Love hurts But sometimes it's a good hurt And it feels like I'm alive
Идти по коридору светлой, небольшой, но в высшей степени современной фотостудии было несколько... волнительно. Репрезентация — не его история, руководство это знало, да и в общем Боруссия была не из клубов, что нагружают игроков рекламными контрактами. Но в этот раз что-то изменилось. Пришла директива сверху: нужна масштабная рекламная кампания для Класикера. Необходимо было повысить посещаемость конкретно этих матчей, хотя не сказать, что ажиотаж вокруг подобных игр когда-либо вызывал опасения. То ли понадобилось лишними деньгами какую-то дыру или долги покрыть, то ли — что более похоже на правду — действительно озаботились коммерцией. Поэтому Марко здесь. — Герр Ройс, — девушка, возмутительно молодая, аккуратненькая, деловая и просто красивая выросла перед капитаном Боруссии из ниоткуда. — Гримерка — третья дверь налево! Одновременно фамильярно и неуверенно хлопнула его по плечу — наверное, полжизни мечтала хотя бы прикоснуться. Ройс запоздало улыбнулся. А что ему ещё оставалось? Он и сам смущен. Так: третья, налево. Дверь в небольшую, молочно-сияющую комнату поддалась легкому касанию. Едва ступив внутрь, Марко собирался зарядить приветственной речью в адрес любого, кто был призван курировать его сегодня. Не дожидаясь приступа стеснительности, в два шага приблизился к почти киношному стульчику, на котором сидел, видимо, тот самый "любой". — Добр... Ройс нелепейшим образом осекся, почти с ужасом увидев в зеркале напротив полунаглую-полухмельную улыбочку, от которой старался держаться на расстоянии пяти сотен километров. — Доброе утро, Марко, — казалось — ему постоянно так казалось, — Левандовский еле держался, чтобы не смеяться над ним в голос. — Гримеры пытались сохранить интригу для меня, но я-то знал, что из всей Боруссии только ты и мог мне компанию составить. В этой, в первой же фразе поляка вскрылось столько старых, перемалывающих и отсылающих смыслов, что Ройс даже думать о них не хотел. Лучше было вспомнить, где и как он мог пропустить в договоре такой важный и в корне все меняющий пункт, как "Роберт Левандовский" . До чего банально — под звездочкой, мелким шрифтом? Ройс вздохнул, сразу пожалел об этом, но сел на стул рядом. Редкий случай, чтобы звездам их масштаба — и одну гримерку на двоих. И ведь уверены, значит, что звездная пыль не полетит. По какой-либо причине. Полминуты спустя подлетели визажисты и парикмахеры. Марко даже не подозревал, какой головной болью являлся для любого профессионального мастера: немного ломаная, искрящаяся улыбка солнечного капитана вызывала неуемное желание подчеркнуть его губы, но... Но это даже не про женский макияж. Другое дело Роберт: на сухом, безукоризненном, хоть и постаревшем за пять лет лице можно было творить, что вздумается. Бомбардир от обложки к обложке — всего лишь резюме видения себя очередным влюбленным в его голы человеком. Вскоре ворвался — максимально озабоченно, минимально извиняясь, — фотограф, принеся с собой костюмы, для каждого на отдельной вешалке. Эта была небольшая, но невероятно, по-немецки слаженная команда профессионалов своего дела, не нуждавшаяся в лишних людях. — Пожалуйста, не помните только, надевая, — фотограф балансировал на грани "сохранить уважительный тон" и "они несмышленые тридцатилетние дети, которые ещё и размеры горазды перепутать". Меньше чем через минуту в гримерке они остались вдвоём и тут же развернулись спинами друг к другу. Левандовский как будто дожидался, когда утихнут чужие шаги: — Кажется, нас обоих здорово... Ройс напрягся в плечах и спиной ощутил, почти увидел подавляемую улыбку поляка, прекрасно знавшего, как капитана коробила грубая брань из его уст. На языке Левандовского не было грязи — ровно до Баварии. — ... наебали. Ройс прикрыл глаза, светлые