Начать жизнь заново

Мелодии сменялись одна за другой, а я продолжал рисовать. Последние несколько часов внутри обитала удивительная лёгкость с примесью странной меланхолической грусти. Однако, когда бы я ни рисовал, появляется ощущение, словно на спине вырастают огромные крылья. И при всей моей земной тяжести они вполне способны дать мне почувствовать холод облаков. В отличие от многих художников я рисовал не схемами, а, начиная сверху вниз, выводил готовую зарисовку. Некоторые детали получались кривыми и корявыми: особенно полоска рта. Никогда не мог срисовать её с точностью до миллиметра, ведь даже малейший сдвиг делает выражение лица совершенно другим: от насмешливости до искренности. Мне всегда казалось, что именно рот рисовать сложнее всего. Особенно Юлю с её жестами и мимикой. В десять часов выключили основной свет, поэтому пришлось оторваться, чтобы поставить впереди себя сумку и положить туда телефон, придавив его ноутом. А перед этим включил на сенсоре особую функцию, позволяющую экрану гореть около десяти минут. Вскоре мне удалось закончить зарисовку, оставалось добавить дополнительные «мазки»: что-то заштриховать, где-то навести. Увлечённый процессом, я совсем не заметил, когда рядом на простыню залез ещё кто-то, и обратил на «нечто» внимание только тогда, когда слева раздался восхищённый вздох: — Вау, ну ничего себе! — это была Юля. Она, подражая мне, приподнялась на локтях и неотрывно смотрела на рисунок. — Да у тебя талант! И не просто талант, а талантище! Тебе надо в нашу академию! — В смысле? — переспросил я, сняв наушники, и по-прежнему не отрывая взгляда от рисунка. — У вас ведь школа только для обеспеченных детей… — Не совсем, — она с хитрой усмешкой провела пальцем по своему же лицу на изображении. — Школа поделена на две части: одна для «богатеньких детишек», у них как у нас — синяя форма, а вторая для страдальцев и оборванцев, но с каким-то талантом. Неплохо бы тебя туда запихнуть. Я с досадой вздохнул: до нашей школы никаких похожих новостей не доходило. Наверное, слишком маленькие городки и сёла попросту не брали в расчёт. Но, в любом случае: я бы никогда не бросил Тёму, а свои каракули талантом не считал. Когда за пример берёшь такого художника, как дед, на его фоне становишься мелким и невзрачным салагой. Однако после Юлиных слов мне стало жутко интересно: какая она, эта академия? — Расскажешь? — попросил я, складывая ноут и свой рисунок в сумку. — Только если отдашь мне ту каляку, — она кивнула на дневник. Я пожал плечами, молча соглашаясь — чувство полёта ушло, портрет стал обыкновенным кривым изображением, которое не жалко выкинуть. Вдохновение – переменчивая штука. Вырывать страничку не хотелось, но любопытство победило. — Держи, — выдраный лист перекочевал в собственность Юли, и улыбнувшись, она торжественно начала: — Ну, в общем, если совсем подробно, то слушай. Дед друга моего папы — урождённый украинец. Он владелец кучи предприятий и одержим, чтоб дети получали хорошее образование. Поэтому решил построить школу. Вернее, как папа рассказывал, он построил несколько школ, а сам стал директором одной из них где-то в Америке, у самых проблемных детей. Хотя у нас тут тоже такая фигня творится… Но я не об этом. Летом форма одна, а зимой другая. Мы с Сашкой и Владиком её надели, чтоб бабушке похвастаться. Только вместо нашей нижней одежды, в школе надевают белые свитера, а я ещё и белые колготки с зелёными гетрами. Хотя, по-моему, нам это ни к чему - у нас там и зимой жара. А ещё, кстати, у всех есть галстуки и переобувка. Где дед взял такой стиль — никто не знает, но всё равно прикольно, — она довольно усмехнулась, сворачивая рисунок вчетверо и переворачиваясь на левый бок. — У