товарищей по экспедиции Пауля Л. и Оливера Р., доктор Лоренц покинул остров Папуа-Новая Гвинея вместе с ними в одной шлюпке, но погиб в пути от жары и жажды. Его останки были утилизированы за ненадобностью с помощью проплывавших мимо акул. **По ранним заявлениям его товарищей по той же экспедиции Рихарда К. и Кристофа Ш., доктор Лоренц пал жертвой трагического происшествия — акта каннибализма со стороны коренных гвинейцев, предшествующего побегу исследователей с острова. ***По заявлению его товарища по всё той же экспедиции Тилля Л., доктор Лоренц проявил себя приверженцем нетрадиционных половых отношений и потому возвращаться на родину просто постеснялся. Избранные выдержки. Публикуется впервые газетой «Bild» в выпуске от 7 января 1958 года. Берлин, ГДР

***

Сегодня 29 мая 1929 года (по моим подсчётaм), и я нахожусь на Южном побережье Новой Гвинеи — это уж точно, мы знали, куда плыли, когда плыли сюда. «Мы»… Самое святое для меня понятие — понятие общности, сотрудничества и человеческого единения — разбилось о жестокую реальность, как волны Арафурского моря — о прибрежные камни. Нет больше «нас». Мои товарищи — те, кого я считал братьями если не по крови, то по духу, беззастенчиво бросили меня на произвол судьбы, третьего дня отплыв на большую землю. Конечно, шлюпка пятиместная — но разве бы я утянул её на дно? Да мы с Хирше вдвоём и на одного Линдеманна не потянули бы! Я верил в «нас», а они верили… во что-то другое. Как быть теперь мне, социалисту и крайней степени человеку интеллигентному, как выжить здесь, на диких берегах, в кругу гостеприимных островитян, что зовут меня Белым Богом? Как спасти свой разум от высыхания, а тело — от надругательства? Будучи марксистом, я верю, что с моими нынешними соседями мы сможем найти общий язык, коль скоро социальная система здесь далека от классовой. Далека ещё, но не уже — о, господь всемогущий, ведь классовое деление у этих людей, чёрных кожей и душою чистых, как новорожденные ангелы, только впереди! Не знала эта благословенная земля ни бесчинств капиталистов, ни гнёта феодалов. И, если мне удастся задуманное, так и не узнает, попав из родоплеменного настоящего прямо в светлое социалистическое будущее! Но всё же история нашего далёкого предшественника, великого британца Джеймса Кука, слишком ярко воспроизводится моим воображением каждый раз, когда островитяне разводят огонь. И я, несмотря на безбедные три года существования в кругу чернокожих бездельников пролетариев, всё ещё с опаской поглядываю на их традицию жечь вечерние костры и запекать в них крокодила, а то и антилопу. О, потомки! Запись прерывается. Мне пришлось ненадолго отлучиться от дела всей моей жизни — детального конспектирования всех происходящих со мною событий. Суть в том, что одна из моих жён — я имею в виду одну из тех свободных женщин, что по какой-то неведомой причине избрали меня в качестве полового партнёра для продолжения своего рода — пришла с жалобой. Не растёт кокос. Крокодил не ловится. Год будет голодным… Едва взявшись за чертежи и вычисления, я тут же нащупал корень проблемы. Спешно берусь за составление календаря. Кстати о потомках! Я не уверен, сколько их уже топчут своими маленькими ножками здешние горячие пески, ведь дети у местной народности общие, и отличить от чистокровных гвинейцев тех, которые у нас, в просвещённой Европе, назывались бы колониальными бастардами, я могу лишь по чуть более светлому оттенку кожи… И то неизвестно, который из них мой, а который, скажем, Риделя. Хотя есть здесь один мальчуган, чьи голубенькие глазки нещадно косят, и уж относительно его происхождения сомневаться не приходится. Кстати, незадолго до того, как мои бывшие товарищи покинули меня, герр Круспе, казавшийся мне некогда недалёким честным буржуа, а на поверку оказавшийся продажной шкурой американского империализма, поделился со мной газетной вырезкой. Газеты попадали к нам с редкими судами Ост-Индской торговой компании, иногда с задержкой на год, и к тому же на английском языке. И всё же из той заметки благодаря мастерски выполненному переводу герра Круспе я смог узнать, что на нашей родине, в благословенной Германии, набирает силу партия неких национал-социалистов, которая, конечно, к истинному социализму отношения не имеет. Подумать только! Они желают ввести в обиход сегрегацию людей по форме черепа и оттенку кожи. Мрачные времена настали… Что ж, друзья меня покинули — так тому и быть. Теперь я