Чувства матери

      «Постановлением Высшего Республиканского Суда, за преступления, совершённые против Ордена джедаев и общества, Баррисс Оффи приговаривается к смертной казни!»       Эти слова, этот безапелляционный приговор эхом звенел в ушах Луминары, наблюдавшей со стороны за судом. Тысячи и тысячи раз данные фразы проносились у неё в голове, и Ундули никак не могла избавиться от них. Миллиардами игл они резали слух, разум, душу и сердце, побуждая собой самые гадкие и отвратительные чувства: шок, страх, разочарование, боль…       Луминара видела, как Баррисс, закованную в электрические наручники, грубо уводили из зала суда, как её едва ли не пинали охранники, словно какую-то преступницу, её Баррисс, её падавана, её дорогую девочку, и никак не могла в это поверить. Было больно, невыносимо и нестерпимо больно просто молча лицезреть всё это со стороны и понимать, что твой ребёнок закончит свою жизнь вот так… Но разве Баррисс на самом деле не была преступницей? И от осознания столь жёсткой, жестокой, суровой реальности становилось ещё невыносимее. Разве такая участь должна была постичь ребёнка двух джедаев, невинный плод красивой запретной любви, тихую и милую девочку, и разве такой на самом деле была Оффи?       Молодая мириаланка, позорно тащимая охранниками, словно вещь, словно тряпичная кукла, вопреки тому, что она не сопротивлялась, скрылась за стенами зала суда, направляясь в свою камеру в ожидании неизбежного наказания, и все постепенно стали расходиться по своим делам, вернувшись в прежнее состояние покоя, вот только сердцу Луминары не было покоя и, возможно, не будет уже никогда.       Печально проводив глазами собственную дорогую, любимую, единственную дочь, Ундули тяжело вздохнула, и по её оливковым щекам покатились горькие слёзы. Такую ли судьбу она видела для своей девочки? Такую ли судьбу предрекал ей её покойный отец, которого, Баррисс почти и не знала?       И в памяти мириаланки невольно всплыли воспоминания…       Яркие солнечные лучи мягко падали на балкон красивого сада живописной планеты, на которой они тайно встречались. Луминара и Квай-Гон не виделись несколько месяцев с их последней совместной миссии, и Ундули было что сказать. Мириаланка медленно и аккуратно подошла к Джину, в то время как тот мягко и нежно коснулся её шелковистой оливковой щеки рукой, как бы гладя, пробуя на ощупь.       — Я беременна… — неуверенно, дрожащим голосом произнесла она, как будто боясь огласить сию правду вслух, полы её чёрного джедайского одеяния, гонимые ветром, распахнулись чуть в стороны, и миру показался уже достаточно большой округлый живот.       — Прекрасная новость, — не медля ни секунды, Квай-Гон ласково улыбнулся, и в его улыбке читалось счастье всего мира, которое только что свалилось на будущего отца.       Перестав взволнованно дрожать, видимо от того, что известие было принято верно, Луминара несмело подняла глаза и добавила:       — Это девочка.       Новость о поле ребёнка в один момент заставила лёгкую, приятную улыбку Джинна растянуться ещё сильнее, и он от переизбытка чувств буквально подхватил юную встревоженную Ундули на руки, сперва крепко-крепко её обняв так, будто девушка была самой дорогой ценностью на свете, а затем бережно усадив на каменные резные перила балкона, словно царицу, нежно погладил по животу.       Луминара подарила ему самый дорогой подарок, который могла дать любому мужчине его женщина — ребёнка, символ и плод их любви, который навеки связывал двух абсолютных чужих людей воедино. И в мире не было ничего ценнее этого подарка. Джинну было так хорошо, что и ему непременно хотелось сделать какой-то подарок ей в ответ.       Быстро сорвав один из растущих повсюду вокруг цветок, Квай-Гон медленно снял с Луминары её неизменный чёрный головной убор и, вплетая растение ей в волосы, добавил:       — Мы назовём её Баррисс, производное от названия твоего любимого весеннего ириса…       Девушка улыбнулась.       В тот день Луминара была невероятно напугана и одновременно безгранично счастлива. Она любила и была любима. Она ждала ребёнка и с нетерпением радовалась его будущему появлению. Вернее, её, Баррисс. Такое красивое имя, имя, рождённое от цветка, такой счастливый должен был быть ребёнок, носящий это имя, такая светлая и яркая должна быть у него судьба.       