всех есть такие серёжки, — Юля повернула голову, и в ухе слабо блеснула серьга, — камень у наших – изумруд, а у «Зелёных» — цирконий, по-моему… Я не разглядывала. Кто не хочет носить серёжки, может надевать клипсы, — она поморщилась, видимо, испытав на себе всю прелесть пытки этими адскими сооружениями. Да, когда-то я тоже страдал подобным. Мы с Тёмой купили пару клипсов на двоих и надевали по одной на левое ухо (потому что откуда-то услышали и верили, мол, на правом ухе её носят только гомики). Первый час было нормально, второй-третий - тоже, но на четвёртый оно так адски заболело, что пришлось снять. Ухо покраснело настолько, что Тёма долго метался между: поржать или посочувствовать. Оказалось, я её неправильно закрепил, а там миллиметр в сторону и «прости-прощай». Тёма… с течением времени, при упоминании его имени, у меня всё меньше болит в груди. Чем дальше от «города», тем легче. Наверное, я становлюсь пофигистом. Хотя немного страшно думать о будущем: оно определённо не выйдет счастливым и безоблачным. Да-а, хорошо бы попасть в ту академию. Видя, что я задумался, Юля перестала рассказывать, иногда переглядываясь с играющими в карты близнецами. Те перебрались на верхнюю койку, но не помещались, поэтому полулёжа скрючились. «Нянька» давно спала, отвернувшись к окну. Кружевная шляпа висела на вешалке, чуть выше её головы. Привлекая внимание рассказчицы, я спросил: — А дальше? — Ну, ты ж там задумался, — проворчала она, неопределённо взмахнув рукой. — Так вот, форма серёжки обозначает класс учащегося, а классов всего семь. Детей берут с двенадцати лет, поэтому распределяют так: Синий А, то есть С-А — это двенадцать лет, С-В — тринадцать, С-С — четырнадцать, потом идут С-D, C-F… — Подожди-подожди, — недоуменно перебил, — а где буква «E»? Это английский алфавит?! Особыми знаниями иностранного языка мне обладать не довелось, но алфавит – стандартно. И в алфавите явно отсутствовала одна обязательная буква. Со стороны близнецов послышались смешки: — Ага, очередная странность дедульки, — сказал, э-э-э… Саша. — Когда отец у него спрашивал, тот ответил, мол, «С-Е» и «З-Е» не звучит. Странный старик. — Не перебивай, — раздраженно откликнулась Юля, смешно нахмурив брови. Сейчас она напоминала какого-нибудь мелкого рассерженного зверька, там, хомячка или шиншиллу, готового после первой обиды доблестно ринуться в бой. – Он, между прочим, меня, а не вас спросил! Ну, ладно, что там дальше… а, в общем, идет С-F, C-G и последний — С-Н. Зелёные аналогично: З-А, З-В — ну, ты понял. — Ты сейчас в Синем-С, да? — складывая наушники, я полностью избавился от музыки, и немного подумав, скрестил ноги по-турецки – к счастью, койка мне это позволила, пусть и пришлось немного наклонить голову. Одновременно я невольно отметил: это «Ну», у девчонки проскальзывало через каждое слово, только с удивительно разной интонацией, и оттенками этого самого тона. Каждое «Ну», пусть оно и считалось словом-паразитом, звучало неодинаково: то с угрозой, на манер Александра I, то с Наполеоновской строгостью. Ей бы в театре работать – талант налицо. — Не-а, — из-за моей спины раздался насмешливый голос, — она только в «В», — на сей раз моим просвещением занялся второй близнец. — Мы ж тебе говорили, малой пять лет учиться, а нам - три. Я мысленно подсчитал — ага, получается, близнецы сейчас в Синем D. Бли-и-и-и-ин с такими подсчётами чёрт ногу сломит – я определённо назову героем того, кто в них разбирается. Юля в ответ на «малую» обиженно засопела, и я поспешил переключить её внимание: — А что с серёжками? Девчонка задумалась. Она тоже села, скрестив ноги, однако «потолок» ей совершенно не мешал: — У А-классов квадрат, у В — круг, у С — треугольник, у