Критерии Истины

Виктор Каин сидит за неудобным деревянным стулом и проверяет документы, присланные посыльными из резиденции домов Сабуровых и Ольгимских. За долгой монотонной работой плечи постепенно начинают болеть; давление в область таза и нижнюю часть спины увеличивается с каждым пройденным часом. В доме стоит тишина, перебиваемая разве что тиканьем часов в главном холле. Их мерный стук давно слился с беспокойными мыслями в голове, стал чем-то привычным и до боли знакомым. Тем, чего уже никак нельзя забыть. Сколько же исчезновений они пережили за свой очень продолжительный, несомненно долгий век? Одну? Десятки? Сотни? Тысячи? Хор разных голосов сливается в один, не имеющий отличительных признаков — и непонятно, кому он принадлежит: божеству, давно умершему в постройках уже несуществующих руин или простому, смертному человеку, способному обрести своё бессмертие. Ушла Алая Хозяйка, сверкая тёмно-красными шелками; тихий шелест её одежд давно растворился в пустоте Покоев и обратиться тенью в мрачных углах Горхона. Покинула всех Белая Хозяйка, владычица светлых чудес и удивительных снов — на её место встала молодая, яркая, но еще не свернувшаяся кровь. Необходимость исчезновения физической оболочки нужно, чтобы поддерживать жизнь и память об давно ушедших — в ответ они продолжат подавать свои дары, как часть равноценного, давно известного обмена. Рассвет за окном начинает приобретать нежно-розовые черты: грозовое облако, дающее влагу иссыхающей от постоянных урожаев земле, медленно отступает на задний план. За полосками штор виднеются черты Каменного Моста. Неотвратимо наступает новый день. … Виктор незаметно для себя приподнимает уголки губ, когда слышит стук дверной ручки об раму. Через несколько секунд перед дверным проёмом появляется серая фигура, отливающая чернильным, ярко контрастирующим со всеми остальными предметами цветом. Капли дождевой воды тонкими струйками падают на пол, исчезают за линией классических брюк, растворяются в белоснежной, только недавно постиранной рубашке. Бакалавр четырехается, тихо ругается вслух, когда опускает тяжёлый саквояж: инструменты со стуком ударяются на дно и громко соприкасаются с поверхностью пола. Слышится еле заметный перезвон колб. Даниил встаёт прямо, осматривает окружающее пространство, как в первый раз, и с раздражительностью, не обращенной к конкретному человеку, снимает с себя мокрое одеяние. Его губы при движении приобретают красноватый, отливающий синим оттенок:  — Не понимаю, каким образом вы, люди на краю цивилизации, живёте в подобных условиях, — закончив это дело, Данковский, садится на кресло, находящееся напротив рабочего места Каина, — Ливень не заканчивается который день… И чёрт бы с ним, но одежда, которую нужно менять каждые несколько часов. Это кошмар, от которого невозможно избавиться. Глава дома с еле заметным удивлением наблюдает, как Бакалавр стирает со своего лица, плеч и волос остатки недавно закончившегося дождя. Среднего размера ладонь оттряхивает воду, и она брызгами разлетается в стороны, задевая при этом воротник. Рукав плаща немедленно пропитывается влагой и приобретает ещё более тёмный цвет. Когда Данковский до конца заканчивает излагать свои мысли, Каин удобно садится и смотрит на прямой профиль напротив:  — Ваш визит в столь ранний час для меня действительно неожиданный, Даниил. Полагаю, что вы пришли сюда после разговора с Георгием или Марией для того, чтобы прояснить оставшиеся детали о новой… Информации. Могу ли я ошибаться? Данковский, видимо, закрыв глаза от усталости, пытается собрать отдельные части мыслей в логическую цепочку. Но как назло, никакие слова не приходят в тяжелую, переполненную знаниями голову. Спустя некоторое время, наконец, он отвечает, медленно перебирая отрывками фраз, стараясь при этом не потерять главную мысль:  — Я не прошу у вас каких-то объяснений, Виктор… Всего лишь желаю спокойно отдохнуть без постоянных дёрганий со стороны жителей. Сложно поспать хотя бы час, когда дети лезут со своими взрослыми играми с ножами. Бурах должен был уже приструнить ребятню, раз отвечает за здоровье каждого ребёнка в радиусе нескольких километров. И он ещё смеет говорить о будущем целого города… Несносный мальчишка. — Как служитель и глава Уклада, он отвечает за дела, связанные с ремеслом менху. Не только вы теперь обязаны отвечать требованиям окружающих лиц, — Каин терпеливо объясняет все Данковскому, закрывшему лицо светлой материей — плащ, до этого хорошо сидевший на плечах, теперь висит на настенном крючке для дальнейшего просыхания, — Принявший наследство Исидора, новый знахарь должен выполнять многие… Вещи, недоступные пониманию простых людей. Даниил с недоверием слушает всё то, о чём говорит собеседник и затем спокойно произносит, чётко выговаривая свою речь:  — Если вы говорите про те мистические «линии», способные одним своим присутствием изменить судьбу человека, то говорю прямо — для этого нужно нечто большее, чем простое скрещивание пальцев и слово, сказанное в момент вырезания быка. Я не утверждаю, что подобное невозможно в реальной жизни, — Он с выражением жестикулирует, описывая каждое действие отдельным