Затонские заметки
Заметка вторая, весенняя
У затонского перрона стоял поезд под парами, но почему-то всё никак не отправлялся. Из вагона в вагон переходили люди, слышались взволнованные голоса… Коробейников вышел из вокзального телеграфа и словно попал в баню. Солнце палило нещадно, и Антон обливался потом в тёплом сюртуке. Ни одного извозчика вблизи как назло не было. Видно, придётся тащиться пешком по солнцепёку. Антон вытер платком взмокшие лицо и шею, скорым шагом пересёк вокзальную площадь и остановился передохнуть-отдышаться в тени сирени. Новый городской голова засадил каждый свободный кусок земли сиреневыми кустами. Где он только взял их в таком количестве? Сирень буйно цвела и одуряюще пахла, но и благословенной тени давала достаточно, чтобы спрятаться от жаркого солнца. Постояв некоторое время в прохладе, Антон уже собрался двинуться в город, как какие-то звуки привлекли его внимание: то ли стон, то ли повизгивание доносились из-за куста. Он не поленился и обошёл сирень. Метрах в полутора от неё была вырыта ещё одна яма, видимо, для другого куста, так и не посаженного. Яма была глубиной около полуметра, и на дне её возилась, тихонько поскуливая и взлаивая, собачка. Она была вся в морщинах, как столетний старичок, с огромными грустными-грустными глазами; тёмные ушки двумя тряпочками свисали по бокам мордочки, придавая ей ещё более несчастное выражение; изначально светленькая шёрстка была испачкана в земле. Увидев над головой человеческое лицо, собачка стала скулить и царапать грязными лапками влажные стенки ямы, безуспешно пытаясь вылезти. Смотреть на её мучения не было никаких сил. — Ты как здесь оказался, малыш? — с участием спросил Антон, присаживаясь на корточки около ямы. — А? Свалился и выбраться не можешь? Сейчас я тебе помогу. Он оглянулся по сторонам в поисках палки или верёвки. Вокруг ничего подходящего не было. Становиться на колени на влажную землю не хотелось: коленки будут грязные. Как в таком виде по городу?.. Пёсик взлаял как-то особенно горестно и снова зацарапался, осыпая землю на себя. — Сейчас, сейчас, малыш. Я что-нибудь придумаю. Бежать куда-то, звать кого-то… Куда и кого? Антон глянул на перрон. Возле одного из вагонов стоял высокий мужчина в военной форме, смутно напоминавший кого-то, и о чём-то недовольно говорил с дежурным по станции. Тот стоял навытяжку и только повторял «так точно», не двигаясь с места… «Чин, видать, высокий. Вон как Никита Гаврилыч глаза таращит. Того и гляди, из орбит выскочат. От него помощи точно не получишь…» Антон повернулся к яме. В тени куста земля была влажная — да что там! — просто грязная. Не хотелось бы пачкать костюм, да, видно, придётся. Иначе не достать… «А, ладно, — решил Коробейников. — Зайду по дороге домой и переоденусь… если что». Он опустился на колени, потом лёг на край ямы и опустил руку. Собачка облизала его ладонь и сообразительно поднялась на задние лапки по руке Антона. Он подхватил её за пузичко и… чуть не свалился в яму вместе с собачкой: края ямы стали осыпаться и оползать. С неимоверным трудом ему удалось удержаться на краю и даже выпрямиться, держа пёсика в руке. Тот, видимо, понимая, что его спасают, не дёргался, лежа на ладони человека-спасителя, словно мешочек, свесив лапки-колбаски по бокам. Сидя на коленях, Антон перевёл дух и, прижав собачку к себе, поднялся. Костюм при беглом взгляде был грязноватым. В таком идти по городу — привлекать к себе нездоровое внимание. Положив собачку на землю, Коробейников попытался стряхнуть грязь, но лишь сделал ещё хуже: комки земли только размазались