D — шестиугольник, а у F, G и H идут буквы, — на этом моменте она завистливо вздохнула, то ли желая носить такие серёжки, то ли «относить» и поскорее смыться. Если судить по выражению лица - скорее второе. — Кстати, забыла сказать, форму и серьги мы покупаем сами, а «зелёным» школа выдаёт. — Стоп-стоп-стоп, — я замахал руками впереди себя. — Не понимаю: это школа или академия? — Школодемия, — снова послышалось сзади. И другой голос: — Демишкола. — Заткнитесь! — раздраженное шипение Юли, а потом спокойно. — Академия вроде, просто мы её школой по привычке называем. Ну? Что ещё тебе рассказать... А, вот! Не знаю, как там у «зелёных», но у нас в классах почти как дома, все удобства есть: компы навороченные у учителей, ноуты у нас на некоторых предметах, да и половина преподов какие-то «не наши» - иностранцы в смысле. Ну, столовая хорошая, общая, правда… Ну, и всё в общем-то. — А что случается с теми, у кого «талант» пропадает? — я повернулся, прислоняясь спиной к стене, чтобы одновременно видеть всех своих спутников. Кажется, Саша только что проиграл, и братья начали раздавать новую партию. Интересно, много им при таком «замечательном» освещении видно? Сомневаюсь, что где-нибудь здесь припрятаны линзы ночного видения – если они, конечно, существуют. — Ась? — не поняла Юля, недоуменно посмотрев на меня. — Хм-м, например, в Зелёный-А поступила девчонка с классным писательским талантом, тексты пишет - загляденье, — я попробовал объяснить ситуацию «на пальцах». — А потом вдруг перестаёт писать хорошо. Что с ней будет? — Как «что»? Выгонят, конечно, — рассказчица посмотрела на меня как на идиота. — Зачем им такая нужна?! Для этого все «зелёные» в конце каждого полугодия проходят что-то вроде экзаменов. У каждого свой, а кто не проходит — вылетает. У нас, если родители разоряются и т.д. и т.п., тоже выгоняют. К тому же предметы, которые преподают, у классов отличаются: у нас этика, психология и ещё там муть всякая, а у «зелёных» такого нету, им такое нафиг надо - весь упор на профиль идёт… Ну, всё! Я свой рисунок отработала. Пойду. И, быстро прошмыгнув мимо меня, даже не слезая вниз, девчонка забралась на вторую койку к близнецам. Те, не отрываясь от игры, освободили немного места сестре, а сбоку послышалось тихое ворчание соседа «няньки»: — Странная школа, мудрёная какая-то. И зачем тока построили? Хах, наверное, наш разговор слышал весь вагон… по крайней мере, те, кто не спит. Уж им-то теперь будет о чём поговорить со знакомыми. И вообще, странно. Очень странно, что в Украине решили построить подобную частную школу. Не спорю, у нас немало талантливых людей, но богачей не так уж много… хотя если столько классов, то не скажешь. Наверное, в нашей деревне я слишком отстал от жизни... Ладно, не время для рассуждений, пора бы поспать. Снова вешаю сумку на вешалку и прячу в карман телефон. Кажется, завтра мой свитер будет выглядеть очень помятым… И плевать, никто ж не отругает. Ложусь по привычке на живот, укрываясь тонкой простыней и пряча руки под подушкой. Самая большая радость моего маленького роста — много места на кровати. Надо радоваться, пока могу, а то вырасту, и придётся покупать двухметровую… Опять в голову закрадываются глупости, но ведь отчасти они помогают сохранять самообладание. Засыпая, слышу нечёткий голос Юли: — Ха-ха, выкусите, идиоты! И вы называете себя карточными мастерами?! Сонно улыбаюсь. Так смешно наблюдать, как во время «отсутствия» воспитательницы она постепенно начинает разговаривать на привычном для подростков «уличном» сленге. Весело… Прежде чем окончательно погрузиться в объятия Морфея, мне подумалось, что день вышел бы совсем замечательным, если бы его завершил длинный, спокойный сон.