Деменция

      О, эти бесчисленные коридоры особняка давно ушедшего предка. С каждым годом они становятся все длиннее, темнее, и извилистее. Даже сейчас они кажутся мне непроходимым лабиринтом, из которого я, подобно Тесею, пытаюсь выбраться, укрываясь от жутких чудовищ, вот только мне никто не давал заветного клубка ниток. Нужно запоминать повороты, откладывать в голове маршруты и не забывать о неумолимо текущем времени. Сколько сейчас? Половина девятого. Времени осталось не так много, нужно поспешить. Два поворота направо и у копии «Дамы с горностаем» повернуть налево. Господи, спасибо, что мой непутевый сын так любил да Винчи, что дает мне ориентиры даже через толщу прошедших веков. Проверить бы правый карман халата, да рука занята тростью. Исхудавшие ноги меня уже совсем не держат. Но, кажется, связка ключей с пистолетом на месте. Все будет в порядке. Так, еще пара шагов. Еще немного и мне не придется терпеть душераздирающий скрип половиц. Ага, вот она – лестница на второй этаж! Всегда ли она была такой крутой, словно отвесная скала? Впрочем, старческий разум воспринимает мир иначе. Становясь дряхлым стариком, все начинает приобретать более зловещие тона. Прогресс не стоит на месте, но ты остаешься все тем же. Хватит пустых размышлений, у меня нет на них ни одной лишней секунды! До спальной комнаты осталось совсем немного! Осторожно, шаг за шагом. Нужно стараться держать равновесие, еще одного падения с этого проклятого Эвереста я могу и не пережить. Так, покрепче держаться за перила, сначала трость, потом ноги, одна за другой. Что? Что это за шум? В последнее время я слышу так мало звуков, что способен услышать хоть жужжание мухи в другом конце особняка. Вот только то, что услышал я сейчас мало походит на что-то естественное. Нужно двигаться быстрее, пока они меня не нашли! Ненавистные шестнадцать ступеней. Шаг за шагом. Шаг за шагом. О, да, я помню каждую деталь этой смертельной ловушки. Еще три ступеньки и я на втором этаже. Как раз вовремя. Я нечасто исследовал этот дом, мне хватало пары тройки комнат для комфортного существования. Зато мои дети, а потом и внуки любили играть среди множества комнат и коридоров. Для них это место было настоящим городом чудес. Скорее всего, на втором этаже, который давным-давно облюбовали пауки и прочие ползучие твари, до сих пор разбросаны игрушки, которые никто не думал убирать. Как же давно все это было. Еще одна небольшая проходка под присмотром запылившихся портретов и вот я у искомого мною места. Вечерами моя сноха, Эвелина, любила сыграть на рояле, который мой отец поставил в главной гостиной. Для такого дела она даже имела дипломат, забитый нотами ее любимого Шуберта, Бетховена, Грига и прочих не слишком интересных мне композиторов. Звуки пианино сводили меня с ума, я не мог ни читать, ни спать, ни даже думать, пока в мои уши лилась куцая мелодия пальцев Эвелины. В этой спальне я находил спасение в тишине, потому отлично запомнил, как к ней пройти. В кольцо было вдето чуть меньше дюжины ключей. Я успел запомнить, от какого замка какой ключ, это было несложно. Непонятно было, как в них ориентировались мои почившие родители, которые умудрились навесить с полсотни ключей, которые сейчас пылятся в какой-то прикроватной тумбе. Как можно тише открыл дорогую мне спальную и также осторожно закрыл ее с другой стороны. Теперь я, наконец, в безопасности, пусть и весьма относительной. Теперь остается лишь разжечь свечу на каминной полке, усесться в кресло и ждать наступления утра. Уснуть вряд ли получится. В свете последних событий у меня остро обострилась бессонница. Что ж, не беда. Даже если бы это расстройство не мучило меня, то ОНИ вряд ли бы дали мне спокойно выспаться. Кстати, говоря о них… Началось. И десяти минут не прошло с тех пор, как я заперся в своей комнате, как они вышли из своей норы. Я отлично слышу, как они скрипят половицами, раскидывая гниющие куски мяса по полу. Слышу, как они щелкают зубами и переговариваются между собой. Ночью они хозяева дома, а я лишь крыса, прячущаяся в самых дальних углах. А крыс в доме никто не терпит. «Папа?» Что? Неужели так быстро? «Папа, открой дверь! Я знаю, что ты там!» Они умнеют. С каждым разом набираются все больше опыта в поисках вредителя. Он безуспешно теребит ручку двери. Даже через несколько сантиметров дубового дерева я