Фантом

«Я доверяюсь Вам всецело». Сидя на лекции, я думал о значении сказанных мной слов, казавшихся мне по прошествии времени безгранично глупыми и подходящими разве что для невесты, отдающейся супругу на шестнадцатом году жизни. «Я доверяюсь Вам всецело»… Без сомнения я был поражён его приходом, розы усилили моё изумление, вёл он себя чересчур уверенно и властно, а исходящий от него аромат был и вовсе неприлично волнующим. Всё это смутило меня и заставило поверить в то, что я могу ему доверять. На мгновение мне показалось, будто бы его участие искренно и его слова об ответственности не пустой звук. Быть может и так. Но что станет с его добродетелью, спустя две, три или десяток наших встреч? В лучшем случае — это обещает быть приятным приключением. Скорее всего — усложнит жизнь мне и ему. На что я обреку себя, посетив его сегодня? Внимая уговорам совести, я делал вид, будто бы колеблюсь с принятием решения. На самом деле, я давно уже принял это решение. Мне казалось, я сам лишал себя возможности разумного выбора. Я не видел причины, но хотел быть с ним всем своим существом. Зная, что не следует этого делать, я не смог бы избежать соблазна прийти к нему, будучи приглашённым. И дважды, и трижды и столько, сколько он захочет меня видеть. Однако то, чего я хотел, было за гранью реальности. И, хоть его возможности были мне неведомы, я ощущал, что, в первую очередь, это находится за гранью реальности для меня самого. Я вошёл в уже знакомый дом. Меня встретил знакомый мне дворецкий. И я полагал, что господин останется верен себе, праздно проводя время в недрах своего дома и, возможно, не смотря на ранний час, с удовольствием потягивая какой-нибудь отвратительный алкогольный напиток. Я ошибся. — Брукс! — хозяин дома удивил меня и испугал одновременно, — Вы слышали? Это ведь чудо! — он едва дождался, пока я отдам дворецкому верхнюю одежду. — Прошу меня простить… — проговорил я, в то время как он бесцеремонно обнял меня за плечо, уводя в гостиную, — Я не понимаю о чём Вы… — Дождь! — воскликнул он, — Хвала тысячерукой Каннон! — он ткнул меня носом в неброскую статейку в газете, — Вы понимаете, что это значит? — Отчасти, — ответил я. — Конец чёртовой засухе! — продолжал он восклицать. Оправившись от недоумения по поводу встречи, я обратил внимание на его внешний вид. Его нынешний костюм разительно отличался от того кошмарного наряда, в котором он соизволил встретить нас в прошлый раз. Тогда он показался мне разве что привлекательным разгильдяем, сейчас я видел перед собой элегантного делового мужчину, с некоторой только ноткой небрежности, не портящей при всём этом картины общей строгости. Отчего такие перемены в домашней одежде? Ведь я точь-в-точь также пришёл сегодня, как и в тот раз, разве что, в этот раз один, что тем менее заслуживает торжественного внешнего вида. Случайность? Стечение обстоятельств? Хочет ли он понравиться мне сейчас? Или желал не понравиться тогда? Или просто я пытаюсь искать тайный смысл там, где его нет? Мы вошли в гостиную и я, с некоторым удивлением, но уже готовый к сюрпризам, увидел незнакомую мне юную девицу. — Месье! — обратилась она к нему с улыбкой, — Куда же вы пропали так внезапно? — Как видите, дорогая моя, я отлучился с тем, чтобы привести к Вам моего друга. Ах да, — он обратился ко мне, — Вспомнил про Вашу трость. Действительно, как Вы и говорили, она у меня. Пожалуй, пока я помню об этом, как раз и схожу за ней, — и он ушёл, оставив меня с ней наедине. Трость. Хороший предлог, чтобы бросить меня в обществе незнакомой дамы. И зачем было говорить о забытом предмете при посторонних, ведь это явно намекает на мой предыдущий визит и мою несобранность. Или же на то, что я уходил в спешке… разгорячённый его ласками и поцелуями. В конце концов, не стоило ли поручить слугам принести мою трость, если же он настолько хотел вернуть её мне… Девица тем временем тщательно осмотрела меня, как повар ощипанную курицу, и, видимо сочтя подходящим для беседы, сказала: — Чего же Вы такой робкий? Входите и можете сесть. Я хочу с Вами познакомиться. Припреятнейшее дельце: она хочет со мной познакомиться и командует в его