Ответочка

Обманчиво мирное, словно затишье перед бурей, безмолвие раннего летнего утра резко пронзил звук входящего смс. Блеклый рассветный полумрак испуганно отступил, встревоженный светом вспыхнувшего экрана: «Йоу, бро, ты спишь?». Бро, конечно же, спал, потому что местное время было пять утра, и все, кто был знаком с Томом Каулитцем, знали, что в это время его сон особенно крепок и ничто, включая вторжение инопланетян и ядерный удар со стороны России, не заставит его проснуться. Единственное исключение, пожалуй, составлял только его ненаглядный близнец, но так как последний совершенно точно тусил сейчас где-то в Европе и Том об этом подсознательно помнил, можно с уверенностью сказать, что разбудить его не могло ничто. Том уже привык просыпаться среди ночи от нарочито вежливого стука в дверь и насквозь фальшиво виноватого голоса Билла: «Том, я не могу заснуть», или «Том, я сочинил новый текст, ты должен это услышать прямо сейчас и ни минутой позже», или «Том, у меня закончились сигареты, я возьму твои?» и теперь наивно полагал, что отбытие возлюбленного братца в фатерланд позволит ему немного нормализовать режим сна и привести его в соответствие с его статусом почти женатого человека, но, как видно, глубоко заблуждался, потому что гребаный айфон даже не думал замолкать. «Том?» — высветилось на экране спустя две минуты. «ТОМ!» — сразу же вслед за этим. Сигналы входящих сообщений рваным ритмом дробили это утро, напоминая усиливающийся дождь, и, в конце концов, стали похожи на что-то вроде экваториального ливня: несчастный айфон не успевал сигнализировать об одном сообщении, как на него уже приходило следующее. Буря грянула. «Это просто пиздец, Том» «Том, кажется, мне пизда» «Мне совершенно точно пизда, Том» «Том, почему ты не отвечаешь?» «ОТВЕТЬ МНЕ!!!» «Том, у нас проблемы» «У нас очень серьезные проблемы, Том» «Срочно позвони мне!!!» Долгие годы, что Том уже варился в котле шоу-бизнеса — со всеми вытекающими вроде ночевок в турбасе, самолете или по соседству с шумной вечеринкой, — выработали у него несокрушимую резистентность к любым звуковым раздражителям и способность спать при каком угодно уровне шума, поэтому теперь все происходящее оставляло его вопиюще безразличным. Первой предсказуемо проснулась не привыкшая к подобным условиям Хайди. Пока она, перевесившись через своего самозабвенно обнимающего подушку жениха, сонно шарила рукой по тумбочке, намереваясь выключить это порождение сатаны, ну или, если это не поможет, швырнуть его в стену, айфон снова подал признак жизни: «Том, я щас умру, ты что, не хочешь со мной попрощаться???». Хайди возликовала, наконец сжимая в кулаке этого пластикового ублюдка: Том вернулся из студии в два часа ночи, потом они, пользуясь отсутствием второго Каулитца, несколько часов занимались любовью везде, где обычно не могли этого делать, и теперь Хайди была твердо настроена беречь заслуженный сон своего будущего мужа, чего бы ей это ни стоило. Она уже занесла палец над заветной кнопкой, как тут ее расфокусированный спросонья взгляд выхватил несколько отдельных слов: «Том, мне пизда», «Срочно позвони», «У нас серьезные проблемы» и даже — сердце Хайди бешено забилось — «… щас умру…» и «… попрощаться…». Такой поворот событий, конечно, резко заставил ее принять противоположную сторону конфликта. — Том! — завопила Хайди, впиваясь дизайнерскими ногтями в мускулистое плечо жениха. — Том, просыпайся! — Че? — сонно прозвучало из подушки. В этот момент телефон в дрожащих руках Хайди вновь ожил, драматично сообщая: «Прощай, Том, ты был хорошим братом!». Вместо ответа Хайди пихнула злоебучий айфон Тому прямо в лицо, тот несколько мгновений тупо хлопал ресницами, а потом его восточные глаза невозможно с анатомической точки зрения расширились, и в следующий миг он уже несся к двери с надетой на одну ногу джинсой, попутно пытаясь продеть в штанину вторую ногу. — Где ключи от машины? ГДЕ ГРЕБАНЫЕ КЛЮЧИ ОТ МАШИНЫ?! — донеслось из коридора. — Ты собираешься в Германию на машине? — резонно поинтересовалась Хайди. — ДА! Нет. Хайди! Срочно отвези меня в аэропорт. Нет! Вызови такси! Где телефон? Когда ближайший рейс? Нет, на самолете слишком долго… Что делать?! — частил