чувствую, с каким жаром и ненавистью он ломится в эту дверь. «Папа! Отец, хватит сидеть там! Открой дверь! Открой эту чертову дверь! Ты слышишь меня, старик!» Гнев наполняет его. Он начинает бить по двери, толкать ее, царапать и пинать. Я знаю, что моя преграда выдержит, но все же хватаюсь за рукоять револьвера. «Тварь! Ненавижу тебя! Я ненавижу тебя, сволочь! Гореть тебе в аду!» Все закончилось. Пока что он отступил, но наверняка придут другие. Ничего страшного, я готов. Нужно просто молчать, не произносить ни звука. Даже лишившись ушных раковин, они улавливают звуки не хуже, чем я. Сколько времени? Без десяти девять. Время может быть таким неспешным, сколь и скоротечным, и это убивает меня. Но делать нечего. Нужно ждать. Ждать и думать над тем, что же я натворил.       Даже если очень сильно постараться, то все равно не вспомнить, когда именно жизнь, а вернее даже существование, начало мне докучать. Раньше я пенял на старческую слабость и мигрень, но сейчас мое мнение касательно этого вопроса кардинально изменилось. Я устал от своих родственников. Дело в том, что в моем роду издревле ценились крепкие семейные связи, и считалось, что чем больше родственников будет проживать под одной крышей, тем более сильным будет семейство. Этих правил придерживались мои родители и родители моих родителей, тоже самое с детства привили и мне самому. Вот только наша семья была не слишком-то богатой. Мы годами балансировали между бедностью и мизерным достатком. Мы проживали в небольшом мексиканском городке, Санта Ана, в составе десяти человек в не особо большом домишке, где мы все едва умещались. Никто не был рад этому, но все терпели, ибо эта несусветная чушь про единство заставляла их стиснуть зубы. Первой взбунтовавшейся оказалась моя мать, Инес. Она разорвала отношения с моим отцом, взяла меня с еще тремя братьями и одной сестрой, и уехала в Америку, на поиски более успешной и богатой жизни. Не скажу точно, что произошло дальше. Память ежедневно подводить меня по любому поводу, да и я еще был совсем мал, когда мы пересекали границу меж странами. Могу сказать только то, что в Калифорнии, чуть восточнее от Сан-Диего, мама отыскала своего нового любовника, а впоследствии и мужа, богатого аристократа британского происхождения, Брайана Фергюсона, который стал моим отчимом до конца своей жизни. Пожалуй, именно с этого момента в мой незапятнанный ужасами реальности разум ребенка начали закрадываться грязные мысли касательно моей родной семьи. Даже будучи ребенком, пусть и самым старшим, я прекрасно осознавал, что маме был противен мужчина, с которым она ложилась в постель. Фергюсон не был статным красавцем. Более того, его внешний вид не внушал никакого доверия. Полноватый низкорослый человек с вечно грязными ботинками, с плешью на макушке головы и рыжими кудрями по бокам. Лицо же и вовсе принадлежало скорее сельскому пьянице, чем богатому дворянину. Умом или манерами отчим также не отличался. Единственное, что держало его на плаву – это безграничная любовь родителей, купавших своего сынка в золоте. Исключительно по этой же причине его любила и моя мать. Брайан был без ума от этой женщины. Одаривал ее роскошными нарядами и драгоценностями, возил на светские вечеринки и фешенебельные театры. По той же причине мои братья и сестра боготворили своего отчима, который выделил каждому из них по собственной детской в этом чертовом особняке. Меня также одаривали подарками и игрушками, но я, как ребенок, воспитанный бедностью, узрел во всем этом фальшь и беспомощность своего отчима. Он не мог ничего, кроме как сорить деньгами. Лиши его богатств хотя бы на один вечер, и его обязательно найдут с проколотым пузом в одном из переулков. Но не столько меня раздражал сам Фергюсон, сколь моя родня. Они, словно жалкие крысы, готовы были лизать сапоги Брайана, лишь бы получить от своего господина какую-нибудь подачку. Я прожил с этим презрением в сердце долгих двадцать пятнадцать лет. Когда мне исполнилось двадцать семь, Брайан отдал богу душу. Разумеется, все состояние по праву наследования перешло моей матери, которая больше всех радовалась смерти своего муженька. Брайан никогда не занимался воспитанием детей, оставляя все это на плечах женщины, а потому мои братья выросли такими же алчными и лицемерными скотами, какой была и моя мать. Конечно же, мои