доме. Кто она такая? Родственница? Любовница? Впрочем, даже если любовницы у него имелись, знакомить нас было бы непоследовательно. Да и с моей стороны такое предположение указывает на развивающуюся паранойю. Неужели я так и буду продолжать видеть в каждом человеке, с которым он осмелится заговорить, потенциального соперника? Я вошёл в комнату, стараясь вести себя непринуждённо. — Садитесь, — повторила она, весело улыбаясь. — Как Вам угодно, — сухо ответил я, опускаясь на софу напротив неё. — Как Вас зовут? — спросила она. — Барнаби Брукс, — когда я смог увидеть её ближе, меня слегка озадачило её броское цветастое платье, делавшее её похожей на цыганку, что в её случае вряд ли можно было бы посчитать комплиментом. Она смотрела на меня и не спешила представляться в ответ. Её хитрая улыбка немного настораживала. Допустим, она ему просто знакомая, но зачем она здесь и чего хочет? Её вид не располагал к философским беседам. Слава богу, если суть того, чем она может развлечь его и польстить его самолюбию заключается в благодарном приятии его шуток и историй… — Как мне следует обращаться к Вам? — спросил я, наконец. Что-то же нужно было сказать… Она так внимательно на меня смотрела, что я спросил это лишь для того, чтобы не выглядеть уж слишком убого. — А как Вам больше нравится? — она кокетливо склонила головку. По мне так будь она самой королевой, мне бы не захотелось никак её звать, а этот вопрос навсегда вычеркнул её из списка порядочных в моём понимании дам. Вероятно, она ждала вопроса «а всё же?» или чего-то подобного, но тут моим избавителем явился «фантом». — Вот она, — сказал он, входя и оглядывая принесённую трость на предмет повреждений, — Чертовка горничная убрала её в другое место, и я не смог сразу найти. Учтиво улыбаясь девушке и по возможности сохраняя благочестивое выражение лица, я боком соскользнул в софы и поспешно подошёл к господину Кабураги. — Прошу прощения, но кто эта дама? — тихо спросил я. — Она?.. — он искоса взглянул на меня со своим обычным спокойствием, — Шлюха. Я, видимо, тут же покраснел от возмущения, не отдавая себе в этом отчёта. — Успокойтесь, — снисходительным тоном произнёс он, — Я имел в виду её призвание, а не профессию. — Она Ваша родственница? — спросил я, ничуть не успокаиваясь. — Нет, — качнул он головой, — Просто живёт здесь по соседству. Я думал пригласить её на обед, чтобы Вам было не так одиноко. Если, конечно, Вы пожелаете остаться. Весьма весёлая барышня, она смогла бы повысить Вам настроение. — Отошлите её, — попросил я, — Я пришёл к Вам. Если это невозможно, я с радостью приду в другой день, когда… Он почти дотронулся кончиками пальцев до моих губ, проходя мимо меня к ней в комнату. — О чём это Вы шептались у двери? — обидчиво спросила девица. — Ни о чём таком, что могло бы Вас заинтересовать, — сказал он ей, — Видите ли, господин Брукс поведал мне о важных новостях. Боюсь, нам придётся попросить Вас оставить нас, не то Вы рискуете умереть со скуки, слушая наш деловой разговор. — Но я бы… — начала она, подняв на него глаза, и, поняв, что просьба была неоспорима и лишь завуалировано вежлива, поднялась с кресла, — Впрочем, я и сама понимаю, что буду зевать, слушая Вас обоих. С удовольствием отдам предпочтение новому роману, что я ещё не успела прочесть. — Был рад видеть Вас, моя дорогая, — она протянула руку, он даже сделал вид, что поцеловал её, и она покинула комнату, а после и его дом. — Вы не представляете, какую бурю эмоций вызвала у меня Ваша просьба, господин Брукс, — сказал Кабураги отстранённо, после чего взглянул на меня, — Я поставлю её здесь, — сказал он, швырнув трость на софу, — Как я понимаю, Вы не против отобедать со мной? — он медленно подошёл, — Вы молчите? — Впредь… — пробормотал я. — Да, — кивнул он, ожидая продолжения, — Не делайте таких пауз, у меня складывается чувство, будто я на драматическом спектакле, а не у себя дома. Впредь? — Впредь постарайтесь предупреждать меня о сюрпризах заранее. — Это был неожиданный визит, — сообщил он, — К тому же, я не думал, что так Вы негативно воспримите её присутствие. — Она вела себя вызывающе. — Вы тоже ведёте себя вызывающе, — заметил