Союз нерушимый республик свободных

Москва, 30 декабря 1922 года, Большой театр Красные бархатные занавеси в ложе бельэтаж пахли пылью, и Азирафель спустя пять минут праздного сидения не выдержал и чихнул. Этот звук никто не заметил, потому что гвалт стоял невообразимый. Азирафель единственный сидел в пустой ложе, остальные же заполнили бородатые (преимущественно) люди в потёртых пиджаках и жилетках. Одухотворённость на их лицах была прямо пропорциональна громкости голоса, с которой излагались аргументы. Заседание ещё не началось, и Азирафель скучал. Он не очень любил эту часть света и плохо мог обосновать почему. Возможно, дело было в масштабах: когда ради доброго дела тратишь больше недели, чтобы добраться до нужного места, энтузиазм как-то сам собой иссякает, оставшись обессиленно лежать в вязкой грязи ещё где-то на первой тысяче миль. А чудес, как известно, не напасёшься — особенно после установленного Михаилом лимита. На этом месте размышлений Азирафель всегда чувствовал лёгкий стыд — лимит установили именно из-за него. Пятьсот тридцать шестой год был не самым удачным, чтобы принимать солнечные ванны* . Сзади раздались шаги, и Азирафель обернулся. — О, это ты, Кроули, — сказал он с лёгким удивлением, расслабляясь. — Вот уж где не ожидал тебя встретить. На фоне затенённого входа в ложу одетый в чёрное Кроули казался призрачной тенью умирающего капитализма. — Потребовали отчёт, — ответил Кроули сумрачно, садясь рядом. — Уже никто не может понять, что здесь происходит. Последняя придумка ваша? Азирафель неопределённо дёрнул плечом. — Вверху тоже запутались, — сознался он. — Ещё на второй революции. — А сколько их было?.. — Кажется, три. И война. — Как-то многовато, — согласился Кроули. — С войнами вообще в этом веке перебор. Мне даже внизу сказали, что перестарался, хотя я уж тут совсем ни при чём. Азирафель промолчал: за Великую войну ему объявили выговор с записью в личное дело, но Кроули об этом знать необязательно. Он поёрзал в кресле, снова перегнувшись через ограждение, обтянутое красным бархатом. — Главного сегодня не будет, — произнёс Азирафель. — Он болеет, так что всё решат без него. Видишь вон того усатого? — Мне он не слишком нравится, — сказал Кроули, склонившись к ограждению. — Мне тоже, — заверил Азирафель. — Мне тоже. Они задумчиво переглянулись и больше не заговаривали — заседание началось. Кроули сдвинул на глаза кепи, откинулся в кресле, явно решив подремать, и Азирафелю сложно было его осудить. По их богатому опыту, всё самое важное происходило ближе к концу любых сборищ, когда люди успевали основательно проголодаться от напряжённого умственного труда. Голодный человек принимает решение гораздо быстрее сытого. — Только в лагере Советов, только в условиях диктатуры пролетариата… — раздалось внизу, усиленное театральной акустикой. Азирафель толкнул Кроули локтем, и тот недовольно дёрнулся, спустив очки на кончик носа. — Что мы будем делать? — спросил Азирафель устало. — Ты видел размеры на карте? У меня и так от Британской империи голова болит. — Перестань, не может у тебя быть головной боли! — Я выражался метафорически! Кроули громко хмыкнул и вытянул ноги, укладывая их на бархатную обивку. Азирафель привычно сделал вид, что ничего не заметил. — Мы можем бросить монетку, — предложил Кроули, — а можем предоставить их самим себе. Кстати, что это на тебе надето? Последняя мода пролетариата? — Я не был уверен, что сейчас здесь носят, — запальчиво сказал Азирафель, потеребив лежащую на коленях светлую шляпу-котелок. Возможно, сюртук всё-таки немного устарел. Да и на галстук-бабочку вокруг косились, но дело спасла красная ленточка, которую Азирафель успел приколоть к своему костюму. Кроули вот выглядел вполне аутентично, и если бы не чёрные очки и гладкий подбородок, легко сошёл бы за одного из здешних... если ещё забыть про лёгкий английский акцент. — Засиделись мы в Лондоне, — произнёс Кроули, как будто подслушал мысли, и Азирафель согласно кивнул, ловя адресованную ему улыбку. Пожалуй, стоило признать, что он соскучился. Здесь, в московском Большом театре, среди всех оттенков красного, белого и золотого, среди одетых в тёмное людей, напряжённо внимающих докладчику, только Кроули мог верно оценить события. Ну, кроме самого Азирафеля. Может, и стоит предложить… Азирафель негромко прокашлялся аккурат посреди внушительного «постановляем подписать договор об образовании „Союза Советских Социалистических Республик“». Но едва он открыл рот, грянули аплодисменты, и Азирафель недовольно прервался, не успев начать. — Дай угадаю, — протянул Кроули, когда аплодисменты стали стихать. — У тебя есть какой-то план? Азирафель протянул руку и снял с его головы кепи, положил себе на колени. — В помещении, да будет тебе известно, милый мой, в головных уборах не ходят. И верно, ты угадал. — Мне он не понравится? — кисло поинтересовался Кроули, пригладив огненно-рыжую шевелюру. Азирафель оскорбился. — Как будто я постоянно тебе предлагаю что-то плохое! Хорошо, тот китайский ресторан оказался неудачным, но в целом… — Ладно, ладно, — отмахнулся Кроули. — Говори. — Я тут думаю… — Ага. — Возможно, стоило бы… ведь вполне может получиться что-то сносное... Кроули глубоко вздохнул. — А теперь давай пропустим все паузы и перейдём к делу. — ...