Чем пахнет любовь?

Гарри закинул ноги на приборную панель и разложил спинку сиденья, удобно устроившись с книгой в руках. Свежий озонистый ветер раздувал его шелковистые короткие локоны. Я придерживал руль снизу, наслаждаясь сильным потоком ветра, бьющим в лицо. Сладкий цветочный запах шелковицы мешался с ароматом влажной после дождя земли, и мне хотелось утонуть в этих мелочах. Мы мчались по проселочной дороге в поля, чтобы провести очередной выходной только вдвоём, наедине. Знали бы вы, как я обожаю такие весенние деньки. Гарри перевернул страницу, зажав в зубах травинку ковыля, и я пригляделся к книге, которую он читал. «Темные аллеи» - потрепанная старая книжка, которую мой муж непременно перечитывает каждый год в мае. Я ухмыльнулся своим мыслям. В такие моменты особенно приятно чувствовать, что мы семья. На секунду я прикрыл глаза, доверяясь остальным органам чувств. Казалось, будто я целиком и полностью состою из полыни и шелковицы, рыхлой степной земли, рокота двигателя и шелеста страниц, пения зарянок и толстой стертой кожи руля под кончиками пальцев. Мы ехали без музыки и всегда молча, чтобы пропитаться духом природы насквозь. Краем глаза я уловил легкое движение руки Гарри - он поправлял лезущие в глаза волосы, золотистыми бликами переливающиеся на ярком майском солнце. Его кожа будто сияла изнутри, подсвеченная закатным весенним солнцем. Он был таким естественным и живым, что даже спустя десять лет я не мог поверить, что это сокровище - мое. Я присмотрелся к дороге, по которой мы ехали. Я видел ее уже десятки раз, но сегодня она казалась особенной. Ровное полотнище асфальта длинной темно-серой лентой тянулось вдаль, к медленно опускающемуся солнцу. С обеих сторон колосились бескрайние поля молодого, хрустяще-зеленого овса. Я сбавил скорость, готовясь свернуть на грунтовку. Но я остановил машину раньше, буквально метров за двести до поворота к нашему месту. Выскочив наружу, я тут же наклонился к землистой обочине и сорвал тонкий стебель пурпурного полевого цветочка. Дверь машины захлопнулась вновь, и я повернулся к Гарри, который все ещё читал своего Бунина, и протянул ему свою находку. Его лучистой улыбкой можно было осветить два или три Манхэттена. Он поднёс цветок к носу и смешно сморщился. - Он не пахнет ничем, дурилка. - произнёс я и потрепал его шевелюру. И мы продолжили наш путь, свернув на грунтовую дорогу с хрустящим мелким гравием, ведущую к месту, которое мы называли нашим вот уже... - Гарри, сколько лет мы сюда ездим? - Лет пять, наверное? Около пяти лет, да, вроде того. Гарри все ещё читал, и я засматривался на его дурацкую гавайскую рубашку. Ковыль ритмично дёргался, пока тот грыз его, а золотистые завитушки на его длинных вытянутых ногах пробуждали во мне все новые и новые грани нежности. Когда мы наконец остановились, я поставил машину на ручник и принялся доставать из багажника наши традиционные припасы: пледы и корзинку с едой. Гарри вышел из машины, потягиваясь и разминая затёкшие конечности. Он выглядел, как раннее лето, и пах им же. На его носу красовались тёмные квадратные очки, а подмышкой была зажата все та же книга с загнутым на последней странице уголочком. Я расстелил плед и поставил на середину корзинку. Наше место было ровно таким же, как и год назад. Высоченный ковыль скрывал нас от чужих глаз, пряча за собой готовящееся к закату солнышко. Где-то вдалеке пели зарянки и проезжали редкие машины фермеров и таких же любителей уединиться, как мы. Стрекотали полевые букашки. Пахло рыхлой землёй, полынью и сеном. Гарри лёг на живот, раскрывая книжку и продолжая чтение, пока я распаковывал сэндвичи, приготовленные им. - Твой с индейкой и без авокадо отмечен галочкой. Я жевал бутерброд, отвлекаясь на то, чтобы стряхнуть крошки с щёк Гарри. Его легкая небритость выглядела так по-домашнему и