окончательно уверился, что ни мне самому, ни моим чудесным потомкам на моей благословенной родине делать нечего. Жаль конечно, что после свержения кайзера, проигрыша в войне и позорной капитуляции, моя страна не поддержала мировую революцию, провозглашённую товарищем Лениным, но я рад, что нахожусь сейчас вдали от царящих на моей возлюбленной родине социальных безобразий. Кстати о товарище Ленине. Насколько я помню, в концептуальном диспуте с товарищем Троцким тот провозгласил главенство революции в отдельно взятой стране в деле построения мирового социализма над целью разжигания мировой революции. И вот что я подумал… Пусть у меня больше нет друзей, но есть целая страна! И коль скоро мои первобытные товарищи назначили меня на роль Белого Бога, сама судьба велит мне стать на путь построения социализма вот хотя бы здесь… На этом громадном острове, куда отныне не заплывают даже суда Ост-Индской торговой компании в связи с наращиванием милитаристских настроений в регионе, в частности — в империалистической Японии. Что ж, в отрыве от цивилизации, я, Кристиан Флаке Гутенморген фон Лоренц, доктор биологии, объявляю сегодняшнюю дату началом новой, неведомой доселе человечеству цивилизации! 30 мая 1929 года Сегодня, на общем собрании, преодолев естественный для белого человека страх перед вечерним костром, я провозгласил всех жителей острова гражданами, а сам остров — республикой. Долго думал над названием нашей новой социалистической державы, и нечто как-будто бы изнутри кусало меня тремя простыми буквами… Г-Д-Р… ГДР… Где я мог это слышать? О, если бы моя обширная библиотека, что хранится в главном шатре племени под крышей из буйволиных шкур, могла дать мне все ответы… Но ни господин Фрейд, ни его закадычный недруг господин Юнг своими монографиями не способны объяснить магического появления этих трёх букв в моих беспокойных снах. Отныне я и все мои соседи являемся гражданами ГДР — Гвинейской Демократической Республики! 31 мая 1929 года Издал шесть декретов. Излагаю тезисно, ибо занят. Сегодня мне ещё предстоит изобрести для моих сограждан письменность. 1. Женщины уравниваются в правах с мужчинами. Конечно, мужчины не были довольны таким нововведением, как и женщины. Дабы усмирить оба лагеря, назначил младшую дочь бывшего вождя министром внешних сношений. Ей даже имя пришлось сменить — теперь её зовут не Куалакулалай, а Коллонтай (сокращённо — Саша). Мужчин умаслил тем, что пока что у нашей республики нет внешних сношений, только внутренние, а министр пускай будет. Кстати, вождя мы свергли ещё вчера. От престола он отрёкся, новую власть в лице Советов принял, так что расстрелов не потребовалось (хотя кое-кто из молодёжи уже поглаживал тетиву в нетерпении). Вождь даже не сопротивлялся — когда тебе девяносто три, а твою дочь назначают министром, до политических компромиссов можно и снизойти. 2. Провозгласил полную ликвидацию безграмотности. К счастью, мой бывший товарищ, герр Линдеманн, уже заложил основы начального образования среди моих сограждан. В основном он обучал их слову божьему, умышленно или по незнанию сея тем самым семена буржуазного мракобесия в их светлые головы, и испанскому языку. Теперь почти каждый ребёнок на острове умеет говорить «Ми амор» и «Тэ кьеро пута». Планирую продолжить в том же духе и добавить в программу новые выражения на этом чудесном певучем языке: «Трахэ негро пара ми ньета» и «Ке ла чупа и ла сиге чупандо» (сам я испанским не владею, но герру Линдеманну, обучившему меня в своё время этим фразам, взятым, как он пояснил, из первого тома «Дон Кихота», всецело доверяю). 3. Объявил электрификацию всей страны. Медь, железо и соль на острове есть, но добычей их никто не занимается — мы ещё не обзавелись собственной природоразведческой базой. И пока я занят размышлениями о том, как бы мне привлечь сограждан к изготовлению гальванических пар электродов и достаточного запаса электролита, сами сограждане под патронажем шамана заняты привлечением на землю небесных молний. 4. Землю — крестьянам. Крестьяне, выращивающие дикий кокос в диких рощах, были счастливы. Рабочие восприняли этот шаг с ревностью. 5. Поэтому мне пришлось и фабрики отдать рабочим. Теперь каждый собирающий ракушки на берегу, проделывающий в них дырки и нанизывающий свои заготовки на койровые нити, обязан трудиться на выполнение пятилетнего плана. Для контроля над трудящимися ввёл систему трудодней, а для надзора над качеством изготавливаемых изделий — систему государственных стандартов. 