2
20 июля 2019 г. в 23:37
Отыскивая Клемента (крыс гулял по дворцу в поисках угощения), Робер немного припозднился с выездом. До начала шествия оставалось не больше четверти часа, когда они с Жаном-коновалом вывели Дракко и монастырского мула за ворота парка. Бывший разбойник каким-то чудом успел хорошо изучить окрестности Граши; впрочем, вероятно, он бывал здесь прежде. Он уверенно повёл Робера окольной тропой, желая разминуться с праздничной процессией. Дракко, пофыркивая, ступал следом за мулом, однако его крысейшество, явно недовольный предстоящим путешествием, шумно возился в своей котомке и возмущённо верещал.
Дорога шла вверх, карабкаясь на один из пологих холмов, окружавших Сакаци. Взобравшись достаточно высоко, Робер как на ладони увидел людную процессию из дворни и окрестных арендаторов, которая толпилась у дворца, готовясь выступить на главную аллею со свечами и кропильницами. Короткий взмах рукой кого-то из монастырской братии – и снизу грянуло мощное пение сотни здоровых глоток.
Оглядываясь, Робер наблюдал, как церковный ход неуклюже тронулся вперёд, голося молитву на старогальтарском с забавным алатским акцентом. Такое же нестройное пение доносилось со стороны города и предместий, когда ветер менял направление.
Робер взглянул на Жана-коновала: тот угрюмо молчал, совершенно не интересуясь происходящим, и упорно направлял мула на запад. Заходящее солнце висело перед ними, как огромное блюдо, выставив огненный бок из-за холма, на который они поднимались. До сумерек оставалось никак не более часа.
— Послушай-ка, братец, — запоздало сообразил Робер, прикинув, что до полной темноты не так уж и далеко, — а может быть, нам стоило дождаться рассвета? Через три часа вокруг ничего не будет видно.
Жан-коновал не ответил. Роберу показалось, что бывший разбойник не расслышал его слов, целиком уйдя в свои мысли.
— Эй! — позвал он уже гораздо громче. — Где ты намерен остановиться на ночлег, братец?
Жан-коновал резко обернулся. Теперь он смотрел прямо в глаза, и Роберу вдруг померещилось, что под насупленными бровями и мохнатыми ресницами беглого послушника вспыхивает зеленоватое пламя. Но, конечно, это была лишь причудливая игра света и тени.
— Не извольте беспокоиться, ваша светлость, — глухо отвечал гальтарец странным ломанным голосом. — Ночи нынче ясные, и дотемна мы успеем ещё немало пройти. Там впереди, — и бывший разбойник указал куда-то на волнистую линию горизонта, — будет место, где нас примут как желанных гостей.
— Что за место? — спросил Робер чтобы поддержать разговор.
— Так, убежище, — после небольшой паузы отозвался Жан-коновал словно бы с трудом. — Мне приходилось хорониться там в былые времена. Не извольте беспокоиться, ваша светлость, — снова повторил он, силясь улыбнуться, отчего его как будто слегка перекосило, — я позабочусь о ваших нуждах как до́лжно. Вас ждёт сносный ужин и мягкая постель.
Глядя на метаморфозы, происходящие с лицом и голосом Жана, Робер запоздало усомнился в благонадёжности проводника. Что, если бывший разбойник решил взяться за старое и намерен заманить доверчивую жертву в ловушку? Однако Робер почти сразу отбросил эту мысль. Вероятно, беднягу просто терзали душевные муки, невольной причиной которых стал он, герцог Эпинэ. Богатый аристократ вынудил нищего послушника нарушить свои обеты и покинуть единственное место, где тот мог спокойно скоротать свой век, не боясь властей и прося милости у бога. Недостойно подозревать в преступных намерениях несчастного, у которого не было даже палки взамен оружия, тогда как у Робера имелись при себе и шпага, и кинжал, и пистолеты.
— Когда мы доберёмся до алатской границы? — поинтересовался он беззаботно.
— Скоро… — по-прежнему глухо отозвался Жан. — Очень скоро.
— Дней через пять или шесть, не так ли?
— Да-да… Я хорошо знаю дорогу и скоро доведу господина куда нужно.
— Ты собираешься провожать меня до самого Эр-Эпинэ? — спросил удивлённый Робер. — Разве ты не боялся того, что местные власти поймают тебя и повесят?
— Я… я передумал, — ответил бывший разбойник как давеча сам Робер, заметно ссутулясь под серой рясой.