Том, а его богатое воображение творческого человека уже рисовало картины одна чудовищнее другой: напал сумасшедший фанат, сбил грузовик, взяли в заложники… — Может, сначала просто позвонишь ему? — аккуратно предложила Хайди. — Может, все не так страшно? — Чего? Позвонить? А, да… — вдруг утихомирился Том. Спустя несколько минут Хайди сидела на кухне, грызла ногти и провожала глазами своего будущего мужа, который мерил шагами помещение и добела сжатыми пальцами прижимал к уху телефон. — Не отвечает? — спросила она, когда рука с телефоном в очередной раз бессильно опустилась. — Может, позвонить Георгу? Они вроде на концерт вчера вместе ходили? Тому эта идея очень понравилась. — А как насчет близнецовой связи? — продолжила генерировать идеи Хайди. — Если бы что-нибудь произошло, ты бы… ты бы почувствовал, правда? Том хотел ответить, что он уже не знает, где заканчивается его тревога и начинаются инстинкты близнеца, но не успел: трубка взорвалась радостным воплем Георга. — Господи Иисусе, Том, как же ты вовремя! Пожалуйста, сделай с ним что-нибудь, я больше не могу это слушать! — Он там? — спросил Том, вдруг резко успокоившись: он уже начал понимать, что произошло. — Ага, туточки. Щас дам трубку. — Йоу, Том, хорошо, что ты позвонил, — пропел айфон голосом Билла. — Ты чего не спишь так рано? — Че хотел? — сразу перешел к главному Том. — Блин, Том, Тилль такой классн… Дальше Том слушать не стал — бросил трубку, выключил телефон и для надежности запихал его между диванными подушками. — Идем спать, — сказал он Хайди. Нездоровая одержимость Билла фронтменом Rammstein для Тома не была тайной, учитывая, что почти десять лет своей жизни первым, что он видел, проснувшись поутру, было лицо Тилля Линдеманна. Огромный плакат занимал лучшее место на стене их общей спальни — Билл выиграл это место в карты, когда им было по семь, и, как бы Том ни просил, ни требовал и ни умолял в последующие годы, на уступки идти отказывался напрочь. Со временем плакат поистрепался от постоянных любовных поглаживаний и выцвел на солнце, став от этого еще более стремным. Потом на их юные неокрепшие головы внезапно свалилась всемирная известность, с отчим домом пришлось распрощаться, и Том со временем и думать забыл про чертов плакат. Он с удивлением обнаружил, что, оказывается, может быть с утра в хорошем настроении, и даже перестал считать брата конченым придурком, за исключением, конечно, тех моментов, когда из ванной по утрам доносилось «Истина — словно гроза, она приближается к тебе, ты можешь ее слышать…» на две октавы выше, чем в оригинале, разумеется. Тогда Том думал, что с обоими выводами он слегка поторопился. Но время шло, утренние кавер-концерты в душе случались все реже и реже, пока не прекратились вовсе. А потом у Билла появился приятель. Приятеля звали Ганс, Том был безмерно счастлив за молодых — так он их называл, после чего неизменно получал от брата острым ногтем под ребра и все никак не мог понять за что. Все встало на свои места, когда парочка пришла знакомиться с родней: Ганс оказался сорокалетним режиссером по свету из какого-то гамбургского клуба, и это, в общем-то, было всем, что Том успел узнать о гипотетическом зяте, прежде чем взял своего ненаглядного близнеца под локоток и увел в соседнюю комнату на серьезный разговор. Доподлинно не известно, сыграл ли тот разговор решающую роль, но с Гансом у Билла не срослось, и Том был этому бесконечно рад. И даже возобновившиеся утренние концерты его не особо расстроили. Потом в речи Билла с завидной регулярностью начало проскальзывать имя Марсель. Наученный горьким опытом Билл с братом особо не откровенничал, но Том Каулитц не был бы Томом Каулитцем, если бы сдался так просто. Он терпеливо дождался, пока на очередной селебрити-попойке Билл достигнет нужной кондиции, и приступил к допросу с пристрастием. Если опустить бесконечные билловские «давай еще накатим» и «хуле я так наебенился», вот что Тому удалось выяснить: Марсель был француз и зарабатывал себе на жизнь рисованием картин. Когда Том счел, что пришло время задать тот самый вопрос, ради которого все это и затевалось, Билл сказал, что ему «нада пассать» и, грациозно выскользнув из