6. Коллективизацию вводить не пришлось, так как всё на острове и так общее, поэтому сразу решил перейти к индустриализации. Однако наши люди к столь гигантским скачкам в развитии оказались не готовы — пришлось срочно делать откат в прошлое и вводить новую экономическую политику. Налоговые каникулы ремесленникам и кустарям! Самозанятость поощряется государством! Построили новый шалаш на скале — там, в соответствии с требованиями современной рыночной экономики, все созданные пролетариями бусы обретут индивидуальную упаковку с инструкцией по применению на шести языках. Пока суда Ост-Индской торговой компании мимо нас не ходят, но время придёт, и кто-то да приструнит зарвавшихся япошек, тогда и начнём полноценную внешнюю торговлю! 1 июня 1929 года Остро встал вопрос нравственности. Попытки принудить свободных женщин нашего острова носить не только юбки из сушёного тростника, но и бюстгальтеры из него же, потерпели крах. «Моё тело — моё дело!» — выкрикивали женщины, назвавшиеся «радикальными феминистками», и бросали ненавистные бюстгальтеры в костёр. Беспорядочные половые связи затрудняют, как я уже говорил, установление отцовства, ввиду чего многие женщины предъявляют претензии выплат по алиментам на каждого из детей сразу нескольким своим половым партнёрам. Одновременно с этим мужчины от обязанностей содержать потомство в сытости всячески увиливают. Ведение записей актов гражданского состояния провозгласил обязательным. Для решения споров семейного и имущественного характера ввёл систему судов. Верховным судьёй назначил бывшего вождя: у него волосы длинные, белые и кучерявые — то что надо. На роль главы ЗАГСа назначил женщину с самым заунывным голосом из всех. 8 августа 1929 года Совет ловцов крокодилов недавно повздорил с Советом защитников дикой природы. Дело дошло до массовых столкновений, результатом коих стала необходимость срочного внедрения в государственную структуру системы народного здравоохранения. Защитникам дикой природы, назвавшихся «Партией Зелёных» («ПЗ»), а в народе получивших прозвище «Партия Зоофилов» («ПЗ») пришлось отступить, за что они затаили обиду на сограждан и правительство и плавно перешли в статус системной оппозиции. Ради сохранения общественного порядка их Совет пришлось расформировать, а зачинщиков волнений привлечь к уголовной ответственности. Срочно строим тюрьму. Пальмы на стройматериалы для будущей тюрьмы валят сами заключённые, временно бездомные. В качестве охранников привлекаем крокодилов. И всё-таки, построить тюрьму на островке посреди речки, кишащей этими благородными рептилиями, было отличной идеей! 24 ноября 1929 года Умер вождь. Местный шаман, гонимый за препятствие народному просвещению и ставший за время правления Советов предводителем несистемной оппозиции, тут же поспешил провозгласить почившего святым. Неоднократно замечал, как мои наивные сограждане, не изжившие в себе ещё всех буржуазных суеверий, насаждённых моим бывшим другом герром Линдеманном, ходили к вождю на могилу и учиняли у надгробия сакральные непотребства. Если так пойдёт и дальше, придётся прибегнуть к массовым репрессиям. 4 января 1930 года Множится число островных тюрем на Крокодильей реке. Теперь это уже целый архипелаг. Зато мы не голодаем. Благодаря введённой мною в оборот системе летоисчисления, кокосы у нас теперь вызревают по расписанию, а крокодилы сами идут к столу уже в зажаренном виде. Об этом пишут наши газеты. 30 января 1933 года Пролетал самолёт. Я видел подобные ещё во время войны, но как давно это было… Увидев его снова, я не поверил своим глазам. Я слепну, старенькие окуляры больше не спасают… С самолёта на нас посыпались котомки с неведомой снедью. Мои соплеменники (и я во главе, чего уж) бросились распаковывать свалившиеся с неба после пролёта Железной Птицы подарки. Теперь соплеменники ждут возвращения Железной Птицы, целыми днями просиживая на пляже с задранными вверх головами. Ожидание даров небесных перерастает в культ. Стал замечать, что наиболее проворные из островитян уже начинают конструировать своих собственных Железных Птиц — из веток и соломы. Нет худа без добра — возможно так, превозмогая суеверия, мы разовьём и собственное авиастроение. 