— А! — сообразил Иноходец, припомнив их дневной разговор у монастыря. — Понимаю. Ты, должно быть, сам хочешь выбрать подарок, который я тебе пообещал, так?
— Т-так, — ответил Жан-коновал с запинкой. — С-сам.
— И кому же ты намерен отдать корову? — нарочито бодрым тоном спросил Робер, чтобы хоть немного развеять мрачное настроение проводника. — Должно быть, той женщине, которая ждёт тебя в Гальтаре? Жене?
Последовала небольшая пауза.
— Не жене, — наконец отозвался разбойник словно нехотя. — Сестре.
— У тебя есть сестра? — слегка удивился Робер. — А говорил, что не имеешь никакой родни, кроме покойных родителей.
— Можно сказать, что не имею, — равнодушно отвечал бывший бандит, отворачиваясь. — Были, верно, всякие родичи, но отец помер, и никого не осталось. — Он помолчал и пояснил: — Мы ведь бедные крестьяне, голытьба. Если некому землю пахать – значит, нет и семьи. Отец помер, а мать пошла замуж во второй раз. Вот и всё. Не знаю, что с ней сталось после.
— А как же её дети от первого брака? — спросил Робер, поражённый спокойной обречённостью, звучавшей в словах Жана.
— Кому нужны лишние рты? — безразлично спросил тот, слегка пожав плечами. — Небось раздали по рукам: сестёр в услужение, а братьев – в батраки.
— А ты?
— Меня отдали нищим – побираться на большой дороге.
— Тогда откуда же у тебя сестра?
— Она узнала меня, когда я просил милостыню в одной деревушке. Вспомнила – верно, потому, что сама вынянчила, — рассеянно объяснил бывший разбойник. — Глядите-ка, господин, — оборвал он сам себя, показывая рукой вперёд: — вон на склоне того холма виднеется дорога, которая нам нужна. Там ещё берёзовая рощица. Раньше здесь кругом стоял лес, да его давно повырубили. Часа через два мы доедем до ручья в низине. Нам бы только успеть перебраться через него, а там будет и убежище, о котором я говорил.
Робер, щурясь, посмотрел в указанном направлении: действительно, в лучах заходящего солнца виднелась белая полоса дороги, уходящая вверх, к берёзовой роще. За ней, вероятно, начинался новый спуск: вся Чёрная Алати состоит из таких низких пологих гор, кое-где покрытых лесом.
— Едем! — решил Робер. — И расскажи мне про сестру. Как её зовут?
— Анна… — ответил Жан-коновал, как показалось Роберу, с неудовольствием. — Анна Перье́.
— Она, конечно, старше тебя?
— Угу.
— Сестра забрала тебя к себе, когда узнала? — допытывался Робер, сам не зная зачем – может, на случай, если ему придётся отыскивать родню Жана.
— Хотела, — отозвался бывший разбойник угрюмо. — Она послала меня к местному кюрэ, чтобы я выучился грамоте. Думала, что со временем я тоже смогу стать кюрэ, а то и костоправом: отец Корнель знал толк в лекарском искусстве… Но нищие приучили меня воровать.
— И поэтому сестра выгнала тебя? — предположил Робер.
— Сам ушёл, — равнодушно ответил разбойник. — Она считала, что лучше дохнуть с голоду, чем брать чужое.
Бедная, но честная крестьянка! Робер в душе пожал ей руку. Но, внезапно подумал он, как же тогда гальтарский бандит сможет подарить ей корову?
— Разве твоя сестра примет подарок от тебя? — спросил он резко.
Жан-коновал безразлично кивнул:
— Ничего бы не взяла, но с вашей дарственной – возьмёт.
Солнце зашло. Теперь над волнистой линией горизонта проступала лишь алая кайма догорающего заката. Трава под ногами налилась густыми малахитовыми оттенками, воздух стал темнеть.
— …моли-и-ись за нас! — вдруг дружно грянуло снизу, и Робер невольно обернулся. Далеко внизу церковный ход двигался вокруг Сакаци, похожий с такого расстояния на тонкую ленту, всю унизанную блёстками. Ветер, усилившийся к ночи, дохнул на путников молитвой и умчался прочь.
Жан-коновал поморщился.
— Уже зажигают свечи, — пробормотал он, указывая узловатым пальцем на блёстки. — Сейчас обойдут парк, и всё будет кончено. Пора, мой господин.