он, — И этим мне нравитесь. — И она — тоже этим? Он взглянул на меня серьёзно. — И она — тоже, — ответил он, вновь приобретая хитрость во взгляде. Я уставился в пол. — Это шутка, — его тон и черты смягчились, — Я бы и не подумал Вас сравнивать. И не смотрите на меня травленым зверем, Брукс, Вам такой взгляд дьявольски идёт. Если Вы согласны обедать, давайте уже начнём. — Я мог бы пообедать и у себя дома. — И лишились бы моего приятного общества. — Кто Вам сказал, что оно приятно, — вырвалось у меня. — Тогда бы Вы лишились моего неприятного общества, — усмехнулся он, — И не смогли бы доставить никому удовольствия своим. Он просто невыносим, — подумал я. Мы обедали в столовой, где по приказу господина Кабураги накрыли стол на две персоны. Столик был небольшим, что делало угол достаточно уютным, не смотря на то, что комната была просторной и мы занимали лишь небольшое пространство у окна. Так как начинало смеркаться, в столовой зажгли свет. — Мне не нравится, когда комнаты излишне заставлены мебелью, — сказал Кабураги, объясняя пустоту комнаты, — Когда случается принимать гостей — слуги выставляют здесь большой стол. Но это происходит так редко, что я и забыл, сколько лет назад в этой столовой обедало больше двух людей одновременно. Я молча внимал его измышлениям о пространстве и затворничестве, пока слуги оканчивали приготовления. Вскоре они удалились, и мы с ним остались вдвоём. — Как Вас встретил университет? Надеюсь, Вы придумали достойную отговорку, почему Вас не было с утра? — Я оправдался своей болезнью, — неохотно сказал я. — Скучно, но действенно, — произнёс он, — Смотрите, чтобы Вас не вышвырнули раньше времени. Это было бы очень неприятно. Хотя, студенты наверняка заглядываются на Вас, в этом тоже мало приятного. — Они беспокоятся о вещах для них более привлекательных, спешу Вас заверить. — Неужели никто до сих пор не обеспокоился Вашими зелёными глазами? — Это не Ваше дело, даже если и так. — Разве? — спросил он удивлённо, — Мне могло бы это не понравиться. — Оставьте своё недовольство этим при себе, — проворчал я. — Пока для него нет причины. — Тем более, — рассержено сказал я, — А даже если кого-то станут беспокоить части моего тела, Вам я скажу об этом в последнюю очередь. — Но всё-таки скажете? Я замолчал. Он немного вывел меня из себя, и мне следовало успокоиться, прежде чем что-то ответить. — Вы не едите, — констатировал он, — У Вас пропал аппетит? — Напротив, — вскинул голову я, — Он отменный. Я просто не могу выбрать блюдо. — Выбирайте скорее, — посоветовал он, — Иначе оно может остынуть, и тогда Вам придётся есть его холодным. — В таком случае, я выберу другое. — Нет, — заявил он, — В таком случае Вы останетесь голодным. — Голодным я не останусь, поверьте. — Непременно останетесь, — сказал он, — И только попробуйте питаться чем попало. Я лично прослежу за этим. Мне кажется, все мои попытки успокоиться были тщетны. Вместо того, чтобы прийти в себя, я раздражался только ещё больше. — Не хватало ещё проблем с желудком, — он покачал головой, приступая к трапезе. После этих слов, я решил, что лучшим решением будет всё же перестать перепираться и поесть. Я с трудом, отпустив накопившееся негодование, выдохнул. В любом случае, что бы он там не говорил, запах вкусной еды и мой голод заставили меня уступить. Закончив с обедом, я ощутил приятное чувство насыщения. Даже мой диктатор «фантом» перестал казаться мне таким уж раздражающим. Он пожелал выпить чаю в столовой, и я молчаливо согласился с его решением. — Надеюсь, хотя бы обедом Вы остались довольны? — спросил Кабураги. Я, уже не стесняясь, ответил в стиле нашего предыдущего разговора. — Да, мне следовало бы поблагодарить за него Вашего повара. — Только лишь повара? — Да, — сказал я, — Потому как у Вас я ничего не просил, Вы сами хотели меня угостить. — И за это я не достоин Вашей благодарности… — Просите её у тех, кто более к Вам расположен. — Будьте Вы милостивы, Брукс, просто скажите «спасибо»! — Может быть. В другой раз, — отмахнулся я, взяв свою чашку с чаем и делая глоток. Он состроил скучающее выражение лица, отвёл взгляд в сторону, опираясь на пальцы