Всё ещё продолжая горько рыдать, Луминара невольно коснулась руками собственного живота, где когда-то развивалась и росла Баррисс, её девочка, её с Квай-Гоном дочь, и они бы были безграничны рады её скорому появлению. Они были влюблены и счастливы. Луминара была влюблена и счастлива стать матерью ребёнка от своего избранника. В тот день она впервые осознала, как сильно любит свою дочь.       Воспоминания Ундули внезапно сменились, и перед глазами появилась новая сцена.       Они с Джинном были на очередном свидании. День выдался таким же светлым и ярким, как будто любой день, когда она видела его был солнечным и невероятно тёплым. Тогда они с Квай-Гоном мечтали, мечтали о совместном будущем для них троих.       — Когда Баррисс родится, мы сразу отдадим её в Орден… — серьёзно предложила, кажется, сильно повзрослевшая за последнее время Ундули.       — А ты уверена, что хочешь именно этого? Я знаю одну чудесную планетку… Мы могли бы сбежать, все втроём, и счастливо жить, как полноценная семья, вдали от суеты, кодекса, запретов… — тут же мягко, но крайне убедительно возразил ей Джинн.       Его предложение, его лёгкая шутливая улыбка, его не серьёзный тон, как-то очень сильно зацепили Луминару, которая до сего момента, нет, до момента первой встречи с ним, всегда следовала всем правилам. Девушка хотела было что-то возразить, но внезапно её огромный живот пронзила острая боль.       — Ай! — громко вскрикнула Ундули и как-то машинально приложила одну из кистей к эпицентру дискомфорта.       — С тобой всё в порядке? — мгновенно, просто молниеносно оказавшись рядом с ней, поинтересовался Квай-Гон, так будто только он один в мире мог уберечь и защитить и Луминару, и её ребёнка.       — Началось… — сдавленно прошептала девушка.       А дальше, дальше Джинн принял роды сам. Казалось, он ничего не боялся, и рядом с ним Луминара тоже не боялась ничего в мире.       В тот день она впервые увидела Баррисс, впервые взяла на руки маленькую хрупкую мириаланку, дабы познакомиться с ней, и поняла, что никогда не отпустит. Никогда-никогда! Её крохотное тельце, её нежная оливковая кожа, тёмные пушистые волосики на голове, так искусно создавали иллюзию невинности, её нежные, как морская гладь, глазки так наивно и так пронзительно смотрели на мать. Баррисс была такой слабой и беззащитной, её хотелось любить, её хотелось защищать. Прижать к себе крепко-крепко и никогда не выпускать из этих объятий. Всегда быть одним целым, слившись в общем потоке любви и семейных уз, которые связывали их троих. Теперь уже троих.       Квай-Гон тоже взял девочку на руки, и на его руках она смотрелась ещё более хрупкой и прекрасной, как нежный цветок, лепестки коего податливо трепыхались на любом ветру. Джинн улыбался тихому и смирному ребёнку, и она улыбалась ему в ответ. Глядя на эту умилительную картину, Луминара думала, чувствовала, знала, что она была готова пожертвовать чем угодно, готова жизнь отдать за собственную дочь.       Пальцы женщины, буквально до боли в подушечках впились в плотную чёрную ткань её платья на животе, и Ундули ревела, ревела прерывисто, громко, безутешно.       А в голове тем временем появлялись образы иной сцены.       Баррисс тогда исполнилось восемь лет, и Луминара, впервые за долгое время пришла навестить дочь, которая уже некоторые годы после рождения жила в Ордене. Ундули стояла подле стеклянной стены и с любопытством наблюдала, как Оффи — именно такую фамилию получила маленькая мириаланка после того, как Квай-Гон по настоянию матери доставил её в храм, живо и весело играла с другими детьми.       — Девочка уже достигла подходящего возраста и скоро начнёт серьёзное обучение, как полноценный юнлинг, — с гордостью сообщила синяя тви`лечка, одна из воспитательниц подрастающего поколения, женщине, которая почему-то проявляла особый интерес именно к этому ребёнку.       Луминара не нашла чего сказать и, просто улыбнувшись, кивнула, ещё толком не зная, что всего через пару минут ей сообщат новость, которая сотрёт улыбку с лица Ундули на долгие-долгие годы.       — Квай-Гон погиб на миссии… Луминара, я сожалею… — слова Оби-Вана пронзительным, обжигающим световым мечом резанули по сердцу и душе Ундули, и она разревелась, разревелась так же сильно и безутешно тогда, как ревела сейчас.       Женщина едва удержалась на ногах, резко отвернувшись от Кеноби, и дабы не рухнуть на пол опёрлась лбом и обеими руками о стеклянную стену, сквозь пустоту в её сознании и взгляде уставившись на их дочь.       — Квай-Гон погиб… Его больше нет с нами… — одними губами шокировано и абсолютно «бесчувственно» повторила она.       И в этот самый момент Баррисс, глядя ей в опустошённые горем глаза, громко рассмеялась, так заливисто и весело, как не смеялась ещё никогда.       Луминара понимала, что девочка, росши в абсолютной тайне ото всех, как ничейный ребёнок ничего и знать не знала про отца, трезво осознавала, что она и понятия не имела о его гибели, но её смех, её «злорадный» смех в ту секунду ледяным холодом навсегда сковал сердце матери. Квай-Гон погиб, в жизни Луминары не осталось ничего хорошего или счастливого, кроме дочери, но она насмехалась, насмехалась над её горем, даже ничего не подозревая. И это было страшнейшим предательством, которое могла нанести ей Баррисс. Это долгие годы Ундули не могла понять, принять и простить. Да, разумом она отдавала себе отчёт, что девочка не была виновата, но эмоции, запечатлевшиеся в тот роковой момент, холодной стеной льда едва ли не навсегда разъединили мать и дочь. И она не могла пережить, забыть, простить… Наверное, потому женщина всё больше и больше отстранялась от собственного ребёнка, стараясь относиться к ней безразлично и холодно, так же, как поступила Баррисс по отношению к своему героически ушедшему отцу.       Вспомнив этот момент, Ундули немного успокоилась и утерла слёзы, сцена из прошлого отрезвила её холодными льдами былых чувств.       И одновременно эти ощущения напомнили ей совсем иные льды из другой жизненной ситуации.       Не в состоянии отстраниться от Баррисс полностью Луминара продолжала тщательно следить за её судьбой. Она не чувствовала былой привязанности, но и отказаться от собственного ребёнка не могла. Наверное, именно потому они лишь вдвоём полетели на Иллум за кристаллами для меча Баррисс. Оффи тогда было уже больше лет, и она отчётливо понимала всё происходящее вокруг.       — Сконцентрируйся, сосредоточься, почувствуй, как Сила течёт в тебе… Представь, каким ты ощущаешь свой меч и собери его, — холодно и методично командовала Ундули, когда девочка с лёгкостью справилась с задачей найти кристалл.       Но вот собрать световой меч у неё с первого раза не получилось. А затем они и вовсе едва не погибли, потому что в пещере случился обвал.       Тогда Баррисс вела себя крайне спокойно и рассудительно, гордо помогая Луминаре выбраться наружу при помощи Силы, и вскоре они с матерью, спасённые Йодой, смогли сбежать из цепких лап смерти во льдах Иллума. И это отчасти растопило льды в сердце Ундули.       В тот день она и разочаровывалась в Баррисс, принимая каждую её неудачу, как свою собственную, и одновременно гордилась ей, видя каждый новый её успех. Сердце матери не могло нарадоваться на то, какой выросла её дочь, вопреки долгому отдалению Луминары. И это было величайшее счастье в мире. Баррисс к своим невеликим годам стала взрослой, серьёзной, рассудительной, тихой, спокойной, послушной, точно и верно следующей кодексу. И всего этого она добилась сама. Оффи никто не учил, Оффи никто не заставлял, она сама в силу своей природной наследственности чётко и верно шла по стопам матери. И ей нельзя было не восхищаться и не гордиться, даже несмотря на то, что Луминара так и не смогла до конца её простить.       Вспомнив этот эпизод и своей жизни, Ундули медленно сняла с пояса меч Баррисс, который отдали ей после суда, и внимательно всмотрелась в него. Эта вещица таила в себе столько чувств, воспоминаний, надежд и переживаний.       И в голове несчастной мириаланки тут же возникла иная картина.       Турнир юнлингов в храме. Луминара шла туда с полной уверенностью, что возьмёт иного падавана, нежели Баррисс. Но девочка так отчаянно сражалась, что буквально заслужила место подле матери.       Удар, защита… Удар… Контратака… Юная родианка оказалась куда более серьёзным противником, нежели Оффи ожидала.       Ещё удар, световые мечи с громким шипением скрестились, высекая из лезвий фонтан тысячи искр.       Поначалу Баррисс сражалась не серьёзно, но лишь только она заметила присутствие Ундули, как будто почувствовала её в Силе, Оффи тут же взбодрилась.       