Робер машинально кивнул. Бросив случайный взгляд на небо, он заметил, что на востоке собираются тучи. Подсвеченные снизу последними лучами, они казались лиловыми скакунами с огненными гривами – как у тех демонов, о которых недавно рассказывала Вицушка.
— Собирается гроза, — бездумно бросил он. — Если пойдёт дождь, это не к добру.
Дождь в Огненную ночь означал, что святой Филипп не доволен людьми – так говорил ещё дед. Гневаясь, Филипп насылает ливень и гасит свечи грешников. Однако ещё хуже, если в Огненную ночь случается пожар: это означает, что святой отвернулся от чад своих.
— Грозы не будет, — поспешно возразил Жан-коновал. — А коли и случится, нам нужно постараться её опередить.
И он решительно пустил своего мула напрямик к дороге, на которую показывал с холма. Робер двинулся следом за ним. Клемент, было затихший в своей котомке, снова громко вознегодовал.
Сумерки надвигались стремительно: небо темнело, заполняясь тучами с востока, однако ни грома, ни молний не было. Только ветер швырял туда и обратно обрывки молитв и гимнов, которые пели в Сакаци и на юге, в предместьях. Теперь Робер отчётливо видел, как разгораются свечи, показавшиеся ему сначала блёстками, как тоненькие золотые ручейки текут по склонам холмов по правую руку от него. Когда-то он и сам шёл в голове подобной колонны, обходя свой замок и парк, а впереди, с толстою свечою в руке выступал одетый в алое с золотом дед…
Как давно это было! Теперь старик Анри-Гийом умер, и вымерла вся его семья. Остался только он, Робер, последний в роду Эпинэ.
Блеснула молния.
Она ударила в самую вершину холма, на котором они только что стояли – так, во всяком случае, показалось Роберу. Огромная и ослепительная, она сверкнула внезапно и бесшумно, озарив всё вокруг почти на хорну.
Грома не последовало. Зато из долины, где находился Сакаци, и с юга, где тянулись предместья, послышались испуганные вскрики. Золотые ручейки на мгновение замерли, а потом побежали опять, но уже гораздо быстрее.
Странное дело, но близкий удар молнии не встревожил Робера. Наоборот: его сердце забилось чаще и уверенней, а все сомнения разом исчезли. Он словно поменялся ролями с Жаном-коновалом: тот, напротив, боязливо втянул голову в плечи, внезапно став похожим на десятикратно увеличенного Клемента.
— Быстрее, мой господин! — лепетал он, едва шевеля губами от страха. — Нам нужно успеть до грозы!
Робер мимолётно подивился его трусости: бывший разбойник – и боится ненастья! Однако он пришпорил Дракко и, выехав на нужную дорогу, поравнялся с Жаном-коновалом.
Вторая молния ударила позади них. В её свете Робер неожиданно узнал места, по которым вёл его проводник. Это были горные тропы, пользующиеся у здешних жителей дурной славой. Немного левее и впереди должна была обнаружиться поляна с Белой елью. Судя по всему, Жан-коновал собирался обогнуть её и выйти к низине, отстоящей хорны на четыре к западу. Ручей, о котором он говорил, местные называли Лисьим.
— Разве за Лисьим ручьём есть жильё? — спросил Робер вслух, вспоминая рассказы Альдо, который гонял там лисиц пару месяцев тому назад, в самый несезон. — Я слышал, что в тех местах не останавливаются даже охотники. Ты говоришь, там есть дом?
Бывший разбойник повернул к Роберу совершенно белое, перекошенное от ужаса лицо, на котором лопатой стояла вздыбленная борода.
— Убежище... — отвечал он, едва не клацая зубами. — Только бы успеть, господин!
При виде его перепуганной физиономии Робер едва не расхохотался, но жалость удержала его.
— Ты так боишься молний? — удивлённо спросил он, подавляя неуместное веселье.
— Они накажут… Они хотят наказать меня! — невнятно забормотал Жан, трясясь как в лихорадке.
— Молнии? За что? — изумился Робер.
— Я должен… Я обязан вернуться! — в отчаянии выкрикнул несчастный гальтарец, однако не сделал ни единой попытки повернуть мула вспять, а наоборот, сильнее ударил его пятками.
— Ты боишься, что святой покарает тебя за нарушенный обет? — догадался Робер. — Успокойся, братец: это всего лишь гроза и больше ничего. Говорят, конечно, что дождь в такую ночь – недобрый знак, но ты же не настолько суеверен, чтобы бояться примет?