по рукаву. Брюки Антон не рискнул отряхать руками: просто потряс штанины. А сюртук, сняв, встряхнул так, что платок вылетел из кармана. Кое-что осыпалось, и костюм приобрёл более-менее приличный вид. Если не присматриваться… Собачка сидела на земле под ногами Антона и, задрав голову, смотрела на человека, спасшего её от неминуемой смерти, не иначе. В глазах было столько мольбы, что Коробейникову ничего не оставалось, как сунуть пёсика под сюртук и застегнуться на все пуговицы, несмотря на жару. Пёсик повозился за пазухой, устраиваясь поудобнее. «Ну вот, — обречённо подумал Коробейников, — теперь и рубашка, и жилетка, и сюртук изнутри — всё в грязи. Придётся обязательно домой заезжать…» Покинув благословенную тень, Антон снова оказался на привокзальной площади, залитой солнцем, и посмотрел в сторону путей. Поезд всё ещё стоял, паровоз периодически окутывался паром, но с места не двигался. В окнах вагонов мелькали женские лица, мужчины в военной форме ходили вдоль поезда и заглядывали под вагоны. Возле высокого военного стояла девочка лет восьми и плакала. Даже отсюда Антону было видно, как по её щекам катились слёзы. Военный, склонившись над ней, что-то говорил успокаивающее, протягивал платок; девочка кивала и продолжала плакать. Начальник вокзала что-то спросил, и военный раздражённо ответил: — Да сделайте вы что-нибудь! Хотя бы полицию вызовите! Антон тяжело вздохнул, поправил собачку, норовившую сползти вниз, и подошёл к военному. — Полиция уже здесь, — сказал он, обращаясь больше к начальнику вокзала. — Что случилось? — Поезд уже семь минут как стоит лишних, — чуть не плача, произнёс Никита Гаврилыч, страдальческими глазами глядя на Коробейникова. — И всё из-за… — Собака пропала, — сердито сказал военный. — Не досмотрели, разгильдяи! Не плачь, Оленька, — обратился он к девочке, утирающей текущие по щекам слёзы. — Найдётся твой Гаврюша… Как он убежал? Собачка задвигалась под сюртуком, пытаясь вылезти наружу. Антон прижал рукой непослушного пёсика и повернулся так, чтобы шевеление под сюртуком было не слишком заметно. — Это я… вышла с ним из вагона… — всхлипывая, поведала девочка. — Там душно… — Куда только Бетси смотрела! — воскликнул военный, вблизи ещё более напоминавший… Антон никак не мог вспомнить, кого. — Бетси за водой пошла… — продолжала рассказывать Оленька, виновато взглядывая на военного. — Для Гаврюши… он миску опрокинул… А я с ним вышла… чтобы и он подышал… а поводок в вагоне… Я быстро вернулась, честное слово!.. А Гаврюша убежал… уже… — И шмыгнула носом. Потом, испугавшись, утёрлась платком. — Куда побежал? — деловито спросил Коробейников полицейским голосом. — В какую сторону? — Я не видела-а-а… — Девочка трагически подняла брови, и снова — в слёзы. Антону стало её жалко, он даже не знал, что сказать. Забывшись, он поправил котелок, сползший на лоб. Собачка, почувствовав свободу, дёрнулась вверх и выглянула… — Гаврюша! — воскликнули в один голос военный и Оленька. — Вот он! Нашёлся! — Девочка шагнула к Антону, и счастливый Гаврюша, радостно подлаивая, перебрался к ней на руки, облизав всё лицо Оленьки и измазав белоснежные манжеты грязными лапами. Слёзы сразу высохли, девочка заворковала что-то ласковое и повернулась к поезду: — Нашёлся! Мама, Миша, Бетси! Гаврюша нашёлся! — и умоляюще посмотрела на военного. — А можно мне в вагон?.. — Конечно, дорогая, беги. Гаврюша, наверно, проголодался… Не дослушав, Оленька побежала к поезду. Военный проводил её глазами: — Да, и вымыть его не мешало бы… — проговорил он негромко, по-видимому, себе самому. — Ну, Бетси, я