подбородком, после чего снова посмотрел на меня. — Вы снова ничего не едите? — Я не люблю сладкое. — Попробуйте тогда хотя бы черничное варенье, — он ухватился за кончик ложки, приподнимая её. — Я не люблю ни варенье, ни чернику, — выдохнул я, не ожидая, что он после моих слов уронит ложку в вазу, обрызгав при этом меня жидким вареньем. Я взглянул на малиново-синие пятна на шейном платке и рубашке и понял, что откровенно зол на него за это. Его сдержанный смешок окончательно вывел меня из себя. — Я, честное слово, не специально, — рассмеялся он, — Вам идут эти брызги варенья. Если бы не их фиолетовый оттенок, вы были бы похожи на убийцу. Я резко поднялся из-за стола, смотря на него таким взглядом, словно действительно готов был его убить. — Что Вы делаете?! — еле сдерживаясь, спросил я. Он, скрывая, в свою очередь, улыбку, смотрел на то, как я бешусь и не очень-то беспокоился по этому поводу. — Если сами видите, зачем спрашиваете? — произнёс он и, спустя мгновение, швырнул ложку на стол и, подняв вазу с вареньем, выплеснул её мне в лицо. Не знаю, что им руководило в этот момент, но мне казалось, он был в восторге от своей выходки. Меня же тихо трясло от гнева. Сладкая липкая жидкость стекала по моей коже и одежде, оставляя на ткани вечные не выводимые ничем следы. Я медленно снял очки, смахивая с них слой варенья, и убрал в карман. Вытерев лицо запястьем, я окинул стол беглым взглядом и, схватив скатерть за край, смахнул её к чертям собачьим на пол, оглушая столовую звоном столовых приборов и шумом разбивающегося чайного сервиза. — Уж не хотите ли вы пройтись по столу… — ещё достаточно спокойно произнёс он. Я, уже зная, что собираюсь сделать, ухватился за столешницу со стороны окна и стол отправился вслед за посудой, переворачиваясь и погребая мусор под собой. Кабураги, увидев, что я натворил, приобрёл озадаченное выражение лица. Я подошёл к нему и поднял его со стула за шиворот. — Брукс, Вы с ума… — сошли, хотел сказать он, но не успел. Я, оттаскивая его за ворот камзола, свалил на жёсткий диван у стены. Он попробовал подняться, оттолкнуть меня, я ему не позволил. Мёртвой хваткой я удерживал его руки, прижимаясь к губам, целуя, это заставило его промедлить. Пользуясь долей секунды, я проворно, рывками, сдёрнул с него брюки. Он дёргался, пытаясь избежать прикосновений, и один раз даже больно ударил меня коленом. Не отпуская его ни на мгновение, стянуть на бёдра его брюки, расстегнуть свои, прижать его к дивану, раздвигая половинки его зада судорожными пальцами, с усилием войти внутрь, сдёрнуть мешающую штанину с одной из его ног, ощутить власть над «фантомом» сквозь собственную боль… почувствовать ненавистную вонь черники, заглушающую его тонкий чарующий аромат. Его гладкая золотистая кожа, такая, какая бывает только у азиатов, его горячая кровь в венах, тёмные волосы, его подрагивающие веки и ресницы, его губы, честное слово, как у фарфоровой куколки, словно нарисованные кистью и покрытые матовой глазурью, коротко подстриженная бородка, притягательная шея, всё его тело — всё, достойное исключительной трепетной нежности и поклонения, подчинялось мне одному безраздельно. Сопротивляться дальше не было смысла. Он слабо, от безысходности заскоблил пальцами по моей спине, отвернувшись от меня и скрипнув зубами, когда я глубоко проник в его тело. Он сжался в моих руках, опираясь на деревянный подлокотник дивана, и застонал от боли. Его низкий тихий стон пробрал меня с головы до ног и во стократ усилил моё желание. Моё неистовство заставило его с силой вжать пальцы в мои плечи, напряжённо дышать и снова, в который раз, стонать подо мной, дрожа от моих беспрерывных движений. Мне казалось, сам дьявол заставлял меня это делать. Мне хотелось выжать из него как можно больше неудовольствия, как можно больше болезненных стонов, дрожи, ненависти ко мне. Чем чувственнее вздыхал «фантом», тем сильнее разгоралась моя злость, и я пытался заставить его вновь ощутить то же, что и поначалу. Я становился жёстче, но это не помогало. Он обнимал меня, уже покорно, я чувствовал его дыхание на своей шее, его горячее тело принимало мою грубость, он хмурился. Но я