Фантом

— Ох, Вы это видали? — он ввалился в мою комнату из коридора, отпивая чай на ходу, — В Европе вспыхнула самая что ни на есть настоящая многонациональная война! Вы что думаете, Брукс? Я отобрал у него газету и заодно вытащил карандаш, который он заложил за ухо и которым, как водится, что-то помечал на полях статей. — Вы обедали? — спросил я. — Нет, — ответил он, жуя, — Вот — у Вас только чай с печеньем, — он приподнял чашку, показав её мне, и снова откусил от печенья, прихлёбывая чай, — Но сейчас не об этом. Что ж Вы думаете об этой злосчастной статье? Чему Вас там, в университете, учат? — Тому, что кто бы ни оказался у власти — хорошему чиновнику всегда найдётся дело, — ответил я. — Как же Вы безрадостно это сказали, — заметил он, допивая чай с последним обломком съестного, — Уж будто бы Вы не довольны своим положением. А окажись Вы прямо сейчас там, в гуще событий… — И тогда тоже я не против был бы пообедать, — скучающим тоном проговорил я. — Стало быть, Вас это не интересует? — спросил он, отставляя чашку на мой стол, вытирая губы костяшками пальцев, — А если необходимость вовлекла Вас в эту войну? Если бы Вы не могли оставаться к этому безучастным? — К чему Вы спрашиваете? — недоумённо сказал я, — Я не считаю, что происходящее зависит конкретно от какого-то лица. И даже будь я причастен, я бы не сумел в одиночку ничего изменить. Так к чему же эти разговоры? — По-вашему, миропорядок происходит вне людского вмешательства? Но вот даже это покушение… Или скажете — на роду написано? — Если Вам станет от этого легче, то пусть так, — согласился я, — Предназначение — вот во что я верю. — И воля человека ничего не способна изменить, — подвёл итог он. — Воля лишь проявление предназначения, — высказался я, — А Вы, стало быть, считаете иначе?.. Кабураги задумался. — Брукс, да Вы чудо… — проговорил он, пребывая в задумчивости, — Я Вам говорил, что Вы — совершеннейшее чудо? — Да, мой друг, — чуть улыбнулся я, — Уже говорили однажды. Улыбка тронула его лицо, и он взглянул на меня своими глубокими и почти ласковыми глазами. — Я и тогда был абсолютно прав и сейчас… Вы говорили, что голодны. — Да, я хотел бы пообедать где-нибудь вне дома. — Отличная идея, поддерживаю Ваше предложение. У Вас в комнатушке становится невообразимо душно. — Для двоих здесь маловато места и воздуха, — пояснил я, — Однако, Вы так и не ответили. — Не ответил.? А, по поводу предназначения? Так это открытый вопрос, что здесь можно ответить. Вы правы, я согласен с Вами, хоть и считаю, что судьба вершится каждым. — Я не уверен, что понял… — Поймёте, даст Бог. Пойдёмте скорее на улицу, пока количество воздуха здесь ещё позволяет нам оставаться в своём уме. Пойдёмте, — он отправился за своими вещами. Я должен извиниться за то, что отложил момент разъяснений на некоторое время. Мне хотелось для начала похвастать перед Вами переменами в наших беседах с моим дорогим «фантомом». Наш обыкновенно скупой и саркастический диалог превратился в так желаемые мной ясные, как ночной прохладный воздух, разговоры. Отразив первые видимые изменения, я сейчас же возвращаюсь к описанию, и в нём поведаю, как сложились события после той самой знаковой для меня ночи в его доме. С тех самых пор мы с «фантомом» становились ближе день ото дня. Это поистине вызывало мой тайный трепетный восторг, и я целиком и полностью являл собой воплощение счастья и благости. К моему удивлению, он с пониманием отнёсся к моей привязанности, хоть и считал её чем-то вроде безрассудного восхищения. Но детали были не важны. Теперь мы очень много времени проводили вместе. Днём как друзья, как старший товарищ и его благодарный ученик. По ночам же — пусть и не каждую