Вместе приложить руку к этой новой стране, — закончил Азирафель на выдохе. Честно говоря, идея казалась ему гениальной, к тому же вместе над одним и тем же им с Кроули пока не удавалось поработать, если не считать разделение сфер влияния в пределах Туманного Альбиона. Но улыбка его померкла: в жёлтых глазах Кроули не было ничего, кроме искреннего недоумения. — Одно слово, — сказал тот мягко. — Бифштекс. Азирафель застонал. — Бифштекс с йоркским пудингом, — настаивал Кроули. — Точнее, никакого бифштекса в ближайшие годы. Неужели ты хочешь подвергать себя этим адским мукам? Тут усач снова заговорил — на этот раз речь шла про основание дома с уже знакомым аббревиатурным названием. Азирафель сконфуженно молчал. — Давай разберёмся, к чему тут клонят, и свалим. Кроули поднял очки с кончика носа на глаза — электрический свет от огромной хрустальной люстры и лож был чрезвычайно ярок, особенно по его демонским меркам. Рыжие волосы красиво отливали медью на свету. — Но как же отчёт… Разнарядка на плановое добро… Азирафель растерянно взирал сверху на собрание. Больше двух тысяч людей, которые принимали судьбоносное решение о том, как сделать их мир лучше — что может быть приятнее для взора ангела?.. Его обязанность — помочь им в этом сложном деле, пока страна юна и неопытна, как девушка на своём первом балу. Хотя, пожалуй, с этим сравнением он запоздал лет на сто. — Ты в них не веришь? — спросил Кроули рассеянно. — Пусть хотя бы сами попытаются. Люди всё же удивительные существа, от них можно ждать чего угодно. Я следил за их главным в Швейцарии — интересный типаж, тебе бы понравился. Азирафель резко развернулся к нему. — Ты следил за Лениным?! — Хм-м? Где революция — там я. Но тут этих революций было чересчур много — Зимний туда, Зимний сюда... Постоянно разные люди, пока познакомишься, поймёшь их, уже всё правительство меняют**. — И то верно. В словах Кроули было зерно истины, но они вдвоём не имели права просто так уйти, и Азирафель решился. — Останемся на пару дней, — сказал он. — Ради небольшого чуда. Стоит всё-таки вылечить этого... революционера из Швейцарии. Кроули потянулся, хрустнув пальцами. — Ну если так, то и я займусь искушением одного человека, чувствую здесь кое в ком жажду власти. — А потом посмотрим. — А потом посмотрим. Вдруг рука опустилась на плечо, и Азирафель дёрнулся. Кроули приблизил лицо. — Позже, в Америке я тебе покажу картину, — сказал он негромко. — Один в один Эдемский сад, честное слово, только колонны немного портят. Я говорил Максфилду: «Да убери эти колонны, зачем они тут, в Эдеме?» А он: не хочу, говорит, Эдем, хочу Аркадию! Но и Аркадия неплохо, правда же?*** Брови Кроули взлетели над оправой очков, он смотрел на Азирафеля, который вконец растрогался ещё на середине этой речи. — С удовольствием взгляну! — произнёс Азирафель прочувствованно. Кроули неловко ухмыльнулся в ответ. Они покинули зал Большого театра, не дождавшись начала выборов в комитет, спустились по столь же богато украшенной лестнице и миновали охрану. Охрана проводила Азирафеля подозрительными взглядами, но тут же отвлеклась на аппетитный запах возникшего из ниоткуда пирога. — Они не ели весь день! — сказал Азирафель в своё оправдание, когда Кроули цокнул языком. Вдвоём, плечом к плечу, они вышли в промозглый, совершенно лондонский декабрь, и позади них развевались во флагштоках красные полотнища. Улыбка задержалась на лице Азирафеля без всякой видимой причины, и, окрылённый (в прямом и переносном смысле), Азирафель только спустя пару кварталов заметил, что парит над присыпанной снегом землёй, не оставляя на ней следов. Приближался первый новый год в новорожденной, ещё в пелёнках стране, которой предстояло вырасти во что-нибудь самой. А если не получится — ничего страшного, до конца света наверняка ещё много веков... ...Ну, как предполагалось. ____________ Примечания: *По мнению учёных, самый плохой год в истории человечества. Когда пепел от невовремя проснувшегося вулкана заволакивает всё небо на 18 месяцев, в основном уже как-то не до солнечных ванн. **Скорее всего Кроули сетует на ту ситуацию, когда в избранной в 1905 году Государственной думе постоянно менялись министры, а в 1917 Думу и вовсе сменили Временное правительство и Петроградский совет. Это кого угодно задолбает. ***Картина Максфилда Пэрриша "Рассвет" (https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/4/47/Daybreak_by_Parrish_%281922%29.jpg/1024px-Daybreak_by_Parrish_%281922%29.jpg). Была чрезвычайно популярна в Америке, висела на стене в каждом четвёртом доме.