ресницы дрогнули. — Не понимаю, — Марко уже начал стягивать одежду с вешалки. — Акцент мешает. — Разве? А я уж уверовал, что за столько лет выбил из себя польский, — кажется, был настроен очень дружелюбно Роберт, даже не закусив язык после явного выпада и принявшись расстегивать пуговицы на клетчатой рубашке. — Баварский, — Ройс стянул толстовку. Левандовский не издал ни звука в ответ, не хмыкнул даже, и это было плохо: капитан Боруссии почувствовал, что погорячился и вышло глупо. Столько лет прошло, а он реагирует, как будто поляк ушёл вчера. Он просто так чувствует. Пять минут неловкого, молчаливого шуршания одежды. "Мы снова делим раздевалку", — ожогово, — горячо и болезненно, — пронеслось в сознании Ройса. "Знай он заранее, что я буду — принял бы предложение? Не думаю", — остудил голову и сердце, вдохнув поглубже, всегда здравый Роберт. Всегда правый. Дверь открылась широко и без скрипа —оба едва не отшатнулись, встретившись глазами с фотографом. — Готовы? Прошу, и начнём, пожалуй, — кивок куда-то себе за спину. Левандовский несколько спешно обернулся к бывшему одноклубнику: краем глаза успел оценить в зеркале, что выглядит прекрасно в том, что будет украшать стены стадионов. Порыв самолюбования длился ровно до первого беглого взгляда, которым он окинул Марко: — Это... Что за черт? Ройс стоял на расстоянии вытянутой руки и неуклюже поправлял лацкан. Такого же угольно-черного пиджака, надетого поверх такой же белой рубашки, как у Роберта. — Пока не слишком многообещающе, да? — улыбнулся криво, но искренне, ободряюще Ройс, понимая, что бывший товарищ разочарован. По мнению польского нападающего, задумку этой кампании и правда с натяжкой можно было считать выстреливающей и мощной. Блэк тай или вроде того. Лёд метких глаз спустился по шее немца, и Роберт улыбнулся уголками губ: — Умеешь завязывать галстук? Марко моргнул и бессознательно взял висевшую на шее полосу черной ткани за оба конца: — Не особо, — пожал плечом, не вникнув в суть его интереса. Без обиняков, длинные, крепкие пальцы Левандовского очутились на шее игрока Боруссии, начав умело орудовать с неприкаянным элементом одежды. Ройс опешил и поднял взволнованные глаза на поляка, успев заметить у того уже прилично повязанный галстук. Роберт, казалось, не обратил на его смущение никакого внимания, от сосредоточенности слегка вытянув губы трубочкой, и управился моментом. — Пойдём, — Левандовский стукнул его кулаком в грудь; не дожидаясь, покинул гримерку. В самой студии — Марко от этого отвык — была особая атмосфера: задняя стена с экраном являлась сгустком света и белизны, превращяя в полутень все углы и кулуары. — Айнзайгер, Себастьян, — по-деловому кивнул и пожал каждому руку их фотограф на сегодня. — Просто Себастьян, бога ради! — добавил тут же почти заведенно, будто они успели начать качать права, как к нему обращаться. Уже ровный и спокойный, обернулся на свой штаб, своих бравых коллег: — Свободны, — нетерпеливо, но сохраняя лицо в рамках делового разговора, махнул кистью. Все засобирались, цепочкой выйдя из студии. Ройс вскинул брови, безотчетно повернувшись к Левандовскому, как испуганный ребёнок к взрослому. То есть всех гримеров с их бесконечными кисточками и стремлением к глянцевому идеалу, по новой наводящих красоту после каждого щелчка... Их не будет? — Отличные ребята. Каждый — профессионал, нам доверяют только ответственные мероприятия, — задумчиво заговорил фотограф и повернулся к игрокам. — Они мне сегодня не нужны. Капитан Боруссии смотрел на Левандовского, но его не видел, — один лишь холодный профессионализм и, пожалуй, спешку. Себастьян разглядывал их двоих более чем пристально, но для них почти незаметно. — Вы можете, — он сделал паузу, убедившись, что привлек внимание обоих, — галстуки развязать? Роберт изогнул бровь, не