Фантом

Это было потрясающим окончанием буффонады — торжественная встреча с его постоянным любовником. Он был куда красивее меня, намного более утончённым и изысканным, даже более женственным. Движения его были полны благородного изящества… Он был старше, и, конечно, опытнее. Единственное, в чём мы были похожи — светлые волосы. Надо полагать, подобная внешность, светлая кожа и волосы, нравятся ему. У них, в азии, такие, верно, редкость… Ему нет до меня никакого дела и для него не было ничего трепетного. На что я надеялся? Я тихо вздохнул, осознав своё положение. Птичка в моей груди умолкла в потемневшей клетке. Огонь стих. Я вдруг почувствовал, как устал от всего этого. — Брукс, познакомьтесь, — «фантом» обратился ко мне, и я спокойно повернул голову на его голос, — Господин Петров. Как и мы с Вами, большой поклонник оперы и Пуччини. — Не преувеличивайте, Кабураги, — пробормотал представленный мужчина, — Без Вас до театра я ни за что бы не добрался. — Не всё время следует посвящать делам — это чревато нервными срывами. Вам ли этого не знать? От нервов — все болезни, — со знанием дела добавил он, — Верно ведь, Брукс? — Да, — тихонько согласился я, равнодушно глядя в окно — там, освещая небольшой клочок улицы, горела лампа, подвешенная к карете за металлический крючок. Да ещё фонари поодаль… — Брукс? Вы с нами? — поинтересовался Кабураги. — Да, — сказал я опять и, заметив, что карета останавливается, пропуская кого-то впереди, вдруг ляпнул, — Спасибо, что были так любезны и подвезли меня. — Куда это Вы собрались… — Домой, вот мой дом, спасибо, — и я, не слушая его, тут же выскочил из экипажа, быстрым шагом отправляясь вдоль по улице, стараясь как можно скорее завернуть за первый попавшийся угол и пропасть из виду. Насчёт дома соврал, конечно, но находиться с ним, а уже тем более — приезжать в его дом, было более невозможно. Вернись, пока ещё можешь, — кинулось уговаривать меня возмущённое чувство, томящее грудь, — Куда ты идёшь? — Прекрати, — буркнул я сам себе, продолжая упорно идти вперёд. Что тебе с того, что ты не один? Почему это так тебя волнует? Ты был готов на всё. — Хватит! — прервал я себя. Ты готов был убирать дерьмо за лошадьми на его конюшне, только лишь встречаться с ним иногда! Куда ты идёшь? — Я иду домой! — упрямо шепнул я со злостью. Он будет твоим сегодня ночью! Куда ты идёшь? Он всю ночь не сможет думать ни о чём, кроме тебя. Только ты будешь иметь для него значение! Чего ещё ты хочешь? Этого мало? После всего, что ты говорил — этого мало?! Вернись! Ещё мгновение и всё снова будет потеряно! Всё, о чём ты так сокрушался, пока он сам не поманил тебя пальцем. Вернись. Наконец — спасительный перекрёсток. Я свернул за угол. — Всё, — выдохнул я, — Всё, хватит. Упокойся, — опершись на стену дома, чтобы не упасть, я поднял вверх глаза — над крышами простиралось серо-фиолетовое небо, скрытое рваными грязными, как полусгнившие тряпки, облаками, — Домой… — дыхание становилось в воздухе белёсым паром. Я облизнул сухие губы. — Домой, — придерживаясь за стену, я отправился дальше, опуская взгляд под ноги. Этой ночью я ещё долго бродил по городу. Я подумывал даже утопиться. Но взбираться на бортик, карабкаясь по фонарю? И потом, вода наверняка холодная… Я прошёл по мосту, лишь ненадолго задержавшись, чтобы насладиться бликами луны, играющими на водяной глади. У сквера я наткнулся на двух пьяниц. Они окликнули меня, и я отдал им свой кошелёк. Волноваться было не о чем, кошелёк был старый, а денег в нём было совсем мало — даже не хватило бы на то, чтобы нанять коляску до дома. Там же, у сквера, я поранил руку о гвоздь, торчащий из края скамейки. Я замотал кровоточащую царапину носовым платком. Проходя мимо кабака, я вдруг возжелал заступиться за приличную на вид девицу, к которой очень похабно приставал какой-то военный. Девушка убежала, а мне едва не сломали рёбра. Я отделался разбитым в кровь подбородком и гудящей от удара о мостовую головой. Вернувшись домой, я стянул с себя пыльную верхнюю одежду, оставив её на полу комнаты. Камердинер, верно решивший, что господин его теперь будет приходить, когда ему вздумается, тихо ворчал в своей комнате и, вероятно, грозился написать дяде о моём вопиюще непристойном поведении. Горничная