думаю, сообразит, — и повернулся к Антону. — Как ваше имя, молодой человек? — и бегло оглядел Коробейникова с головы до ног. — Антон… Антон Андреич. Ему было страшно неловко, что он в таком виде перед высоким чином… Рядом с ним собственный костюм показался Антону безобразно грязным, и помощник следователя покраснел. — Вы в самом деле полицейский? — Военный тактично не замечал вида и смущения Антона. — Помощник следователя сыскного отделения затонской полиции Коробейников. — Давно служите? — В полиции — четыре года, а всего — пять, — поспешно ответил Антон, вытягиваясь. Почему-то в присутствии военного хотелось стоять «смирно» и отвечать громко. — Очень хорошо. — Военный помедлил и, сняв с руки перстень, протянул Антону: — Вот, возьмите. — За что? — испугался Антон. — За спасение Гаврюши. — Что вы! — Антон чуть не махнул рукой, но удержался. — Не надо ничего. Я же просто нашёл его… — и простодушно добавил: — Я даже не знаю, что делал бы с ним, если бы не вы… Военный молча разглядывал Антона. — Тогда, может быть, деньги, — сказал он и оглянулся на поезд. У вагона стояли несколько молодых, судя по виду, адъютантов, и один из них тут же оказался рядом. — Нет, нет, не надо! — смутился Коробейников. Ещё не хватало деньги брать за такие пустяки. — Я же просто… И девочке радость, и собаке… Она ваша дочь? — Собака? — улыбнулся военный, а адъютант кашлянул, прикрыв рот рукой. Но Антон заметил мелькнувшую у него на губах улыбку. — Нет, девочка, Оленька… — Да. Ольга — моя младшая дочь, а Гаврюша — её любимый мопс. — Красивая… собачка… и ваша дочь… тоже… — Поняв, что, кажется, сказал глупость, Антон окончательно смутился. — Спасибо, — склонил голову военный. — Павел Афанасьевич, — обратился он к адъютанту, — запишите: Коробейников, Антон Андреич. Послужной список и вознаграждение. Благодарю за службу, господин полицейский! — Рад стараться, ваше… — Коробейников замялся, как назвать военного: «высокоблагородие» или «превосходительство». — Императорское Величество, — подсказал адъютант, сочувственно глядя на Антона. — Импера… раторское Велик… чество, — онемевшими губами произнёс Коробейников и стал неудержимо краснеть. Император кашлянул, скрывая усмешку, и удалился. Перрон мгновенно опустел, паровоз, окутавшись паром, дёрнул состав, и поезд стал медленно набирать ход Когда состав исчез из вида, Никита Гаврилыч, шумно выдохнул и истово перекрестился: — Слава Богу, слава Богу! Обошлось! — и повернулся к Коробейникову: — Спаси вас Христос, Антон Андреич! Спасли вы нас всех! Истинный Бог, спасли. Век не забуду. Должник я ваш, Антон Андреич! И начальник вокзала поспешил покинуть перрон…***
Колёса бюрократической машины крутятся медленно. Но здесь, видно, был особый случай. Сам император все-таки… Неделю спустя полицмейстер получил курьером пакет с гербовой печатью канцелярии Его Императорского Величества. Вспотевшими от волнения руками Николай Васильевич сломал печати, вынул бумаги и прочёл… Брови его поднялись так высоко, как, наверно, редко поднимались. Положив бумаги на стол, Трегубов потянул жавший шею воротник. Опять его подчинённые отличились! И ни слова не сказали ему, своему начальнику! Совсем распустились! Захотелось что-нибудь разорвать, разбить или устроить разнос… Вот именно — разнос! И полицмейстер решительно вышел из кабинета. В приёмной управления было пустынно и тихо. — Коробейников здесь? — спросил он у дежурного. — Так точно, — вскочил полицейский. — Рапорт пишет. — Хорошо, — угрожающе произнёс полицмейстер, оглядывая приёмную и не находя ничего, к чему можно было