изменившись, однако, в лице, как будто его попросили о какой-то глупости. Помедлив, ослабил узел и потянул за ткань. Ройс последовал его примеру. Галстуки, тем не менее, было сказано оставить. — Встаньте к экрану, друг напротив друга, — скомандовал Айнзайгер, направившись к темному чехлу, прислоненному к двери подсобки. — Я не понимаю, — как будто перепроверяя, огляделся Марко, — почему он всех отослал? — Без понятия, — показалось, что с неохотой ответил, пожав плечами, Роберт и пошёл, встав под пробивной свет ламп. Опустив глаза, внимательно осмотрел кожаные туфли; требовательно потоптался на месте, будто должен был встать на очерченный там для него чёрный крест. Ройс сжал губы и проглотил очень много того, что сказать ему не позволили природный такт, воспитание и чувство собственного достоинства. Оно у него было и в полном порядке, что бы Левандовский, чересчур уж нарочито сейчас минимизирующий любые контакты с ним, ни удумал. Тем временем Себастьян оказался уже рядом и вытянул обе руки вперёд: — Примерьте. Капитан Боруссии потерял дар речи —подобных вещей он вживую не видел и тем более не держал. Он с большим трепетом перенял это из рук фотографа: — Меч? Как настоящий. Только полегче всё же будет. — Меч? Не оскорбляйте гросс-мессер, — в сторону пробубнил, помня, с кем работает, Айнзайгер, а прибавил громче. — Он самый. Насколько возможно аутентичный, но не настоящий. Упаси боже. Роберт смотрел поверх плеча Себастьяна неподвижным взглядом на Ройса. Для чего мечи? Напутствующий взгляд почти сразу настиг Марко: он дернулся, резко обернувшись к Роберту. Тот уже не глядел, поворачивая гросс-мессер одной рукой наподобие рыцарских финтов и скрупулезно следя за его движением. — Для чего мечи? — неловко обратился, чуть подавшись вперёд к фотографу, Ройс, транслитерировав мысли поляка в речь. Доверчиво улыбнулся на холодный поворот головы Айнзайгера. — У нас здесь Боруссия и Бавария. А между вами — Класикер. Мы сделаем так, чтобы билеты на эту войнушку оставили даже Гвардиолу с полупустым стадионом. — Клоппа с Гвардиолой, — засиял, подсмеиваясь, Левандовский при одном упоминании о стране, где сейчас творил его обожаемый тренер. — Вызов принят, — и с наигранно рьяным видом в два взмаха рассек перед собой воздух гросс-мессером. Капитан Боруссии был совсем не рад быть "Боруссией", если "Баварией" во плоти будет этот польский нападающий. Для него каждый класикер — беспрецедентный вызов: не решится ли он послать всё это и уйти с поля во время розыгрыша углового, лишь бы остыть и собраться с мыслями. Ройс сник и даже не догадался это скрыть. — Раунд первый, — неожиданно оказавшийся рядом Себастьян сжал его плечо в жесте поддержки. Внимательно заглянул в глаза. — Вы начинаете, капитан Ройс. Боруссия рвёт Баварию, — обращаясь к Роберту, — вы горите 0:3, герр Левандовский. Последний ухмыльнулся такому сценарию и даже не попытался это сгладить. Глаза Марко потемнели —Левандовский ли их заполонил, темноволосый ворон в черном костюме, кровь ли хлынула от неприкрытой наглости... — Что мне делать? — сухо уточнил немец, готовый, кажется, исполнить любую установку. — Покажите мне этот сюжет. Вам лучше знать, как именно, — и Айнзайгер тихо отступил за камеру, почти исчезнув за объективом. Роберт повернул голову, улыбнулся фотографу как "не заставляйте мальчика делать мне больно, ему самому от этого тошно". — Встань к стене, — Марко внезапно подтолкнул расслабившегося Левандовского рукоятью в плечо, заставив бессознательно сделать два-три шага в том направлении. — Это будет убийство или что похуже? — прислоняясь спиной к стене, невозмутимо съязвил поляк. Самоуверенный, снисходительный взгляд глаз, достойных Короля Ночи. Из этого оружия он стрелял, не перезаряжая. Вместо ответа Ройс без предупреждения прижал лезвие поперёк оголенного горла