символом или знаком. Глаза, до этого отливающие отрешенностью, наполняются жизнью, искоркой знакомого азарта, — Но практика — главный критерий истины, логичность, объективность… Где находится всё это, когда нужны доказательства? Алфавит, буквы которого не может назвать ни один подвернувшийся степняк. Дикарские нравы, призывающие юных девушек умирать за бравую честь земли. Кровавые ритуалы. Похоже, что это только отдельные признаки архаичной, медленно исчезающей культуры. Не более чем. Каин внимательно слушает монолог Данковского, а когда тот заканчивается, задумчиво откладывает перо и ручки в сторону, убирает исписанную бумагу в нижний ящик стола — для того, чтобы с полной серьёзностью в голосе задать вопрос:  — Тогда как отличается Термитник от Многогранника, созданного руками знаменитых архитекторов-близнецов? Данковский иронично ухмыляется и затем и задумывается над тем, как можно дать ответ более подробно. В воздухе стоит еле заметный аромат полевых растений и естественного, не слишком резкого запаха человеческой кожи: нечто, похожее на смесь хозяйственного мыла, проливного дождя и только что наступившей осени. За каменными стенами раздаются еле слышные голоса детей, с громким криком бегущих в сторону Башни — кажется, что их голоса никогда не заменятся молчанием, даже в момент последних минут царствования ночи. Данковский садится боком:  — Башня, как и я, преследует тему реализации бессмертия. Если ваша семья действительно способна сделать человека совершенной версией самого себя… То доказательства уже предоставлены. Исидор Бурах — честный человек, за совесть которого я могу ручаться если не лично, то посредством уже совершённых поступков. О его репутации в научных кругах и среди других сторонников говорится достаточно. Какой-то непонятный порыв заставляет подойти Каина ближе и посмотреть в наполненные тьмой глаза. Даниил не противится, когда Виктор хватает своей рукой чужую ладонь и аккуратно притягивает к себе, чтобы рассмотреть, увидеть, почувствовать тепло рядом находящегося тела. Удостовериться, что человек — нет, уже не человек, а кто-то совершенно иной — жив и находится рядом с ним, дышит, продолжает существовать в этом динамичном, изменяющемся, сумасшедшем, безумном мире. Наравне с Ниной, которая сейчас пребывает в своём Чистилище, и чья память, словно прах, раскидана по всему периметру Города. Виктор гладит шероховатую поверхность ладоней, изучает её. Линии на руках Данковского — резкие, похожие на непонятный математический чертёж без формул. Глубокие борозды проходят от начала среднего пальца и исчезают на тыльной стороне ладони. Пальцы тонкие, музыкальные, предназначенные для живописи и искусства. Но (как насмешлива бывает жизнь), грубые на ощупь, покрытые мозолями и ранами от острых иголок, ножниц, скальпелей. Несколько ярко выделяющихся родинок раскидано по светлой, почти что прозрачной коже. Хватка, с которой держит его Даниил, уверенная. Синие и фиолетовые вены над мышцами сокращаются каждые несколько секунд; кровь течёт по жилам, распространяет кислород по всей нервной системе. Волосяной покров почти не виден и сливается с другими деталями. Прикосновение не вызывает чувства неправильности или отвращения. Потому что фигура, сидящая напротив — это Даниил Данковский. Тот самый столичный врач, приехавший сюда ради разгадки секрета вечной жизни. Такой же, как и Алая Хозяйка; и напротив, совершенно отличающийся на неё. Противник любых художественных образов, иноречия, творчества, искусства; и тот, кто невольно создаёт их сам: своими речами и улыбкой, языком тела, случайным взглядом, прикосновениями. Как Каин способен видеть в нём ещё одну «родственную душу», случайно оказавшуюся неподалёку? Вторую память, которую нужно сохранить и увековечить наравне с другой, запечатать в глубине своего сознания, не забывать, вспоминать снова и снова? Непонятное чувство спокойствия проходит через душу тонкой нитью паутины, переплетается с ней, становится частью сердца. Создаётся впечатление, что всё правильно: и эта комната, наполненная уже уходящим мраком, и этот разговор, смысл которого был понятен уже давно, и они, находящиеся рядом, разговаривающие, познающие друг друга в очередной раз.  — Если, — голос Даниила неожиданно громко звучит в предрассветной тишине дома, — Если судьба действительно существует, то я буду противиться ей со всей возможной силой. Горло себе разорву, но найду выход. Избавлюсь от клейма рока, скину с себя ненавистное бремя и докажу всем, что понятия «человеческой природы» не существует. Потому что это снимает всю ответственность, заставляет людей опуститься вниз и смириться с окружающей действительностью. Чего я не хочу, — тёмные бездонные омуты смотрят на него, впиваются и не позволяют уйти, — Потребует ситуация — возьму оружие и использую по назначению. В висок. До последней инстанции. И плевать, что подумают остальные. А вы… Вы меня обязательно поймёте. Данковский смотрит на свои руки, заключённые в объятья других. Слабо улыбается, думая о чем-то своём. И подушечками больших пальцев гладит чужие ладони, наблюдая за медленно ползущей полоской света у полузакрытой лакированной двери.