Краем глаза, всего на один момент, на маленькую долю мгновения, мириаланка взглянула на Луминару, и этого хватило юной родианке, чтобы единым ударом локтя по челюсти сбить её с ног. Баррисс невольно оказалась на полу по собственной глупости, едва не поверженная противницей, которая уже вознесла над ней свой меч. Но лишь увидев, лишь заметив, всего одну морщинку между бровей Луминары, которая скривилась в недовольном разочаровании своей дочерью, Оффи моментально собралась и тут же выполнила невероятный приём, коий и уложил родианку на обе лопатки и единым ударом мощно выбил из её кистей рукоятку светового меча.       — Единственная мириаланка среди юнлингов Баррисс юная. По законам вашим обучить её именно такой же расы мастер должен, — как всегда задумчиво протянул магистр Йода, слегка пристукнув по отполированному, гладкому полу тростью.       — Нет, не думаю, что она мне подойдёт, — тут же попыталась отказаться Ундули, видя, как заметив её, Баррисс рванулась к женщине со всех ног.       — Я была бы рада, если бы мастер Ундули сочла за честь обучить меня… Ведь она мне как мать… — робко, очень сдержанно и стыдливо произнесла Оффи.       «Мать» — это слово, это одно единственное слово и восхищение истинное, подлинное восхищение Луминарой, с которым всегда смотрел на неё Квай-Гон, сразили женщину на повал. Она ничего не могла возразить против этого. Она ничего не могла противопоставить собственной дочери, сама судьба и Сила заботиться о которой ей велели. И Ундули приняла, приняла свою участь и должность. Ведь она была матерью для Баррисс в исконном понимании этого слова, а теперь, взяв её в свои падаваны, и в полном.       Мягкими, нежными ладонями окончательно утирая со щёк слёзы, Луминара обернулась и взглянула на место, где должны были стоять подсудимые, а затем на постамент судьи.       В её памяти всплыла последняя сцена, особо важная сцена, связанная с Баррисс.       Это была совместная миссия вместе с Энакином и Асокой на заводе. Тогда Тано и Оффи попали в ловушку, устроенную сепаратистскими дроидами, и никак не могли выбраться.       — Мы должны спасти их. Мы не можем позволить им умереть, — всеми силами рвался его ученику на помощь Скайуокер.       — Когда приходит время, кодекс велит нам отпустить своего падавана… У джедая не может быть привязанностей… — горделиво, сухо и холодно, словно снежная королева, тогда произнесла Луминара.       Но готова ли она была отпустить своего «падавана» действительно? Ведь в реальном положении дел всё было совсем не так. Ундули с важным видом говорила о запрете на привязанности и кодексе, о готовности отказаться от Баррисс, как от ненужной вещи, но на самом деле её сердце рвалось на куски от боли, скорби, горя, тоски, от одной мысли о потери собственной дочери. Готова ли Луминара была потерять её на самом деле тогда? Нет!       Готова ли она была потерять её сейчас? Ответ был неизвестен…       «Постановлением Высшего Республиканского Суда, за преступления, совершённые против Ордена джедаев и общества, Баррисс Оффи приговаривается к смертной казни!»       Эти фразы, эти страшные фразы ещё раз пронеслись в голове Ундули, и она не выдержала, не выдержала, сорвалась с места и направилась туда, где женщина готова была получить окончательный ответ на свой вопрос.       Быстро пройдя по извилистым коридорам и не замечая ничего и никого вокруг, она оказалась у камеры Баррисс, приблизилась к прозрачной электронной перегородке и взглянула сквозь неё на Оффи. Девушка сидела на одной из жёстких коек с абсолютно спокойным видом и безразлично рассматривала свои электронные наручники. Баррисс сделала всё, что она смогла, и теперь оставалось только ждать, ждать неизбежного.       При приходе Луминары Оффи невольно оглянулась на своего бывшего мастера мельком, а затем отвернулась, но в этом взгляде не читалось ни капли стыда. От чего Ундули в один момент захотелось войти в камеру и хорошенько влепить Баррисс пощёчину, чтобы сделать так же больно, как делала она другим. Но разве эта пощёчина могла сравниться с тем, что совершила её дочь?       «Дочь» — повторив сие слово в собственном разуме, Ундули поняла, что после всего случившегося она больше не могла называть Баррисс своей дочерью. Баррисс, Оффи, ученица, падаван, но только не дочь… Не такую дочь она хотела родить для Квай-Гона, и не такая судьба должна была быть у их с ним общей дочери.       