братского захвата, нетвердой походкой удалился в направлении уборной. Но Том времени терять не стал и быстренько загуглил «Марсель французский художник гей». Поиск по картинкам оказался неумолим: новый похититель сердечка его брата выглядел еще старше предыдущего. С горя Том опрокинул в себя стакан с недопитым Биллом чем бы то ни было и набрал новый запрос: «мой брат геронтофил что делать», за что получил по голове от неожиданно вернувшегося близнеца. Но, так или иначе, Марсель исчез столь же неожиданно, как и появился. Ему на смену пришел Райнер, Райнера сменил испанец Хавьер, а потом они переехали в Штаты, и там случились: Джонни, Пит, Майк, Харви, Джо (не путать с Джонни), Брайан, снова Брайан и, наконец, Джейсон. Всех их, помимо неземной любви к Биллу, объединяло одно: они годились близнецам в отцы. Том с таким положением дел уже смирился и с нравоучениями и интимными вопросами к брату не лез. О том, что на личном фронте Билл потерпел очередное фиаско, Тому говорили лишь вибрирующие в ритм песням Rammstein сейсмоустойчивые стены их коттеджа и заунывно подвывающий голос из комнаты младшего брата. Последней каплей в чаше терпения Тома стал плакат. Тот самый гребаный плакат, который, как Том надеялся, давно сгорел синим пламенем на одной из магдебургских свалок, но на самом деле все это время кочевал по миру вместе с ними, затерявшись среди многочисленного билловского барахла. Было по-калифорнийски солнечное утро воскресенья. Насвистывая себе под нос что-то подозрительно напоминающее «Keine Lust», Том направлялся в спальню брата с тем чтобы выгнать того из кровати и отправить собираться в студию. Его хорошему настроению пришел конец, как только он открыл дверь в комнату близнеца, и нет, дело было не в том, что Билл дрых в объятиях очередного пятидесятилетнего янки. Хотя даже если бы это было и так, то Том бы все равно не заметил. Дело было в том, что с противоположной стены на Тома смотрел Тилль Линдеманн, и когда Том его увидел, то натурально чуть не обосрался. Ему даже показалось на мгновение, что все произошедшее за минувший десяток лет ему приснилось, и он по-прежнему в той маленькой комнатушке где-то под Магдебургом. Зато Билл все утро щебетал как птичка, напрочь позабыв, как обнимался накануне с бутылкой текилы, оплакивая свое в очередной раз разбитое сердце, так что Том разумно решил, что цель оправдывает средства и сделал вид, что ничего необычного не заметил. — Я, в общем, подумал и решил, что все так, как и должно быть, — нараспев сообщил Билл по дороге в студию. — Ты о чем? — спросил Том, притормаживая на светофоре. — Ну, а вдруг это моя судьба — всю жизнь быть одному. Так что хуй я теперь буду суетиться. Пусть все будет так, как будет. — Может тебе возрастную планку чуть снизить, а? — предложил Том. — Кто бы говорил, — надулся Билл. — Ну так у меня-то все шоколадно. — Это если не принюхиваться. — Сейчас пешком пойдешь. — Бе-бе-бе, — парировал Билл. — Как тебе будет угодно. Но схема-то работает, значит? Либо в твоей теории есть логическая ошибка. Чем его любимый ненаглядный единственный и неповторимый близнец реально Тома бесил, так это тем, как он умел манипулировать словами, выворачивая любую ситуацию в свою пользу. Ухудшало положение дел то, что настроение Билла падало стремительно и неизбежно, как отработавшая свое ступень ракеты, и уже вот-вот должно было достигнуть атмосферы, а со временем, следовательно, и томовской головы. — Может, тебе к психологу сходить? — аккуратно предложил Том. Он уже приготовился к очередной порции отборной фирменной каулитцевской софистики и припомнил все заготовленные аргументы. Не гоже это, собирался сказать Том, в тридцать лет сохнуть по знаменитости и завешивать авторские обои плакатами (Ты забыл, сколько мы бабла на дизайнера отгрохали? И это была не моя идея!). Особенно когда ты сам знаменитость. И это твои фотки висят в девичьих и не только спальнях по всему миру, ну, Билл, ну камон. Однако Билл только тяжко вздохнул, меланхолично уставившись за окно, и ответил: — Может. Том аж подпрыгнул и на следующем же светофоре полез в интернет искать брату надежного мозгоправа, пока тот, чего доброго, не передумал. Билл, как ни странно, не