ночь, однако чаще, чем бы я мог и мечтать — мы превращались в нежных любовников. Ничего более мне было не нужно. Лишь бы он был рядом. Меня изумляло и радовало его хорошее ко мне отношение. Я был тягостно доволен всем, страшась думать о косвенных причинах его благосклонности. Также я запрещал себе думать о будущем. Я превратился в птицу феникса — настало решающее время, и я должен был постоянно гореть, осыпаться и вновь восставать из пепла, если хотел чего-то достичь. Это была любовь, возникающая один раз в сотню лет, я должен был стараться изо всех сил, чтобы задержать её уход хоть на мгновение. Он мог исчезнуть, да, но я не думал об этом. Я старался быть тем, кого он мог любить. Насколько мне было это под силу. Он не пустословил, утверждая, будто со времени нашей первой близости обязуется нести за меня ответственность. Неустанно помогая мне и направляя мою энергию в правильное русло, он следил за моими успехами и достижениями. Иногда мне начинало казаться, что в лице моего покровителя я больше обрёл отцовской заботы, нежели любви. Впрочем, и это было в какой-то мере безумно прекрасно. Он действительно принимал во мне участие, и это заставляло меня обожать его ещё больше. С самого начала наши отношения складывались из рук вон плохо и всё, что мы могли друг другу предложить — немного острот в адрес друг друга, да глоток терпкой беспросветной похоти. И я благодарю господа, что этим всё не исчерпалось. Озадаченный моим романтическим настроем, «фантом» постепенно стал ласковее со мной, а я, сцеловав с его губ немыслимое количество его яда, был готов соревноваться с ним в острословии и цинизме. Так мы уравняли наши шансы и могли сосуществовать рядом. Я не совсем понимал, что он мог при этом выгадать для себя, но мою удачу в этой игре было сложно переоценить. Это был джек-пот. Я не мог не радоваться тому, что теперь, вместо того, чтобы молча размышлять за своим столом, он разговаривал со мной. Иногда это доходило до такого абсурда, что наш разговор прекращался лишь тогда, когда я, жадно целуя его, начинал поспешно натягивать одежду, опаздывая в университет, так и не сомкнув глаз в течение всей ночи. Если раньше после такого я мог бы улечься в кровать и заявить, что никуда не пойду, потому как смертельно хочу спать, то теперь я понимал: это вопрос моей выдержки. И если я имел смелость провести всю ночь до рассвета в болтовне с любимым, то должен и выдерживать последствия этого поступка. Меня абсолютно не смущало то, как «фантом», сладко зевая, укладывался на подушку и иногда засыпал ещё до того, как я покину спальню. Если это случалось, я целовал его волосы (совсем как в моём давнем сне) и, вдохнув про запас его дивного аромата, отправлялся грызть гранит науки. О чём же мы с ним говорили? Кажется, обо всём. Однажды, после полуночи, окончив все дневные дела, в том числе и удовлетворив страдающую от любовного напряжения плоть, мы сидели в его тёмной спальне. Без одежды, немного лишь укрытые простынями, хотя это было даже лишним. — Что мы отмечаем сегодня? — спросил я, получая в руки бокал вина. — Одну прошедшую удачно сделку, — ответил он, — Я же Вам уже о ней говорил! Барнаби, чем Вы слушаете? — Я вспомнил, вспомнил! Не сердитесь, я действительно вспомнил, — улыбнувшись, я прервал его раздражение, — Это и впрямь повод для того, чтобы выпить. Чтобы и впредь дела у Вас складывались удачно. — С таким талисманом как Вы — пожалуй, — выдохнул он, поднося свой бокал к моему и прикасаясь к нему, — За удачу, — он сделал глоток вина и я последовал его примеру. Распробовав вино, я отдал должное его вкусу — оно было очень и очень приятным. — Ну что же Вы делаете? — с усталой улыбкой спросил он, увидев, как