От этих рассуждений Луминара как будто обезумела. В один момент она вырубила при помощи парочки лёгких ударов охранников, стоявших около камеры террористки, и деактивировала «защитное поле».       Глядя на неё, Баррисс встала с койки и с интересом ожидала дальнейшего, как будто чувствовала, что Ундули пришла её то ли оправдать, то ли подарить ей законную свободу. Луминара быстро подошла к Оффи и ещё раз, в самый последний раз, всмотрелась своему бывшему ребёнку в глаза. Женщина искренне надеялась, что увидит в них доброту и тепло Квай-Гона, строгость и рассудительность себя самой, чистоту и невинность того маленького ребёнка, которого при первой встрече она держала на руках. Но к своему огромному сожалению Ундули не увидела там ничего. Баррисс не раскаивалась, Баррисс не сожалела, Баррисс даже не стыдилась сделанного, считая абсолютно верным свой поступок, какой там поступок, страшнейший грех, унёсший жизни сотни невинных обитателей храма. И для неё это абсолютно ничего не значило.       Она совершила ужасное, совершила убийство, вандализм, теракт, во имя каких-то сомнительных призрачных целей, и совершенно ничего не чувствовала при этом. Как не могла больше ничего чувствовать по отношению к ней и Луминара. Её последний лучик солнца, её надежда на счастье, её дорогой ребёнок, её сердце и душа умерли в тот день, когда в храме джедаев раздался сокрушительный взрыв, унёсший сотни жизней невинных людей и гуманоидов, и воскресить их не могли ни жалкий вид этой молодой, сошедшей с верного пути девушки, ни её больше не сияющие чистотой морской глади синие глаза.       Сейчас они были грязнее самого грязного болота, сейчас они отражали уродливую, сухую и безжалостную душу Баррисс. А может, у Оффи, у этой террористки, и вовсе не было души?       Мысленно задавшись данным вопросом, Луминара в один момент поняла, что она не родила на свет нежный цветок, трепещущий мягкими лепестками на каждом лёгком ветру и так нуждающийся в защите, а породила монстра, от которого нужно было защищать весь окружающий мир. Монстра, от которого нужно было избавиться!       Световой клинок как-то сам собой прыгнул Ундули в руку… Всего один взмах, одно роковое нажатие кнопки, и яркое синие лезвие карающим мечом справедливости пронзило плоть террористки, преступницы, Оффи, падавана, дочери, Баррисс — слабого беззащитного ириса, который всегда нуждался в помощи, заботе и любви матери. Когда-то давно Луминара позволила ей с гордостью прийти на этот свет, сегодня же мать сама со стыдом отдавала своего ребёнка в холодные лапы смерти. Баррисс была виновата, Баррисс была чудовищем, которое не должно было существовать в этом мире, и Баррисс в итоге искупила свою вину собственной кровью.       Ничуть не сопротивляясь, дочь приняла наказание матери, матери, которую как мать никогда и не знала, позволив яркому синему клинку вонзиться ей в грудь, прямо в сердце, разрывая, прожигая плоть, и вместе с этим сей клинок вонзился и в сердце Луминары, разрывая и прожигая её душу насквозь. Баррисс была рождена для счастья, для светлого будущего, для того, чтобы с честью нести наследие своих родителей и стать великим джедаем, но этот, казалось, хрупкий и нежный цветок, на самом деле оказавшийся ядовитой и жестокой змеёй, не оправдал ожиданий ни Ордена, ни своего отца, ни матери, разочаровал, убил, погубил надежды последней, и теперь от её рук гиб сам. Нет, не от её, от своих собственных, от своего выбора и своих поступков.       Ещё несколько минут, несколько казавшихся вечностью мгновений Луминара и Баррисс стояли вот так неподвижно, в немом шоке и плакали. Слёзы невольно бежали по их щекам, и каждая из мириаланок сейчас хоронила нечто своё, сокровенное и понятное только ей. Оффи, да, Оффи, а не дочь Ундули, гордо и достойно приняла свою смерть, а Луминара, мать, породившая чудовище, наконец-то спасла мир от оного. Вот только было ли ей дело сейчас до спасения мира, когда она потеряла их обоих: и его, и её?       Световой клинок уже был деактивирован, а охрана постепенно приходила в себя, когда безжизненное и бездыханное тело Баррисс упало к ногам Луминары, к ногам матери упало тело её ребёнка, её девочки, её дорогой и обожаемой дочери.       Мир продолжал жить и чувствовать всё по-прежнему.       Вот только Луминара больше не могла.       Сердце матери больше не чувствовало абсолютно ничего, в погибшем вместе с «весенним ирисом» сердце матери и в её дальнейшей жизни осталась лишь пустота!