бы придраться. — А Штольман? — Тоже у себя в кабинете… Рапорт пишет. — Мгм… — Трегубов развернулся на каблуках и упёрся взглядом в пальму. — Поливали? — грозно спросил он. — Так точно, ваше высокоблагородие. Утром. — Хо-ррро-шо… — почти прорычал полицмейстер, и дежурный, вытянувшись в струнку, упёрся взглядом в точку чуть выше головы начальника. Николай Васильевич не знал, что бы ещё спросить. Потом решительным шагом направился в кабинет Штольмана… Полицейские корпели над бумагами. Стопка не обработанных папок была явно больше, чем обработанных. В солнечных лучах, пронизывающих комнату, весело крутились пылинки, ветерок, проникавший в кабинет через открытое окно у стола Штольмана, слабо шевелил занавески. Коробейников первым увидел полицмейстера и, вскочив, чуть не сбил стопку папок со стола, но успел её подхватить. — Сидите, — махнул рукой Трегубов. Работают люди — о чём ещё говорить! Штольман поднял голову. На лице у него было такое… отвращение ко всей этой… чтоб её!.. бумажной работе, что Николай Васильевич даже пожалел следователя. Недолго, несколько мгновений. Но этого хватило, чтобы решить, что сейчас не место и не время… — Не буду вам мешать, господа. А по окончании прошу зайти ко мне в кабинет. Обоих. — Что-то случилось, Николай Васильевич? — спросил Яков, вставая. — Как вам сказать… — протянул полицмейстер, разглядывая пылинки, порхавшие в солнечном луче. — Ничего особенного… хотя… как посмотреть… Так я вас жду, господа, — и вышел из кабинета. — Что это было? — спросил недоумённо Антон. Яков пожал плечами и снова сел. Несколько раз, разминая, сжал пальцы в кулак и взялся за ручку. — Антон Андреич, делом займитесь… Выйдя в приёмную, полицмейстер сразу подошёл к столу дежурного и поймал себя на том, что проходя сквозь солнечный луч с пляшущими пылинками, задержал дыхание. Чтобы в нос не попало. Усмехнулся про себя: теперь он знал, в чём уличить дежурного. — А с пальмы, — начальственным тоном спросил он, — пыль вытирали? — П… пыль?! — Да, пыль, — веско подтвердил Николай Васильевич. — С каждого листочка. Мокрой тряпочкой. Чтобы она не только поливалась, но и протиралась… хотя бы раз в неделю. Лето почти на дворе. Пыль повсюду, — обвёл он рукой помещение приёмной. Дежурный огляделся, остановившись взглядом на пыльном солнечном луче… И помрачнел. — Вот так-то, — удовлетворённо завершил Трегубов и скрылся в своём кабинете. — Разрешите, Николай Васильевич? — заглянул в кабинет полицмейстера Яков. — Прошу, господа, — повернулся к дверям Трегубов, стоявший у распахнутого окна. Сегодняшний майский день был на редкость летним: жарким и душным. Штольман и Коробейников вошли и остановились около стола начальника. — Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам… — начал Николай Васильевич и замолчал, разглядывая подчинённых. Он уже успокоился и даже придумал, как сообщит им новость. — Пренеприятное известие? — криво улыбнулся Штольман, переглянувшись с помощником. — К нам едет ревизор? — Тьфу-тьфу-тьфу, Яков Платоныч! — Трегубов подошёл к столу. — Скажете тоже… Мне одного господина Увакова хватило… — и взял со стола пакет. — Вот, господа, получил сегодня курьером из Петербурга. — Он выжидательно посмотрел на полицейских, демонстрируя печати. — Из канцелярии Его Императорского Величества. Последний раз Яков видел такие печати на конверте, когда получил отставку и предписание отбыть в Затонск… Он глянул на замершего Коробейникова и осторожно спросил: — И что в нём… предписано? — Трегубов многозначительно молчал. Штольман поправил галстук. — Что-нибудь… плохое, Николай