боялась выходить из комнаты и даже заперлась, когда я разбил вазу с поникшими гортензиями о паркет посреди своей комнаты. Лёжа на кровати и закинув на спинку ноги, я кусал кончик пера в задумчивости. Я должен был что-то придумать. Может быть, бросить университет (это было несложно с моими успехами в последнее время), уехать к дяде в поместье? Жениться на девушке из не богатого дома, жить с ней на лоне природы. Растить детей. Может быть, если позволят деньги, завести породистых собак. Нам было бы хорошо жить всем вместе. И дядя мой был бы мной доволен… Да, он возлагал надежды (и не только надежды) на то, что я выучусь и останусь в городе. Но кем я здесь стану? Служащим?.. Клерком? Кем? Зачем мне такая судьба?.. В этом городе, гнилом и зловонном, меня не прельщает ни одна из перспектив. Как я был глуп, когда стремился поскорее уехать сюда, оставив дядюшку одного. Я не ценил всего, что имел, когда жил с ним. И теперь я здесь — и ненавижу этот город. Он же отвечает мне взаимностью. Я отбросил перо и повернулся на кровати, обернувшись к окну — светила луна, выглянувшая из-за облаков. Это рассердило меня. Я задёрнул шторы, едва не оборвав их, и свернулся на кровати в тёмной комнате. Я начинал дремать, когда вдруг кто-то толкнул меня в плечо. Я в ужасе проснулся, обнаружил себя в пустой комнате, очертания которой едва угадывались в темноте. Рядом с кроватью никого не было. Я поспешно забрался под одеяло, испуганно оглядываясь и, закрывшись с головой, замер. Если бы я не был до смерти напуган, я, быть может, позвал бы камердинера. Но я боялся слезть с кровати и, в итоге, так и уснул, подвернув одеяло со всех сторон. К счастью, это происшествие отвлекло меня, и проснулся я уже только поздним утром. Меня разбудил странный шум: кто-то громко и бесцеремонно ругался в прихожей. Я с кряхтеньем повернулся, убирая край одеяла от лица, приоткрывая глаза в недовольстве. — Мне плевать на это!.. — раздалось за дверью, после чего она распахнулась, — Мне нужно поговорить… А вот, смотрите, он уже и не спит! — мужчина подхватил трость, широко шагая к моей кровати. — Вы… — я, плохо соображая со сна, подтянул одеяло, прячась под ним вновь, — Вы… что здесь делаете… в такое время? — О господи… — он слегка наклонился ко мне, — Вас вчера что, били? Да что тут вообще произошло? — он распахнул шторы, впуская яркий свет, и я зажмурился от боли в глазах. — Какого чёрта Вы делаете… — пробормотал я, вытирая слёзы, потёкшие от света из окна. — Господин говорит, чтобы Вы… — начал камердинер. — Брукс, скажите уже ему, чтобы отстал! — гость вернулся к моей кровати, — Лучше принеси своему господину что-нибудь, чтобы он привёл себя в порядок! И вот эту гадость убери сейчас же, — он пошевелил тростью осколки вазы и умирающие под ними гортензии, — Быстро, быстро! — он накинулся на моего камердинера так, что тот в испуге выскочил из комнаты, сам того не желая, — Живо за совком и щёткой! И закрой пока дверь! Наведя хоть какой-то порядок и отшвырнув сапогом мой истасканный за ночь камзол в угол комнаты, он наклонился, чтобы поднять перо. В комнату просочилась бледная от охватившего её ужаса горничная и принялась убирать с пола осколки вазы. — Принеси мне воды для питья, — попросил я её. Она, подняв поднос с кучей битого фарфора и цветами, кивнула, исчезая из комнаты. — Уму непостижимо, — ворчал гость, подходя ко мне и, кинув на мою постель покрывало, уселся на него, оказавшись рядом со мной, — Объясните-ка мне, почему Вы сразу не отправились домой, как обещали, и вообще — с чего вдруг выскочили вчера из кареты, как умалишенный? Я хмуро посмотрел на него и отвернулся. Вошла горничная с чашкой воды. — Дай мне, — он принял чашку из её рук, — Спасибо. Пойди теперь поторопи его, — он кивнул на дверь, — Немедленно следует умыть этого негодяя, — он протянул мне чашку, и горничная за его спиной убежала, прикрывая плотно дверь за собой. Я взял чашку в руки. — Не смотрите на меня, — велел я недовольно. Он безнадёжно вздохнул, отводя взгляд и осматривая мою комнату. Я поднёс к губам чашку и с огромным удовольствием стал пить. Пока я наслаждался прохладной водой, он снова поднялся на ноги, подходя к моему столу, внимательно рассматривая мои вещи. — Вы решили трость вернуть? — спросил