Утешение вышло так себе. Робер, мысленно выругав себя за недогадливость – конечно же, всякий эпинский крестьянин чрезвычайно суеверен! – предложил:
— Хочешь, я помолюсь за тебя? Ведь это по моей просьбе ты покинул монастырь. Будет только справедливо, если я возьму этот грех на себя. Serve Domini Philippe… — громко начал он.
Жан-коновал взвыл так, словно Робер ткнул в него раскалённым железом.
— Не зовите его! — неожиданно завопил он во весь голос. — Не надо! Не зовите его!..
Снова сверкнула молния. На сей раз её сопровождал гром: видимо, гроза приближалась вплотную к Сакаци.
— Да что с тобой? — поразился Робер: Жан-коновал вёл себя так, словно внезапно помешался. — Чего ты боишься?
— Это он! — простонал гальтарец, раскачиваясь туда-сюда на муле, которого, несмотря ни на что, продолжал усердно колотить пятками. — Это он развязывает их!.. Они скоро будут здесь!
— Кто? — непонимающе спросил Робер.
— Лесной пожар! — неожиданно выкрикнул бывший разбойник без всякой связи с предыдущим. — Мы должны спешить, иначе погибнем в огне!
Робер обернулся, чтобы переубедить Жана-коновала, и невольно вздрогнул: сзади разгоралось слабое зарево. Пока ещё неяркое, оно медленно ползло по склону, словно небесные тучи-скакуны слетели на землю и теперь бежали в высокой траве, стелющейся под ветром, как их ало-золотые гривы.
Робер пришпорил Дракко. Животные тоже почуяли неладное и выражали это каждое по-своему: Дракко хрипел и рвался, а смирный монастырский мул, которого погонял Жан-коновал, словно взбесился: он брыкался и бросался из стороны в сторону, пытаясь избавиться от своего всадника. Клемент безостановочно верещал и метался в кожаной котомке.
— Скорее, — бормотал Жан-коновал как в бреду, погоняя мула, — скорее! Мы должны успеть!
Они галопом пролетели через редкую берёзовую рощицу. Дорога опять незаметно пошла под уклон, облегчая животным бег.
Слабые сполохи легли на тёмную траву впереди, и Роберу почудилось, что за ними гонится какое-то живое существо. Он опять обернулся. Сзади, с пологого холма, на который они взбирались час тому назад, пламенеющим языком стекался тонкий золотой ручей. Неужели церковный ход ещё продолжается? – невпопад подумал Робер и тут же понял: это не церковный ход. Это действительно пожар, вспыхнувший от молний.
Нет!
Теперь Робер ясно увидел, словно внезапно прозрев: со склона холма вслед за ними спускался табун огненных лошадей – великолепных иноходцев, будто сотканных из света и пламени. Их длинные шелковистые гривы развевались на ветру, как огромные огненные языки.
— Пирофоры! — воскликнул Робер вслух, любуясь открывшимся зрелищем. Не осознавая, что делает, он остановил Дракко и как зачарованный повернулся лицом к огненным созданиям. Отсюда они казались крохотными, но Робер видел каждого из них совершенно отчётливо. Изящные и горделивые, они бежали, постепенно набирая скорость.
Но, праматерь Астрапэ, как же их мало, как мало! Один, два, три… Неужели их осталось всего чуть больше десятка?
За его спиной снова взвыл Жан-коновал.
— Не смотрите, господин! — заклинал он. — Не смотрите! Мы должны бежать!
Робер с трудом перевёл взгляд на своего проводника и поразился: в отсвете от далёких пирофоров грубые черты Жана как будто потекли – так текут от огня фигурки, сделанные из воска. Должно быть, на лице Робера отразилось замешательство и удивление, поскольку проводник торопливо закрылся ладонями. Монастырский мул выбрал именно этот момент, чтобы в очередной раз дёрнуться. Он со всей силы мотнул всадника, и существо, бывшее Жаном-коновалом, не удержавшись, полетело на землю. Густая копна рыжих, как львиная грива, волос, рассыпалась из-под свалившегося монашеского капюшона. Освободившийся мул, почти по-человечески вздохнув от облегчения, торопливо скрылся в темноте. Дракко всхрапнул и попятился.
Мнимый разбойник легко поднялся, став заметно тоньше и гибче. Это был не Жан-коновал, а девушка, высокая, стройная и рыжеволосая.
— Кто вы? — выдохнул поражённый Робер.