16 июня 1935 года Уже понял: буржуазную психологию соплеменников в одиночку мне не изжить никогда. Преклоняюсь перед терпением и талантами товарища Ленина, которому там, на его родине, далёкой и снежной, это всё-таки удалось — а ведь он имел дело с народом куда более диким, чем тот, что окружает меня! Но я — не Ленин. Я — всего лишь собиратель бабочек, назначенный на роль Белого Бога. Это было ошибкой. Я — ошибка… Я так устал. 1 сентября 1939 года Всеобщая ликвидация безграмотности дала свои пагубные всходы. Самые образованные граждане, уже провозгласившие себя «интеллигенцией» и возомнившие способными дать бой основному курсу страны, взялись за литературу. Их мерзкие пасквили, начертанные пером фламинго на листе бананового дерева, мы сжигаем вечерами на костре перед ужином, а самих пасквилянтов сажаем на плоты и отправляем в открытое море. Пущай поплавают, философы хреновы. 1 октября 1947 года Чую смерть. От дел государственных отошёл уже давно, вверив бразды правления своим многочисленным сыновьям. И конечно же дочерям! Но всё ещё не уверен, кто из них действительно плоть от плоти моей. Да и не важно это: все мы люди, все мы человеки… Я слаб и немощен и почти уже ничего не вижу. Мечтаю лишь об одном — чтобы дело моей жизни не сгинуло вместе со мной. 31 октября 1947 года Приснился кошмар. Будто бы я умер, а почивший вождь воскрес. Вступил на трибуну зала Советов, что у нас в пещере за кокосовой рощей, и призвал предать мою память забвению. Назвал меня диктатором, а способность соплеменников чтить мои дела — культом личности. Его младшая дочь, милая Сашенька, что так и не дождалась карьерного роста ввиду отсутствия внешних сношений, зато состоялась как мать-героиня ввиду обилия сношений внутренних, не страшась выступила против отца. «Был культ, но была и личность!» — вот так она сказала на моих похоронах. Проснулся в слезах. Уверен: ни у старины Фрейда, ни у его закадычного врага Юнга толкований подобным видениям для меня не нашлось бы. 31 декабя 1957 года Случилось ужасное. Нашу республику посетили моряки. Говорили по-русски. Забрали меня на борт, где нашёлся и полиглот, разумеющий мой родной немецкий язык, который я и сам едва помню. По его словам, на наш остров они заплыли случайно, возвращаясь из Кореи, где у них теперь, оказывается, друзья. Будучи немощным, я не нашёл в себе сил к сопротивлению столь наглому похищению. Соплеменники провожали меня горестным плачем, обещая продолжать дело построения социализма и чтить меня как Белого Бога всегда. И вот, после нескольких месяцев плавания, мы причалили у балтийских берегов, на острове Рюген. Оказывается, у русских теперь и здесь друзья! На берег меня выводили под руки, ведь я уже почти незряч. Я стар. Я очень стар. Я суперстар. Корреспонденты накинулись на меня, как стервятники, забрасывая вопросами. Из их уст я наслушался такого бреда, которого не слышал даже в дни, когда мои самыe тёмные и зашоренные соплеменники возводили мёртвого вождя в ранг святых. Говорили, что русские запустили какой-то спутник. В космос. Что война была, и теперь Германия не одна, а их целых две. На мой скромный вопрос, и в какой же из них я сейчас нахожусь, я получил ответ, окончательно повлекший за собою безумие. ГДР. Они сказали ГДР. Они сказали, что моя родная Германия, с которой я попрощался много лет назад без слёз на глазах, но с незаживающей раной на сердце — это и есть ГДР. На мои возражения, что это не так, что настоящая ГДР, социалистическая, праведная и чистая, осталась там, за девятью морями, они лишь скорбно качали головами. А потом, на необычной квадратной машине с фонарями на крыше, приехали люди в белых одеждах… Теперь я живу в их доме. Радиоточка не выключается даже ночью. На завтрак дают газеты и таблетки. Я просил вернуть меня в город моей юности — в славный Мюнхен, где я учился, а потом преподавал, пока пятёрка авантюристов не уболтала меня присоединиться к ним в рисковой тихоокеанской экспедиции. Но мне ответили отказом, пояснив, что Мюнхен остался в той, другой, неправильной Германии, и теперь недосягаем. Всё здесь мне чуждо, и жизнь опостылела. И дневниковые записи, которые делаю я уже почти наощупь — единственное, что засвидетельствует глубину моего отчаяния. Я всё ещё здесь — жилец среди мёртвых, мертвец среди живых. Потерявший своё место в этой жизни дважды, но однажды и обретший его… Хочу домой, к соплеменникам. Хочу страусятины и кокосового молока. И чтобы дикая собака динго приветствовала меня у порога хижины добрым лаем. Хочу в страну, которая осталась в моём прошлом. И всё же, она где-то ещё существует. Я ищу ГДР, но не знаю, где она.