я, отставляя чашку. — Какую ещё трость? — возмутился он. — Которую я забыл у Вас. — Она у меня дома? — поднял брови он, — Тем лучше. — Если дело не в этом, зачем Вы здесь? — спросил я. — Я волновался. И, судя по всему, не зря. Вот, — он указал пальцем на листок на моём столе, — У Вас лекции во вторник с самого утра. А сегодня вторник. Спрашивается — почему Брукс до сих пор не поднялся с постели?! — Это Вас не касается, — буркнул я, — Не трогайте мои вещи. Он скептически взглянул на меня. — Поднимайтесь, — велел он, — Вы ещё успеваете на лекцию по государственному управлению. И, если Вам кажется, что Вы никуда не пойдёте — не тешьте себя пустыми надеждами на этот счёт. — Я никуда не пойду. — Ещё как пойдёте, — сказал он, — Но у Вас есть ещё час на то, чтобы умыться, надеть чистую одежду, позавтракать и объясниться со мной. Я предпочёл бы начать с объяснения. — Я ничего не собираюсь объяснять. — Давайте на чистоту, — он сложил руки на груди, опираясь на край моего стола бедром, — Мне всё это очень не нравится. Я считал Вас человеком серьёзным и был о Вас весьма хорошего мнения. Но теперь я вижу перед собой какое-то малолетнее ничтожество с разбитым лицом и рукой в кровавых потёках, бьющее вазы с цветами и не имеющее воли выгнать гостя, отдающего хамские приказы его слугам. С Вашего позволения, я считаю, что несу за Вас некоторую ответственность. И если Вы до этих пор об этом не знали, я торжественно Вам об этом сообщаю. Поэтому сотрите с лица эту гримасу праведного гнева, а заодно и уличную грязь вперемежку с соплями, и немедленно поднимайтесь с кровати. Я смотрел на него, открыв рот, и ничего не мог ответить. Слова, даже самые простые, не желали вылетать из горла. — Не заставляйте меня ждать! — он постучал по запястью пальцами, — Это не приведёт ни к чему хорошему. Сейчас я выйду из Вашей комнаты, раз уж Вы настолько смущены моим присутствием, но, чтобы когда я вернулся через четверть часа, Вы были уже одеты. Он вышел, оставив меня сидящим на кровати с немигающим взглядом и ураганом негодования в груди. Как ни странно, после его слов, как только ко мне вернулась способность двигаться, и впрямь поднялся, удостоив кровать чести быть заправленной моими руками, дождался камердинера с водой и, послушно приведя себя в порядок, в действительности принялся ждать его. Красивый и благоухающий. — Вот теперь Вы в полной мере готовы к тому, чтобы принять мой скромный презент, — сказал он уже куда более учтиво, возвращаясь и внося букет белоснежных цветов; поспешно надев очки, я увидел, что это розы, — Но, честно говоря, я боюсь оставлять их теперь, когда увидел, какой участи удостаиваются неугодные Вам цветы. — Дайте их мне, — я протянул к ним руки. — Вы отчасти утишили моё волнение, — он передал мне розы. Ощутив тяжесть прохладных стеблей, я опустил глаза, любуясь подарком. — Возьмите мой стул, — сказал я, видя, что он больше не решается садиться на постель рядом со мной, — Только осторожно, — предупредил я, — У него хромая нога. Но если сидеть спокойно, он устойчив. Как много их здесь? — спросил я, зарываясь в розы носом. — Сто одна, — сообщил он, взяв стул и, поставив напротив меня, сел, — Так, по крайней мере, сказал мне мой садовник. Я усмехнулся, вдыхая розовый аромат, и совсем немного покраснел. Мне стало стыдно за то, в каком виде он меня застал, когда только пришёл. — Что случилось вчера? — спросил он, опершись локтями на колени, — Я расстроил Вас чем-то? — Зачем спрашивать, если и так ясно, — пожал я плечами. — Вы мою поездку имеете в виду? — спросил он и я решил, глядя на него, что он выглядит очень даже мило, в отличие от своего обычного образа. — Ваше личное дело, куда и зачем ездить, — сказал я. — Тогда что не так? — Я не хочу быть лишним экземпляром Вашей коллекции. — Что Вы имеете в виду? — удивился он. — Меня не устраивает роль одного из списка таких же, как я, — вздохнул я, высказавшись даже слишком, на мой взгляд, прямо. — О чём Вы? — О том мужчине в Вашей карете вчера вечером. Не нужно обладать особым даром, чтобы понять, кем он Вам приходится. Он помрачнел, заставив меня от испуга сжать розы крепче. — Помилуй Вас Господь! — сказал он, осеняя себя крестным знамением без какой-либо богобоязненной застенчивости, — Это