младшие родственники уже вовсю ходили по женщинам, ни о чем не заботясь и лишь я, большой ребенок, поглощенный пучиной ненависти и презрения, так и не нашел себе женщину. Мама была недовольна этим фактом и желала увидеть от меня внуков и мне, под ее напором, пришлось исполнить ее просьбу. Я не заморачивался с поиском женщины. Удивительно, но плотские утехи меня нисколько не интересовали. Еще с подросткового возраста я увлекся историей давно ушедших цивилизаций и не растерял этот интерес даже сейчас. Для меня женитьба и зачатие были настолько несущественным событием, что они уже давно выветрились из моей памяти. Могу сказать только то, что через три дня, после помолвки мне пришло известие, что тело моей обнаженной сестры было найдено в одном из мотелей Лас-Вегаса, задушенное телефонным проводом. Когда моему первому сыну, Хуану, исполнилось четыре года, мама умерла от туберкулеза. Для нее кашель никогда не являлся признаком чего-то серьезного, и эта беспечность довела ее до могилы. Весьма иронично, стоит подметить. Всю свою сознательную жизнь я видел в матери лишь жирную крысу, портящую жизнь другим, а потому не сильно горевал по ее уходу. Зато все остальные оставшиеся родственники умудрились приехать на похороны и после недолгой дискуссии со мной остаться жить в нашем особняке. Сказать, что моей ярости не было предела – значит не сказать ничего. Я рвал и метал. Разбил себе костяшки в кровь, ударяя кулаками об стены. Я не мог смотреть на их лицемерные улыбки без гнева в душе. Не мог терпеть ни единого двоюродного дяди или троюродного племянника. Все те чувства, что я испытывал к матери, с новой силой всполохнули во мне. И с каждым днем эта обида, боль и ненависть крепились, все сильнее и сильнее подстегивая меня к аморальным и бесчеловечным поступкам. Но я держался. Держался из последних сил. Последнее, чего мне хотелось, так это угодить за решетку, лишившись всех привилегий и полномочий. Однако, как долго я не держался, мои силы были далеко не безграничны. К пятидесятому году, когда у меня уже появилось три ребенка, пара внуков и привязанные к постели родственники из Мексики, я сдался. У меня не осталось ни терпения, ни сил. Я чувствовал, как становлюсь слабым и беспомощным, а мои дети уже поглядывают на меня, как на преграду между ними и деньгами. О, да, я прекрасно знал, что любовь и понимание – это вещи, которые в нашей семье легко загубить богатством. Пока никто не доходил до убийства, но также никто бы и не плакал обо мне, если бы вдруг на мою голову свалилась отломившаяся от края крыши сосулька или случился бы какой-нибудь другой несчастный случай. Я не хотел умирать, ровно как и не желал терпеть изводивших меня родственников. И тогда меня осенило. Все те знания, что я получил в школах и университете дали о себе знать. И они же сдвинули меня с черты благоразумия.       Ацтеки. Древнейший народ, живший еще до английских колонистов и испанских конкистадоров. Истинные хозяева Мексики в первозданном ее величии. Ацтеки отстраивали свои грандиозные города почти тысячу лет назад, были развиты и физически, и умственно, но, что самое главное, именно в этом индейском обществе практика жертвоприношений была наиболее распространена. Не описать словами и не представить ограниченным во всех аспектах человеческим сознанием, сколько крови пролилось по каменным ступеням Теночтитлана и сколько обезглавленных тел было погребено под башней луны поражающего воображение Теотиукана. Практик жертвоприношения у этого великого народа было воистину масса. Даже инквизиция, бездумна истреблявшая чересчур красивых женщин, позавидовала бы изощренности ацтеков. Каждый бог требовал определенную жертву и убивалась она лишь определенным методом и при определенных условиях. Взамен же запачканные кровью жрецы просили у своих покровителей достойный урожай, богатые дичью леса и крепких духом детей. Конечно, сейчас это все звучит, как бред, придуманный диким мозгом аборигенов, однако далеко не все, что оставили после своего исчезновения ацтеки, являлось фанатичным вымыслом. Я издавна считал, что боги с замудренными именами, которым поклонялись ацтеки, вовсе не являются выдумкой. Данные в учебниках и журналах исследователей крайне противоречивые, но многие из них сходятся на том, что имена Тецкатлипоки или Миктлантекутли пробуждали в сердцах европейцев