Девушка закрывалась ладонями, но сквозь разведённые пальцы на Робера глянули огромные зелёные глаза, светящиеся, как у кошки в темноте. «Лауренсия?..» – невольно подумал Робер. Он осторожно потянулся к ней и отвёл её руки в сторону.
На тонкой и гибкой девичьей шее сидела кошачья голова, обрамлённая львиной гривой.
Робер невольно отшатнулся назад. Клемент в котомке замер, словно и в самом деле почуяв льва, а потом принялся молча и остервенело грызть кожаные стенки своей тюрьмы.
Над Сакаци снова раскатился глухой гром. Нет, это не гром, а лошадиное ржание! Это пирофоры окликали Иноходца Эпинэ, призывая скакать им навстречу. Как он не понял этого раньше!
Робер оглянулся на приближающийся табун: пирофоры бежали, как бежит по земле пламя, текуче и стремительно, озаряя всё вокруг ало-золотым сиянием.
Кошачьеголовая девушка, едва не плача, с мольбой схватила Робера за руку.
— Прости, мой господин! — торопливо воскликнула она. Её собственный голос оказался мелодичным и немного грустным, как у Мэллит. — Я пришла к тебе тайно, но я хочу помочь тебе! Я должна отвести тебя в убежище!
Кто она? Роберу вдруг вспомнились агарисские храмовые росписи: Астрапа, демона молний, сопровождали человекоподобные существа с кошачьими головами. Фульги, вот как их звали! Только их глаза рисовали красными, как уголья, а глаза девушки светились зелёным, как болотные гнилушки.
— Послушай меня, господин! — повторяла девушка настойчиво. — Иначе погибнут все, кто тебе дорог!
— Погибнут? Почему? — Робер ничего не понимал.
— Ты не знаешь, но этот огонь, — она указала на пирофоров, — смертелен для всех – и для тебя и для меня! Ох, они вырвались на волю! Слуга отвязал их… Старый Повелитель умер, а у тебя ещё нет сил, чтобы с ними справиться. Если мы не убежим, сгорит всё, что ты любишь! Но я пришла, чтобы помочь тебе, мой Повелитель.
И девушка с голосом Мэллит и глазами Лауренсии порывисто поднесла руку Робера к губам и начала лихорадочно покрывать её быстрыми невесомыми поцелуями.
Это было похоже на сон, который так часто повторялся в Сакаци. В нём робкая и трепещущая от любви гоганни приходила к нему с неожиданным и сладким признанием, но внезапно оборачивалась смелой и равнодушной к всему агарийкой.
Воздух огласило громовое ржание.
— Не слушай их, господин! — молила девушка встревоженным голосом Мэллит. — Скачи! Мой мул убежал… О, если бы я могла добраться до убежища!.. Но ты успеешь, у тебя ещё есть время!
Робер машинально нагнулся с седла и подхватил кошачьеголовую девушку за талию.
— Дракко может нести нас обоих, — сказал он, помогая ей взобраться на стремя. — Я не позволю тебе погибнуть.
Девушка облегчённо вздохнула и прижалась к Роберу, обвившись вокруг него, как гибкий вьюнок. Робер почувствовал, что она дрожит всем телом.
Но Дракко как обезумел: он захрипел и заартачился, будто на него и впрямь посадили льва. Клемент, за считанные секунды разорвавший кожу котомки, воспользовался минутой и выскочил наружу. Не оглядываясь, крыс беззвучно шмыгнул в тёмную траву. Робер было дёрнулся, чтобы поймать ополоумевшего друга, но тщетно. Искать Клемента было уже бесполезно, да и некогда.
— Скачи! — попросила девушка голосом Мэллит, нежно обнимая Робера гибкими руками. — Спаси нас обоих, мой господин!
Решительно усмирив Дракко, Робер дал коню шпоры. Тот, прижав уши к голове, стрелой бросился вперёд. Всё происходило как во сне: ветер засвистывал в ушах, заглушая ржание пирофоров, в котором теперь почему-то слышалась жалоба. Дракко нёсся, не разбирая дороги, и Робер не удивился бы, если бы бешеная скачка окончилась тем, что они рухнули на землю бездыханными в десятке хорн от приснопамятного Лисьего ручья. Но каким-то чудом прямо перед ними сверкнула вода. Полузагнанный Дракко, весь в хлопьях пены, резко встал и попятился при виде спокойного зеленоватого потока, в котором отражался полумесяц. Роберу бросилась в глаза какая-то неправильность, но неуловимая мысль, едва коснувшись его сознания, тут же пропала.