форварда Баварии, взяв меч передним хватом с обоих концов. Левандовский закашлялся, по инерции, немного нервозно перехватив гросс-мессер. Он не ждал, что Марко станет так сильно давить. — В холодильнике вы его, что ли, держали, — сумев ослабить давление на трахею, попытался сделать хорошую мину при плохой игре. Борусский капитан, унесённый в свои мысли, не вдруг понял, что тот про мессер и руки и правда здорово холодит. — Много разговоров для побежденного, — Марко прижал лезвие ещё крепче, уперевшись коленом в стену для устойчивости. Лицо Левандовского покраснело тотчас. Он с явным усилием выдавил улыбку — более человечную, чем его оскалы для празднования голов: — Марко, что с тобой? Широкая ладонь как-будто-нежно пролетела по волосам Ройса, пригладив и сразу же растрепав их. Ройс распахнул глаза, как пробудившись ото сна: а перед глазами лишь его ему улыбка. И Роберт повторил фокус, мягко прижав голову Марко к себе и выдав в самое ухо: — Ты всегда слишком любил обниматься. Теперь наступила очередь Ройса зайтись кашлем, после того как — ещё в гримерке такие заботливые — руки поляка стянули галстук у него на шее. Капитан позорно выронил мессер. Левандовский элегантно вынырнул из-под его рук. — Раунд второй. Коман забил, Левандовский — дубль. Единственный момент Боруссии за встречу — гол с пенальти. Левандовский сдержал солидарный смешок на этот раз. Сценарий прописан по личностям — и по делу, потому что в Баварии отдельные имена действительно имеют значение. — Раз на предыдущем класикере вы нас здорово... — продолжение повисло в воздухе, взгляд мерцающе-льдистых был долгим. Ройс нервно поправил галстук, как было, и огладил подбородок. — Что ж, тогда... На колени. Неподвижные, вальяжные глаза поляка напрягали. Где конец у этой фотосессии? Левандовский терпеливо хмыкнул, одним движением сдернул джинсовку, по-видимому, фотографа со стула и кинул Марко под ноги. Немец как в слоумо, как в тумане проводил короткий полет куртки взглядом. Роберт вдруг подошёл к нему вплотную, сильно сжал за плечи и заглянул в глаза убедительно, доверительно и требовательно: — Просто. Сделай. И дёрнул, так же удерживая за плечи, вниз. Ройс, не удержав равновесие, повалился вперёд, хватаясь за пол, воздух и ноги Левандовского. — Т-ш-ш-ш, — баварец позволил бывшему одноклубнику обхватить свое запястье, — посмотри на меня, Марко. Ничего я тебе не сделаю — это всего-навсего мой сюжет. А теперь отпусти. Как же Марко Ройс хотел, видит бог, зашипеть или, на худой конец, царапнуть его по руке. Почему у него, у этого Роберта Левандовского, всё и всегда идёт по плану? Почему именно его "хорошо" — это ройсовское "так не должно было случиться"?! Надо было срочно открыть дверь или окно, чтобы впустить хоть чуть-чуть воздуха — Марко плавился под мощными лампами, эксклюзивным пиджаком и невнимательным, поверхностным взглядом форварда Баварии, руки которого требовали проверить пульс, зрачки и дыхание. Ночной кошмар выворачивало наизнанку, в реальность: Роберт как аутентичнейший средневековый феодал возвышался над неугодным крестьянином. Не суда ради, а просто чтобы опробовать, просмаковать свою над ним власть. — Не думал, что так ты хотел бы расправляться с противниками на поле, — вполголоса заговорил капитан Боруссии, изо всех сил маскируя, что он какой хочешь, но не спокойный. А в конце и вовсе улыбнулся безотчетно, будто Левандовский мило пошутил. Дурачок. Поляк приподнял лезвием подбородок Марко; тот проследил за поблескивающим лезвием, не отрывая глаз. — Не подозревал, что ты хотел бы удушить меня средневековым мессером, прижав к стене. Здесь Ройс рассмеялся — честно, по-доброму, не скрываясь. Потому что умел Левандовский в самый пошлый, непригодный для шуток момент отпустить что-то незначительное, а дальше... "Разве можно на меня злиться? Нужно