же мой юрист! — Что?.. — не верил я ушам. — Да что же Вы подумали про меня! — воскликнул он громче, — По-вашему, я что, содержу бордель? — Откуда мне было знать? — вскинулся я. — Следовало спросить у меня! — заявил он, впадая в ярость. — Зачем мне было спрашивать, если и так всё было ясно?! — Вы несносны, Брукс, — он откинулся на спинку моего стула, — У вас помои в голове! — Осторожно! — вскрикнул я, заметив, что стул накренился. — И Ваш стул шатается, чёрт возьми! — снова пригнулся он, и стул пришёл в равновесие, — Купите себе новый! — Мне нравится этот, — опротестовал я. — Сидите на чём хотите, воля Ваша, — отмахнулся он, — В другой раз я сяду на Вашу кровать. — Какой ещё другой раз?! — Брукс! — воскликнул он, — Вы выдвигаете ужасные предположения и ведёте себя, как капризная институтка! Давайте уже помиримся! — он протянул мне руку, — Вы мне нравитесь, я этого не скрываю. Неужели, я настолько Вам противен? Давайте хотя бы будем друзьями. — Если бы Вы понизили тон и были бы сдержаннее, я бы Вам поверил. — Перестаньте ходить кругами, — тихо злясь, произнёс он, — Я не имею никакой корысти, чтобы лгать о своей симпатии к Вам. — Если бы мне нужен был такой друг, как Вы, я бы давным-давно нашёл его себе, — заявил я, после чего протянул руку, обхватывая его ладонь, — Я не хотел быть только строчкой в списке, но раз Вы уверяете, будто его не существует… — А его не существует. — … я доверяюсь Вам всецело, — закончил я. Он посмотрел на меня, потом на наши сцепленные руки, и снова на меня. — Вы сами сказали это, Брукс… — проговорил он почти ласково и, поднеся мою руку к губам, поцеловал. В этот момент дверь приоткрылась, и появился камердинер, собиравшийся узнать, можно ли подавать завтрак. — Вон! — разразился «фантом», увидев это, — Тебя не учили стучать перед тем, как войти?! — Замолчите! — раздражённо прикрикнул я на него, и повернулся к камердинеру, — Что ты хотел? — Завтрак…. Господин… — Будь добр подать, — кивнул я, — И слушай впредь то, что говорю я, а не мои гости, — я махнул рукой и он ушёл к горничной, чтобы передать указание — завтраком занималась она. Я повернулся к мужчине, по-прежнему сжимающему мои пальцы. Он был немного удивлён и внимательно смотрел на меня. — Вы сами сказали, что я должен был так поступить, — отговорился я, откладывая розы на постель, наклонился к нему, но поцеловать так и не посмел, отворачиваясь. — Мы ещё поговорим об этом, — усмирённым тоном сказал он, глядя на меня сверху вниз, после чего отстранился, чуть сжав мою руку, выпуская её из своей и, поднимаясь, возвратил стул на место, — Приезжайте ко мне домой после Ваших лекций, — сказал он, — Имейте в виду, я проверю Вашу посещаемость. — Это больной вопрос, — честно признался я, — Но, надеюсь, сегодняшние события усилят моё рвение к учёбе. — Будь я Вашим отцом, я бы Вас выпорол, — он покачал головой. — Я согласен принять наказание и не являясь Вашим сыном, — пробормотал я, — В другом контексте. Он собирался огорошить меня очередной нахальной остротой, но раздался стук в дверь. — Оставлю Вас пока без порки, — сказал он многообещающим тоном, отправляясь открыть дверь горничной, — Но только посмейте ещё выдумать какую-нибудь околесицу — и Вам не поздоровится, — приоткрывая дверь, — Приятного аппетита. — Спасибо, — поблагодарил я. — До встречи. — До встречи, — эхом отозвался я. Он ушёл. Воздух в комнате принялся густеть и замедляться с его уходом. — Ваш завтрак… — Я понял, спасибо… — Остынет… Я упал рядом с цветами бок, опираясь на локоть, смотря на них… — Господин… — А! — я вскочил с кровати, вновь привнося в комнату энергию движения, — Точно! Как же я проголодался! — я уселся за стол, — Нет, не трогай тетради! — велел я горничной, отламывая кусочек от булки и отправляя его в рот, — Поставь цветы в воду. У нас есть ещё ваза? — Да, конечно… — Ах! И прости меня за то, что я испортил твои гортензии, — сказал я опустившей взгляд к полу служанке. — Ничего, — она сдержано улыбнулась, — Могу я идти? — Да, возьми только цветы скорее, чтобы они не начали вянуть. — Да, господин. Я с аппетитом приступил к своему завтраку и только где-то ближе к концу, осознал, что произошло. Я резко оглянулся на дверь комнаты. Боже, пошли мне силы, чтобы справиться с этим.