передумал, и спустя несколько дней Том куковал на парковке возле неимоверно крутого терапевтического центра, в котором, как ему сказали по телефону, лечилась почти половина Голливуда. Том листал инстаграм, попивая сливки с кофе из Старбакса, и даже не заметил, как прошел положенный час. — Все охуенно, — доложил Билл, складывая свои бесконечные обтянутые модными леггинсами ноги под пассажирским сидением. — Неужели, — скептически отозвался Том, выруливая с парковки. — Ага. Не поверишь, Том, но до меня дошло. Потом Билл долго распинался, пересказывая все, до чего они дошли на пару с психологом. Это все из-за того, сказал Билл, что от него ушел отец и ему не хватало мужского внимания. Том хотел сказать, что от него, на минуточку, тоже ушел отец, но что-то у него кукуха не поехала в направлении всяких там Тиллей Линдеманнов, но разумно решил, что это не самое первостепенное. — И что со всем этим делать? — спросил он вместо этого. — А зачем с этим что-то делать? — искренне удивился Билл. Том так и не придумал, что на это ответить, и остаток пути прошел в молчании. С тех пор прошел почти год, и все вроде бы было нормально. Том с головой погрузился в работу над альбомом, так что большая часть братских гулянок прошла мимо него, а Билл хоть и продолжил заводить непродолжительные и ни к чему не обязывающие интрижки со всякими мужиками, но гораздо реже, во-первых, а во-вторых, интрижки его с течением времени становились все менее продолжительными и менее обязывающими. А потом как-то утром из спальни Билла появилось нечто с непередаваемым выражением счастья на лице и полезло обниматься и целоваться со всеми, включая собак. На свете не было человека, кого Том знал бы лучше, чем своего близнеца, поэтому знатно прихуел от такого поворота событий, потому что если в этой вселенной и существовало что-либо, что Билл Каулитц ненавидел всей душой, то это были ранние подъемы. — Че случилось? — спросил Том сквозь опасно приблизившиеся к удушью братские объятия. Даже Хайди перестала жевать свои хлопья с обезжиренным йогуртом и во все глаза уставилась на разворачивающуюся сцену. — Rammstein выпустили новый альбом, — объяснил Билл и, забрав из рук брата чашку с кофе, из которой тот только собирался сделать глоток, полез в холодильник за шампанским. — Чувак, восемь утра, — напомнил Том. — Вот именно, а мы еще трезвые, — ответил Билл, выплескивая кофе в раковину. Том невольно покосился на чашку в своих руках — как бы ни старались посудомоечная машина, он сам, Хайди и даже Билл, которому Том обоснованно предъявил свои претензии, запах шампанского вывести было невозможно. Впрочем, сейчас, после нескольких часов тщетных попыток снова заснуть, он был этому даже рад. Том старался, Том искренне старался сердиться не слишком сильно, но утренняя выходка младшего брата буквально выбила почву у него из-под ног. Поэтому кофе с привкусом шампанского был именно тем, что ему было сейчас нужно. Хотя, Том, конечно, не отказался бы и от чего-нибудь покрепче — сердце по-прежнему билось как-то ненормально, переваривая остатки пережитого ужаса, — но из-за угла за ним бдительно следила Хайди, и Том понимал, что наебениться с утра пораньше, в лучших каулитцевских семейных традициях, у него не выйдет. Хайди всегда знала, что она никогда не будет у Тома на первом месте. К своему возрасту и имея за плечами два брака и столько же разводов, она как никто понимала, что люди приходят в этот мир в одиночестве и уходят из него в одиночестве, а все, кого они встречают на протяжении жизни — не более чем временные попутчики. Так думала Хайди, пока не познакомилась с близнецами. Эти двое на полном серьезе планировали умереть в один день, и это была ни разу не шутка. И те, кто над этим смеялись, очень быстро переставали это делать, потому что уже спустя пару минут общения с близнецами становилось ясно: синхронные жесты и заканчивание фраз друг за другом — всего лишь милые мелочи, за которыми скрывается нечто поистине страшное. Том как-то шепнул Хайди по секрету, что она — его первая пассия, против которой Билл не возражает, и в их контексте это приравнивалось к признанию в любви до гроба. Хайди старалась изо всех своих сил, чтобы не нарушить