ли?" — "Нельзя, наверное. Не можется", " — не говоря ни слова, смущенно пряча улыбку на поверхности карих глаз, капитулирующе пожимал плечами Марко. — Прости, — сумбурно-виновато потупив глаза, продолжал открыто и доверчиво сиять капитан. Они столько лет не выходили на чистый, откровенный разговор, — если выходили, всё как-то не очень хорошо кончалось, — и он попросту себя не контролировал. — С ума сошёл, — по-взрослому, журя, будто он там, в Баварии, стал вдруг на пять лет старше Ройса, покачал головой Левандовский. И протянул руку первым. Марко не помнил, как отряхивал джинсовку и с извинениями возвращал её Айнзайгеру; как прикидывал, что же это вышла за фотосессия и в каком ужасе будут в Боруссии; как думал, переманят ли они болельщиков Сити и Ливера и с какими лицами Пеп с Клоппом будут кусать ногти после их рекламной кампании. Помнил только, как принимал руку Роберта и сжимал посильнее, чтобы скорее подняться. Костюмы, само собой, остались им как презент от спонсора, только мягкая рыжевизна волос Марко уже появилась в широком вороте тёмно-серой толстовки. Что же, что же сказать..? Он скорее принимал душой, чем мог объяснить логикой, но чувствовал, что надо как-то обозначить, закрепить это. Что "это" ? Ройсу казалось, что они немного подлатали искореженные, заброшенные за пять лет их отношения. Да, так: угрожая друг другу, практически тет-а-тет, мессерами. Которые, кстати, оказались настоящими. Капитан Боруссии погладил невозможно тонкую царапину под подбородком. Наверняка, скоро разойдется вширь —Левандовский обласкал его, совсем не думая, что мог навредить. Роберт, скучающе присвистывая, застегивал часы и ремень брюк. Марко, окрыленный, без нужды расправлял складки на рукавах. Поляк поднял глаза, посмотрел прямо. "Так... Что же сказать?" — беспомощно пронеслось у Ройса. — До скорой встречи, — рассекая лицо в улыбке и надеясь, что она выглядит вполне естественно, он машинально протянул руку. — Давай, — быстрое, крепкое рукопожатие. Левандовский по какому-то наитию глядел вслед бывшему товарищу, пока шаги того не прекратились хлопком входной двери. А потом мучительно долго рассматривал себя в зеркало. И пил воду с лимоном. Жуткая жажда. Какая-то попсовая мелодия, которая нравилась Анне и по совместительству стояла у него на звонке, встряхнула его. Он взглянул на номер: похоже, рекламный. Стоило ему выехать из Мюнхена, такие звонки просто одолевали. Начнут предлагать какое-нибудь бесплатное моющее средство для окон, и наговоришь ты с ними на цену этого самого средства. Поляк почти дослушал до припева и всё-таки сбросил, когда увидел перед собой ноги, посмотрел выше — Марко. — Извини, — Ройс переступил с ноги на ногу, теперь улыбаясь совершенно искренне и попутно пытаясь скрыть это маленькое воодушевление. — Наушники где-то выронил, — постучал пальцем за ухом. — Не находил? Баварец молча огляделся и вдруг опустился к стулу позади себя. Протянул на вытянутых пальцах белые проводки: — Твоя пропажа? Марко зажмурился, как кот, и благодарно принял их. Стыд признаться, но, в ужасе от обнаруженного в гримерке Левандовского, он тогда сдёрнул толстовку с наушниками, не глядя. Взгляд чайных глаз медленно проскользил от предплечья к ладони Роберта, замерев на свете от экрана. — Рекламные номера. Задолбали, — пожал плечами тот. Марко почему-то заторопился и, махнув неуклюже кистью, стушеванно бросил невнятное "пока!" Роберт не успел попрощаться.***
Засунув наушники в карман, Ройс остановился на мгновение у входа в студию, поправил рюкзак на одном плече и пошёл к машине. Современный мир многое усложнял, а другое многое делал до безобразие простым и понятным. Марко старался дозвониться до Роберта, пока не пришлось вернуться самому. Ты удалил меня, Леви Вопрос, не решающий их проблем, не меняющий абсолютно ничего: "Как давно?"