какой-то подсознательный страх, который всегда оправдывался самовнушением и дикостью ацтекских обычаев. Конкистадоры, разорившие прекрасные города коренных жителей Мексики, отменили жертвоприношения, казавшиеся им аморальными и нечестивыми, и тогда страшные беды, мор и болезни не заставили себя долго ждать. Все это никак не могло быть простым совпадением. Очевидно, у ацтеков были покровители, находящиеся вне нашего понимания. После озарившей меня безумной идеи я, словно завороженный, начал глубинно изучать эту тему, отвлекаясь лишь на короткий сон, еду и туалет. Днями и ночами я проводил за стопками пожелтевших книг и урванными на аукционах записями колонистов. Я читал и записывал каждый древний сохранившийся текст, каждый ритуал и каждый ацтекский миф. За те месяцы, что я безвылазно провел в библиотеке, я успел здорово выучить ацтекскую мифологию, два живых ацтекских языка и один вымерший, а также бесчисленное множество легенд и обычаев этого народа. Но взамен я будто отдал часть своей собственной жизни. Мне было так плохо, как не было никогда. Я будто постарел еще на двадцать лет, превратившись в высушенный, словно мумия, труп. Но все было не зря. Я был готов свершить свой темный план. В первую очередь я решил заняться Карлом, младшим братом моей снохи. Он, как и сестра, был музыкантом, поигрывал на гитаре в барах, надеясь выбить себе бесплатную выпивку, жалкий червь. После того, как сестра пригласила его переехать в мой особняк, он, не задумываясь, согласился и стал пить не просыхая. Чаще всего эту свинью можно было найти в луже собственных выделений за барной стойкой. Будучи же трезвым он любил побродить по дому, очевидно в поисках того, что можно стащить в случае необходимости. В общем, он был одним из тех людей, чьей смерти желает больше народа, чем дальнейшей жизни. В первую категорию входил и я. Во время его очередной вылазки на чердак, где я хранил оригиналы многих произведений искусства, я подкараулил Карла и, как только он оказался вдали от всех, я тихо запер чердак. Первоначально я планировал просто вонзить ему нож в шею, однако сохранившиеся остатки совести или чего-то еще не позволили мне этого сделать, а потому я просто покинул чердак, оставив пьяницу наедине с тьмой. Я знал, что его воплей никто не услышит, да и двери он никак не проломит, а значит мне нужно было всего лишь ждать, что я и сделал, попутно придумывая правдоподобную легенду исчезновения Карла. Через полтора месяца я вернулся на чердак, смердевший экскрементами и потом. Разумеется, ублюдок давно умер от изнеможения, чему я был несказанно рад, ибо, наконец, мог приступить к своей основной работе. Под свой миниатюрный храм я переоборудовал старую морозильную камеру. Стены в ней были достаточно толстые, чтобы никто не ничего не услышал, да и пустить там кровь было не страшно. Всегда можно было сослаться на то, что мясник зарезал для меня поросенка и сразу же приволок тушу сюда. В камеру я притащил один из комодов, на котором вырезал ножом древние руны и желоба для крови, после чего поместил обнажено тело Карла на алтарь. Обсидиановый кинжал, пылившийся на полке редкостей, идеально вошел в грудь пьянчуги. Я медленно разрезал кожу, после чего при помощи молотка избавился от мешающей мне грудной клетки. Разобравшись с этим, я без особого труда добрался до желанного сердца. Давно остывшего, но все еще манящего к себе. Оставив орган в покое, я принялся обривать Карла, а потом снимать кожу с его черепа. Черепная коробка нужна была мне в целости и сохранности, поэтому я постарался как можно более осторожно спилить ее хирургической пилой. Благо, мозги этого тупицы мне были без надобности. Дело оставалось за малым - снять оставшуюся кожу. Это оказалось не так сложно, как я того ожидал. Хорошо, что мой отчим водил меня на охоту, где мы смотрели, как освежевывают оленей. Эти знания оказались невероятно полезны. Когда я завершил свою черную работу, и комната была заполнена дурно пахнущей кровью, текущей по желобам алтаря на пол, я разделся догола и постарался натянуть на себя кожу Карла. Получилось не слишком аккуратно, но вполне приемлемо. Следующим шагом я налил в череп как можно больше крови и без тени сомнения выпил все до капли, не дыша и не останавливаясь. Мое хлипкое тело не готово было принять такого, но все же я смог сдержать рвотные позывы. Тем