не видел этого и проклинал его за его покорность. Я заставил его хрипло стонать в последнее мгновение. Не от наслаждения — о нём не было и речи. От того, как я сдавил его горло в запале мелькнувшего во мне удовольствия, оставляющего ему на память выплески моего семени. Но я нисколько не был удовлетворён. Я чувствовал, что всё совсем не так, как я хотел. Если бы он сопротивлялся до последнего, я бы не сомневался в правильности своих действий, он лишил меня возможности быть исчерпывающе омерзительным. Его чувства ко мне, пока я делал с ним это, не были ненавистью. Разумеется, он не был доволен, но и предельного недовольства в нём не было. Всё произошло слишком быстро: я быстро захотел, быстро начал и быстро удовлетворился. И получив какое бы то ни было удовольствие от его тела, я осознал себя в его объятьях… Разгорячённым, со зверским взглядом и повадками. Я понимал, что делал, пока был занят им. Всё ясно и достоверно… И вот, очнувшись от творившейся дикости, я понял всё во второй раз, заново. Я вырвался из его объятий, садясь рядом, разочарованный, хмурый от досады и неоправданных ожиданий. Я застегивал брюки. Впору было уйти, но голова предательски кружилась. Меня едва не тошнило от собственного внезапного сумасшествия, да ещё и от недавнего обеда. То, что я сделал, вдруг перестало быть для меня единственно возможной истиной и воздаянием по заслугам. Я понял, что только что изнасиловал человека, которого превозносил выше бога, выше отца с матерью и уж куда более чем себя самого. Я становился противен себе, я не знал, что делать дальше. Я готов был целовать подошвы его сапог, лишь бы он меня простил. Я готов был расплакаться у него на руках. Тотчас же признаться в том, как сильно люблю его, только бы вымолить его прощение. — Вы знаете, сколько стоил… — пробормотал Кабураги, стараясь дышать спокойнее, и я прислушался, — …сколько стоил тот сервиз, что вы расколотили?.. Неужели, нельзя было обойти стол… Вы… То, что Вы сделали… — Мерзко… — сказал я. Я вдруг почувствовал, как он взял меня за руку, и, оглянувшись, увидел, как он надевает одно из своих колец на мой безымянный палец. Он поднёс мою руку к губам и поцеловал. От изумления я даже, кажется, слегка приоткрыл рот. — Брукс… — шепнул он, — Идите домой, — он снова поцеловал пальцы на моей руке, — А завтра непременно возвращайтесь, и уже не бейте, пожалуйста, посуды. Ограничивайтесь мерзостью. У вас неплохо получается, — он приподнялся, ухватившись за мою руку, опираясь локтем на подлокотник дивана. — То есть… — в шоке пробормотал я, — Это не… — Да Вы весь в варенье, — усмехнулся он, проведя большим пальцем по моей щеке и слизывая с него чернику, — Вам следует умыться. Не пугать же людей на улице своим окровавленным видом. Значит так, Брукс, выйдете из столовой, по коридору третья дверь — спальня, в ней есть ванная комната. Умоетесь, возьмёте мою рубашку, — он снова хохотнул, глядя на меня, — Потом уже домой пойдёте. Вы всё-таки сумасшедший. Я никогда ещё не делал ничего подобного с настолько сердитым и перепачканным юношей. — Вы что, издеваетесь, Вы не могли сказать… — Поговорим завтра, Брукс. Отправляйтесь умываться, — он потирал шею со следами моих пальцев… Я прищурился хмуро и, забыв о варенье и о его просьбе, обнял его за талию, неотвратимо пачкая снова его одежду, глубоко поцеловал. — Это было липко и противно, — сказал он, — Не думайте, будто теперь Вам всё позволено. Убирайтесь домой. И отдайте брючину, Вы на ней сидите. Я приподнялся, выдёргивая её из-под себя. — Ну? Чего ждёте? — надевая брюки, спросил он. Не знаю, чего я ждал. Возможно, продолжения. Или его нежности. Или того, что он сам отведёт меня в ванную. — Давайте уже, идите, — он принялся меня отпихивать. Я хотел ещё что-то сказать ему, но слов не было и, поднявшись с дивана, собрав волю в кулак, я ушёл, лишь на миг обернувшись от дверей. Он недовольно вставал на ноги, придерживаясь за подлокотник. Он показался мне настолько повседневным и родным, что я отчего-то подумал — пусть он выводил меня из себя, пусть ждал реакции и, может быть, именно того, что я на него накинусь — для меня на свете нет ничего дороже, чем он.