я смачиваю язык в бокале. — Пробую, — бросив своё занятие и делая большой глоток напитка, — Совсем не то недоразумение господне, что Вы предлагали мне когда-то давно. — Тогда у меня было противоположное желание, — сказал он, — Я желал не угодить Вам, насколько это было возможно. Но это было давно, Барнаби, в другой жизни. Я вздохнул и опёрся рукой на кровать, откидывая волосы и отпивая вина. — Что же это была за сделка, за которую мы теперь пьём? — спросил я, — Уж не занимаетесь ли вы поставками чудодейственной белой пыли? Он отрицательно покачал головой, чуть хмурясь. — Это лишь средство, но никак не образ жизни. — Вы действительно так думаете? Мне казалось, Вы часто прибегаете к её помощи. Я сперва не придал его словам особого значения, и, как мне казалось, совершенно справедливо. Я прекрасно помнил, с какой простотой и лёгкостью он предложил мне присоединиться к его удовольствию той ночью, после которой впервые проснулся в его постели. — Это моё дело, — он недовольно сдвинул брови, — Забудьте. Для Вас это было единственное в своём роде приключение. Второй раз оно Вам не грозит. — Почему же? — удивился я, — Вы это используете время от времени. Почему нельзя иногда и мне? — Я не собираюсь это обсуждать, — отрезал он, — И если Вы себе позволите что-то подобное, меня Вы больше не увидите. — Но почему? — ещё более изумился я его категоричности. — Потому что, — ответил он. Я замолчал, чувствуя себя немного неуютно после такого заявления. Мне на мгновение показалось, что, становясь ему ближе, я будто бы превращаюсь в кого-то вроде его сына или племянника. И он желает меня воспитывать, как воспитывал бы собственного отпрыска, используя силу своего непререкаемого авторитета. Я не мог понять, хочу ли я этого сам. Впервые я подумал, смогу ли я быть с ним и дальше, будь это не так просто и приятно, как казалось мне при взгляде со стороны? Я становился частичкой его самого, а это значило, что хочет он этого или нет, он вынужден заботиться обо мне, если я продолжу оставаться рядом. Я поднял на него недоумевающий взгляд. В тот же миг меня словно поразило молнией: это ведь мой «фантом». О чём я только думаю! Напротив меня, проваливаясь в подушки и мягкую перину, прислонясь к массивной спинке кровати, пил вино самый невообразимо шикарный обнажённый мужчина на свете. Самый прекрасный за всю историю существования человечества. И мне не нужен ни кокаин, ни сон, ни воздух настолько, насколько я желаю спокойного тепла его великолепного тела. — Я обещаю Вам… — проговорил я, и он бросил на меня взгляд, — …поступать только так, как пожелаете этого Вы. И я смотрел на него, наверное, так благоговейно, что он не мог не улыбнуться такому моему проявлению и не позвать меня в свои объятья. — Не надо мне ничего обещать, — сказал он тихо, скользнув ладонью на мой живот, обхватывая меня со спины, — Просто будьте. — Я буду, — шепнул я, прикрывая глаза и улыбаясь. Я повернулся к нему, и он позволил себя поцеловать. Сколько бы раз это ни происходило, я никак не мог удовлетвориться им и спокойно принимать его поцелуи, особенно подобные этому. Когда он едва касался влажными губами моих губ, словно я его маленькая возлюбленная жена. Всё-таки на его сына я похож меньше всего на свете, — думал я тогда, — Он лишь хотел бы сохранить меня для себя и пусть он это делает. Пусть будет нежным или строгим со мной, как угодно. Пусть угощает вином, пусть сердится на меня. Это так похоже на любовь, что я уже не просто в неё верю, я начинаю её чувствовать. Абсолютно невозможное и дерзкое желание обладать его сердцем, возможно, начинает сбываться. И, даже если я ошибаюсь, всё это слишком похоже на то, как если бы он и правда меня любил.