?photographer K, evol uoy od ohw

      — Ханбин, ты скоро? Я что-то притомился, хочу хотя бы воды глотнуть.       В светлом помещении с тихой музыкой щелкает затвор камеры, и парень на постели расслабленно выдыхает, растягиваясь на изящных кремовых простынях.       — Ты сегодня сам не свой. Что такое?       Ханбин рассматривает получившиеся фотографии, и в глазах модели действительно присутствует непонятная тревога. Он как будто очень расстроен чем-то, но живые журналы в интернете уже не актуальны, интернет-дневники — тем более, а кому-то близкому выговориться было невозможно.       Поэтому, конечно, Ханбин думает, что Чжинхван прямо сейчас выложит все тому, кто фотографирует его в эротических фотосессиях. Да, конечно. Кому же еще это рассказывать?       — Ханбин, я даже не знаю, как объяснить тебе. Ты всегда такой спокойный...       Ханбину хочется улыбнуться.       — ...решительный...       Ханбин хочет расхохотаться.       — ...рассудительный...       Подсознание Ханбина буквально толкает его на язвительный смех, но он стойко держит себя в руках и лицо кирпичом и наливает модели воды в свою рабочую кружку.       — ...что я не знаю, поймешь ли ты.       В каждом чжинхвановом слове — бесконечная тоска и грусть. Ханбину думается, что он никогда не видел парня таким. Он не был особенно взбалмошным энерджайзером, но он как минимум улыбался больше, чем сегодня.       — Расскажи. Я, может, и не пойму, но тебе может стать легче.       Чжинхван молчит какое-то время, берет из рук Ханбина кружку и отпивает немного воды оттуда, а потом шумно вздыхает, будучи не в состоянии выдержать это давление со стороны. Не со стороны Ханбина, а со стороны планеты и атмосферы, которые так и норовили раздавить маленького несчастного Чжинхвана. Фотограф только рассматривает фотографии на экране фотоаппарата, оценивая, какие все-таки войдут в его фотокнигу, а какие останутся в его личной коллекции.       — Я чувствую себя так, будто... будто я на волнах, знаешь? То меня носит туда-сюда в бешеном темпе, будто это какой-то водоворот, тайфун; а через пару дней меня будто прибивает к берегу, и я не чувствую абсолютно ничего. Просто... такая пустота. И одиночество. Да, я очень одинок, Ханбин.       Он говорит это куда-то в потолок, и Ханбину это кажется лучшим ракурсом для фото. Чжинхван прикрывает глаза, приоткрывает рот, чтобы сказать что-то, и звук щелчка затвора вдруг снова разрезает тишину; Ханбин смотрит на экран фотоаппарата, и, черт... эта фотография точно попадет в его фотокнигу.       — Зачем ты фотографируешь? Ты даже не сказал мне позировать! — Чжинхван злится, но когда Ханбин показывает ему фото — сразу сменяет гнев на милость и выглядит как любопытный кот. — Ох... ох, вау. Вау.       — Нравится? — спрашивает фотограф, неотрывно смотря в глаза Чжинхвана.       — Очень, — все еще немного обескураженно шепчет он, то увеличивая, то уменьшая фотографию, чтобы найти хоть какие-то изъяны — совершенно бесполезное занятие. — Ты, может быть, и не гений, но ловить такие кадры дано не каждому.       Такой похвалы Ханбин не удостаивался еще никогда. «Фотограф Кей» снимал Чжинхвана уже очень давно, наверное, год или полтора, и за это время с коллег по работе они стали довольно близкими друзьями.       Правда, друзьями только со стороны Чжинхвана.       Ханбин же метался в своих чувствах, не зная, как подгадать момент, чтобы сказать. Забывался с другими парнями в постели, и один из них даже догадался, в чем причина резкого перехода к делу. Они обменялись контактами, и тогда Кихен, закуривая, резонно отметил:       — Лучше ты будешь трахаться со мной, чем заработаешь трипак и наградишь им своего ненаглядного.       Ханбин не мог сказать, что он настолько глуп, что не заметил интереса в глазах Кихена. Фотографу на секунду показалось, что в нем тоже что-то изменилось... но Кихен и Чжинхван просто были похожи.       Они не стряхивали пепел с сигареты, и поэтому у Кихена была прожжена вся простыня, шторы и столешница на балконе, а у Ханбина в студии на полу постоянно валялись кучки сигаретного пепла. Хитрый лисий взгляд приветствовал его и тогда, когда он приходил в кихенову обитель разврата на окраине города, и тогда, когда Чжинхван, не спавший всю ночь, неспешно открывал дверь его студии.       В них было слишком много сходства, и это путало Ханбина, который в забытьи шептал имя Чжинхвана в губы Кихена и просил Кихена, который Чжинхван, немного изменить позу в постели.       — Ты в жопе, — раздраженно шепчет Кихен после одного из их «заездов», выкуривая вторую сигарету подряд. — Я, блять, даже ничего слышать об этом Чжинхване больше не хочу. Кто он? Брат, сват? Ты говорил о нем на нашей первой встрече, я помню, но я не думал, что ты будешь так долго его вспоминать. В моем доме, и тем более в моей постели, я больше не хочу слушать ничего про каких-то там Чжинхванов или других Кихенов. Хотя такой Кихен, как я, всего один...       — Прости. Я не хотел задеть тебя. Просто… — Ханбин уже хотел сказать, как они похожи и как Кихен красив, раз он похож на Чжинхвана, но вовремя одернул себя, — ...просто я так тебя хочу.       — При чем тут я к какому-то Чжинхвану, которого ты… — фотограф кладет пальцы на губы Кихена, и тот млеет, когда парень спускается губами к его груди.       Таким грязным способом можно было избежать любых разборок с Кихеном, которого Ханбин уже давно выучил наизусть, потому что он был похож на криво написанный на туалетной бумаге номер телефона, в отличие от Чжинхвана, который походил на какой-нибудь эротический роман.

Все открыто, возьми, если хочешь, но если приблизишься к сути — утонешь.