более на очереди было сердце, которое также нужно было съесть, не оставив и крохи. Спустя час психологической борьбы с собой и взбунтовавшимся желудком, я проглотил все, что обязан был и из последних сил прочитал молитвы древнейшим богам, попросив их о высшей милости, что они могли предоставить. И, о чудо, я получил то, о чем мечтал. Уже через пару дней я почувствовал неожиданный прилив сил. Моя старческая хандра начала отступать, я вновь увидел яркие краски, почувствовал вкус истинной жизни! Это была настолько приятная эйфория, что я позабыл о каких бы то ни было моральных устоях. Мне было плевать на то, что я убил человека и надругался над его телом, которое под покровом ночи закопал в погребе. Единственное, чего я хотел – это больше сил, больше радости жизни, подаренную мне богами. И я, не задумываясь, приступил к продумыванию моего следующего шага. Если верить писаниям ацтеков, мертвая плоть приносит вдвое меньше пользы, чем живая, в которой еще бьется сердце. Я взял это на заметку и решил для начала изловить того, кто не сможет дать мне достойного отпора. Идеальными кандидатами я посчитал двух девочек, моих внучек, Сару и Розу. Саре было девять, Розе же едва ли исполнился год. Ночью я прокрался в детскую и, осторожно разбудив Сару, повел ее к своему алтарю, попросив взять с собой Розу. Признаться, я не ожидал такой прыти и стремления к жизни от столь хрупкого ребенка. Но все же мне удалось привязать Сару к алтарю и приступить к ритуалу, который провести было еще проще, чем с Карлом. Младенца же было решено съесть целиком, ибо столь тонкой, практически хирургической, работы проводить мне совсем не хотелось. Пожалуй, впервые в жизни я почувствовал, что у меня есть цель в жизни. И цель эта заключалась в том, чтобы поглотить душу и тело всех своих родственников. Они всегда проповедовали единство семьи, и вот я объединил их с собой настолько тесно, насколько это вообще возможно. Иронично, не правда ли. Я продолжал ловить и убивать. Эвелина, мой сын, оба свата, тети, дяди и племянники, дети и внуки. Всего за пару месяцев я убил примерно две дюжины людей, и каждая новая жертва делала сильнее мое тело, но затмевала мой рассудок, в котором я и вовсе не нуждался. Вышел же я из этого куража только тогда, когда уселся в кресло посреди гостиной и, закрыв глаза, не услышал ни единого лишнего звука. Я, наконец, был свободен от семейных кандалов, готовый найти новую жену, полную сил и энергии. Забавно, я был так рад этому, что даже высушил кожу всех убиенных мною родственников и сшил из этих лоскутов себе целый халат, в котором нахожусь и сейчас. Я полагал, что мое счастье будет длиться целую вечность, но вскоре я осознал, что древние боги никогда не нарушают человеческую реальность просто так. Вскоре я осознал последствия моей кошмарной расправы. Они идут. Я слышу, как они шлепают оголенными мышцами по полу. Вот внизу заплакал ребенок, а сестренка спешит его успокоить. Пианино начало медленно играть «Танец рыцарей», который без духового оркестра звучит весьма посредственно. Жизнь в доме набирает обороты. Хотя, откуда мне знать, можно ли назвать их состояние жизнью. «Старик, ты там? Сколько лет уже прошло? Тридцать? Сорок? Тебе еще не надоело прятаться от того, что ты натворил? За все эти годы ты так на нас ни разу не взглянул! Чего ты боишься? Ты боишься нас или того, что станет с твоим прохудившимся рассудком? Выйди! Выйди и взгляни на то, что ты сделал, чертов психопат! Выйди и взгляни на то место, где раньше у нас было лицо! Выходи! Выходи! Выходи!» Сколько простоит дверь? А стоит ли она вообще? Она заперта, я запирал ее на ключ, лежащий меня в кармане. Я никогда к ним не выйду. Никогда на них не посмотрю. Я… я знаю, кто я такой! Я знаю, ради чего я делал все это! Я просто хотел жить… в тишине… и одиночестве… Там, где я, наконец, буду свободен. За что же они так обошлись со мной. О, боги, за что, за что? Чего вы от меня хотите? Что мне сделать, чтобы они оставили меня в покое! Где мне скрыться от них? Скажите же мне, где? Вы, что, хотите увидеть, как они разорвут меня на куски? Хотите увидеть, как ваш верный раб, поставивший вас выше собственной семьи, умирает от ваших порождений тьмы? Что ж, если это удовлетворит ваш интерес, то я сделаю это! Да, пусть я умру в страшных муках, но я хотя бы обрету столь желанный покой...