Васильевич? — Нам предписано, — наслаждаясь моментом, протянул полицмейстер, — сообщить господину Коробейникову… — глянул в бумагу, словно не помнил по памяти, — Антону Андреевичу, о пожаловании ему по высочайшему повелению… — Трегубов строго взглянул на подчинённого. Антон невольно вытянулся во фрунт. -… за ревность к службе и благородство… — Николай Васильевич снова выдержал паузу. Штольман поморщился как от зубной боли, а Коробейников побледнел. — …личного дворянства. Антон с силой выдохнул и закашлялся, поперхнувшись. — Ну, Антон Андреич!.. — только и сумел произнести Яков и, получив молчаливое согласие Трегубова, поднёс помощнику стакан с водой. А полицмейстер, выдержав ещё одну долгую паузу, договорил: — И вознаграждения в размере… — Николай Васильевич передал лист Штольману. Тот прочёл и, изогнув бровь, протянул лист Коробейникову. Антон глянул и облил подбородок водой. — Деньги вам уже переведены, — глянул полицмейстер в другую бумагу, — на номерной счёт в банке Затонска. Вот уведомление от Бармина, — протянул он бумаги Антону, — и документы из личной канцелярии Его Величества. Поздравляю, Антон Андреич. — Спасибо… Коробейников поспешно поставил стакан на стол. Из полученной стопки извлёк гербовый лист и недоверчиво начал читать. Штольман заглянул через плечо помощника. — И подпись, и печать… Поздравляю. — И обратился к Трегубову: — Нашего полку прибыло, Николай Василич. — Да уж, — согласно кивнул полицмейстер и, помедлив, достал из сейфа заветную бутылочку коньяка. — Антону Андреичу по возрасту рановато, а нам с вами, Яков Платоныч, перед обедом не повредит. Антон дважды прочёл бумагу, рассмотрел подпись и печать, даже на обороте глянул. Аккуратно убрал бумаги в конверт и счастливо вздохнул. Улыбаясь, посмотрел на начальство, жующее лимон. — Ну, расскажите же нам, любезный Антон Андреич, как вы удостоились такой чести, — развёл руками Трегубов. — И, главное, когда успели, — добавил Штольман. Антон снова вздохнул, теперь тяжело. — Да так как-то всё… получилось…***
Из дневника краеведа за май 1890 г.: «Сегодня произошло событие, которое, узнай о нём г. Ребушинский, потрясло бы весь город и надолго стало предметом пересудов, сплетен, слухов… Но к счастью (зачёркнуто) слава Богу, Алексей Егорыч уехал, но обещал вернуться… к воскресенью. Итак, Событие. Именно так — с большой буквы! Наш город проездом посетил Его Императорское Величество Александр Третий. Непредвиденные обстоятельства задержали поезд Императора на долгие десять минут. Этим обстоятельством стала любимая собачка младшей дочери Его Величества — Великой Княжны Ольги Александровны. Мопс, по кличке Гаврош, попросту сбежал, когда его на минутку оставили на перроне одного. Ах, сюда бы высокопарный слог нашего Алексея Егорыча! Хотя… «Доблестная затонская полиция, — выражаясь языком г. Ребушинского, — разыскала четвероного беглеца и возвратила его безутешной хозяйке. От вознаграждения полицейский, пожелавший остаться неназванным, благородно отказался, сказав, что радость ребёнка дороже обычных денег. Потрясённые скромностью и бескорыстием спасителя, Император и его свита возрыдали и покинули наш благословенный Затонск, вознося хвалу служителям закона». Хм, высокопарно, велеречиво, но… всё правда. Кроме рыданий. Хотя… Начальник вокзала, г. Дрёмов Никита Гаврилыч, рыдая, благодарил Антона Андреича (г. Коробейникова — прим. Автора) «за спасение от неминуемой гибели». Слава нашей полиции! Все остальные события этого дня меркнут перед Событием, так и не увековеченным в «Затонском телеграфе» борзым пером его издателя».