нежно, что я влюблялся в него заново с каждым взглядом. Его зеленые глаза искрились и сияли, когда он смотрел на меня, не в силах угомонить свою улыбку. Мы не можем перестать влюбляться уже десять лет. **** Гарри лежал на спине, рассматривая багровое темнеющее небо, пока я щекотал какой-то полевой былинкой его трогательный белый живот, устроившись рядом. - Знаешь, Луи, - начал он с таким видом, будто скажет сейчас что-то принципиально важное, - Это так глупо, и я устал уже говорить, что люблю тебя. Устал обрисовывать свою любовь средствами выразительности и прославлять ее в песнях... - Ты развестись предлагаешь? - Нет же, дурень, дослушай сначала, - он щелкнул меня пальцем по лбу, - Так вот. Поэтому я просто хочу сказать, что ты - вся моя жизнь. Ты появился в ней в мои шестнадцать, ворвался в мои подростковые будни, и с тех пор я дышу и живу только тобой. Я не знаю, возможно ли это, но с годами я влюбляюсь в тебя ещё сильнее, и меня это пугает. Вместо ответного признания я лишь поцеловал его покрытый мурашками живот и потянулся к корзинке, доставая оттуда бумажный пакет с виноградом. Я срывал ягоды с ветки, поднося их к влажным приоткрытым губам Гарри. Между нами витала уютная тишина. Та тишина, которую не хочется нарушать лишними словами. Тишина, в которой и так уже все есть. Мы довольствовались короткими доверительными поцелуями, вдыхая полные лёгкие ароматов друг друга. На небосклоне появлялись первые блёклые звездочки, и мы легли на спину, тесно прижавшись друг к другу плечами. - А я уже рассказывал тебе, что по древнегреческим преданиям Большая медведица - это нимфа Каллисто, которую Зевс пытался спрятать от Геры? - шептал Гарри, указательным пальцем ведя по семи ярко сияющим звёздам, складывая их в рисунок ковша. И он, конечно, уже рассказывал мне это пять или шесть раз. Но я молчал и слушал, позволяя его бархатистому глубокому тембру проникать в самую душу. Я следил за его изящными руками, активно рисующим направляющие на ясном звездном небе, чувствуя полное единение с природой. Становилось прохладнее, и я принёс из машины свою толстовку, отдавая ее Гарри. Он же усадил меня между своих ног, накрывая мои плечи своими большими тёплыми руками, и это было самое уютное место на Земле. Здесь и сейчас. В окружении ковыля и громких свечков. Здесь, в объятиях родного мужа. - Луи, отвези меня к пруду, - раздался жаркий шёпот возле моего уха. И мы направились к крошечному водоему, о котором, казалось, знали лишь мы двое. Кваканье наглых лягушек, кувшинки, запах ила, стоптанный камыш под ногами и яркие звёзды, наполовину скрытые под сенью вековых клёнов. Таким был наш пруд. И мы любили друг друга на колючем ковре сухого камыша. Густая ночная тишина наполнилась тяжелым дыханием и тихими стонами, хрустом мелких веточек и бульканьем застоявшейся воды, куда угодил мой носок. **** Пришло время ехать домой, и мой раскрасневшийся, глупо улыбающийся муж снова сидел на переднем сидении, копаясь в бардачке в поисках нужного диска. Я с усмешкой дернул край его гавайской рубашки, нелепо торчащей из-под моей толстовки, что едва доставала Гарри до тазовых косточек. - Нашёл! - довольный собой Гарольд запихнул свою находку в дисковод, и из динамиков полился хриплый голос Кобейна. Мы открыли окна ещё шире, не в силах надышаться этой ночной загородной дорогой. Здесь не пахло пылью и людьми, воздух не был спёртым и пустым. Каждая полевая травинка, каждая крупица рыхлой влажной земли, каждая букашка складывались воедино в этот волшебный аромат наших мест. И если вы спросите меня: «Чем пахнет любовь?», я отвечу вам: Любовь пахнет росой и полынью, свежей пшеничной булкой, илистым берегом, тёплой безветреной ночью, сухим камышом, трепещущей под твоими пальцами молочно-белой кожей его живота, виноградными косточками и вашим общим кондиционером для белья.