— Быстрее, мой господин! — шёпотом взмолилась Мэллит у него под ухом. — Нужно переплыть этот ручей и тогда мы будем в безопасности!
«В Огненную ночь нельзя соваться в воду! — сурово сказал дед. — В это время в неё приходит зима. Всё в мире стареет, умирает и возрождается вновь. В Огненную ночь стареет и умирает вода. Тот, кто входит в неё в это время, теряет силы и становится добычей болезни и смерти. Ты же не хочешь заболеть и умереть, внук?».
— Ну же, любимый! — негромко воскликнула Мэллит почти со слезами в голосе. — Всего один последний шаг!
Робер, не задумываясь, дал шпоры Дракко. Конь вошёл в воду и, тяжело поводя боками, потащил свою ношу к противоположному берегу. Правда, Лисий ручей был мелким и к тому же изрядно пересох за лето: Робер даже не намочил сапог.
Ветер стих. Спокойный полумесяц сиял на небе, лишённом туч. Ночь была светлая и ясная, тёплая и недвижная, как стоячая вода. Дракко рухнул на подломившиеся колени, и Робер сполз с него, чувствуя себя совершенно обессиленным. Чьи-то нежные руки подхватили его, не давая упасть. Юная гоганни осторожно усадила Робера на траву и прикорнула с ним рядом, ласково обнимая. Её рыжие волосы почему-то пахли ландышами – головокружительно и одуряюще-сладко.
Робер прижал лицо к её прохладным рукам. Мэллит осторожно высвободилась, и разочарованный Робер закрыл глаза, не возражая. Нежные пальчики осторожно пробежались по его груди, ослабили шнуровку колета, сняли плащ и шляпу. Потом его губ коснулся край фляги, и Робер благодарно прильнул к нему: только сейчас он понял, какая страшная жажда его терзает.
Опустевшая фляга исчезла. Её тут же сменили мягкие, нежные губы: они благодарно мазнули Робера по влажному от воды подбородку, а потом осторожно скользнули по щекам, по вискам… Робер хотел потянуться им навстречу, но всё его тело налилось свинцовой тяжестью, и он рухнул навзничь в густую траву. Неподвижный тёплый воздух, одуряюще пахнущий ландышами, сгустился над ним. Он скользнул Роберу под рубашку, удобно улёгся на грудь, нежно перебрал разметавшиеся волосы. Робер хотел приоткрыть глаза, но не смог. Бесплотный тягучий воздух потёрся об него, как кошка, лизнул шею сухим горячим языком и прильнул к губам долгим мучительным поцелуем. Задыхаясь, Робер захлебнулся коротким стоном и приподнял руки, чтобы обнять юную гоганни. Её тяжёлые рыжие волосы легли в его ладони и показались ему лёгкими, как паутинка. Он попытался чуть сдвинуться, но они оплели его пальцы и спеленали его всего как тоненькие змейки, лишив воли и собственных желаний. И Робер отдался на милость жадным прикосновениям, лёгким, как крылышки ночных бабочек.
Горячие губы зашарили тут и там по его телу, как будто Мэллит вдруг оказалась не одна, а вместе с целым хороводом своих двойников. И каждая из них хотела урвать свою долю его ласки. С трудом приподнимая ресницы, Робер видел тени, метавшиеся вокруг него: обнажённые, густоволосые, они осыпали его поцелуями и безудержно льнули к нему со всех сторон. Их ласки становились всё бесстыднее. Они оплетали его гибкими руками и ногами, тёрлись об него, проникая повсюду своими юркими сухими язычками. Они наперебой пили его силу, словно не отдавались ему, а наоборот, брали его целиком. Он видел сквозь завесу тяжёлых ресниц, как они наливаются жизнью и плотью, он слышал, как они смеются – тихо, но заливисто: так звенят маленькие серебряные колокольчики. «Убежище, убежище!» — пели они. — «Наш господин с нами в убежище!».
Лёжа и полном изнеможении, Робер то и дело проваливался в жаркое забытье, где сотня Мэллит, разом став развратнее Лауренсии, попеременно извивались на нём, присосавшись к его беспомощному телу, выпивая его дыхание. Ему казалось, что он проваливается в безвременье, и, закрыв глаза, видел под свинцовыми веками, как высоко над головой, в по-прежнему безмятежном, как стоячая вода, небе, сияет холодный полумесяц, которому никогда не суждено смениться солнечным огнём.