близнецовую экосистему, и даже смирилась с тем, что ей, по-видимому, придется выходить замуж за них обоих, фигурально выражаясь. Хайди не знала наверняка, чем она обязана такой чести со стороны младшего близнеца. Может быть, сыграло роль их давнее знакомство, может быть — контраст, который она собой представляла на фоне предыдущих интересов не слишком разборчивого Тома (чувствуете, да?). Том, получив благословение брата, скакал аки горный козлик, но ответную услугу оказывать, впрочем, не торопился. Он никогда не разговаривал об этом с Хайди, но она видела, что Тома это очень сильно беспокоит — что его драгоценный близнец к тридцати годам не то что не обзавелся половинкой, но даже не имел толком опыта продолжительных и крепких отношений. Будучи второй, после достопочтенной Симоны, женщиной во вселенной, которая долгое время провела под одной крышей с близнецами, Хайди со временем поняла, в чем заключалось ядро братских взаимоотношений, и последовавший за этим разговор с будущей свекровью подтвердил все ее догадки. Близнецы любили друг друга, как каждый человек любит самое себя — абсолютно и безусловно, но это вовсе не означало, что они точно так же не видели друг в друге недостатков. Они были гораздо больше похожи друг на друга, чем хотели думать, и даже демонстративная покраска волос в контрастные цвета не могла этого скрыть, и это становилось очевидно каждому, кто проводил с ними достаточно времени. И, соответственно, набор недостатков был у них один на двоих, равно как последовательность ДНК. Что, собственно, происходило: эти недостатки многократно усиливались взаимными проекциями и приводили к тому, что больше всего на свете близнецы обожали доводить друг друга до бешенства. Поначалу их бесконечные перепалки приводили Хайди в недоумение, но вскоре она пришла к выводу, что это их индивидуальный вариант нормы, и как-то сразу же успокоилась. А вот что не давало ей успокоиться, так это Том, мрачно хлещущий кофе из той самой кружки, которую они на семейном совете все втроем единогласно решили признать непригодной для использования. Тому очевидно было нужно выпить что-нибудь покрепче, потому что даже с такого расстояния Хайди видела, как трясутся его руки, и искренне не понимала, почему он до сих пор этого не сделал. Том в очередной раз мрачно скосил свои и без того косоватые глаза в направлении минибара, и Хайди решила действовать. Как бы бесконечно положительно она ни относилась к Биллу и как бы рьяно ни стремилась к тому, чтобы между ними не возникло конкуренции за внимание Тома, как бы сильно она ни уважала братские чувства и как бы толерантно она ни относилась к проявлениям близнецовой привязанности, было кое-что, делиться чем Хайди не собиралась. И это была монополия на право трепать Тому нервы — это право Хайди намеревалась закрепить за собой и только за собой. Хитроумный злодейский план зрел в ее голове уже давно — более того, это она изо всех сил способствовала многочисленным знакомствам младшего Каулитца со всевозможными великовозрастными художниками и модельерами, о чем ни один близнец, к всеобщему счастью, не подозревал. Но помимо всего прочего у близнецов было еще кое-что общее, и это была их гребаная моногамность. И если в отношении старшего это качество Хайди всячески импонировало, то в отношении младшего все было не так радужно. Потому что сердце Билла было занято уже давно, основательно и безнадежно, и Хайди, как умудренная в любовных делах женщина, это видела невооруженным глазом. И никакие ее коллеги по модельному цеху не могли вытеснить оттуда поселившийся там десятилетия назад идеализированный впечатлительным детским сознанием образ великого и ужасного повелителя взрывов и зенитчика легендарной пушки-члена в миру известного как Тилль Линдеманн. Поэтому Хайди решила в очередной раз корыстно использовать свое положение всемирно известной и уважаемой модели и на собственном опыте проверить теорию шести рукопожатий. Обезопасив себя от Тома любезным «Дорогой, я позанимаюсь йогой в саду», она вооружилась гимнастическим ковриком, своим неизменным утренним зеленым смузи и мобильным телефоном и удалилась на задний двор претворять свой план в жизнь. Теория шести рукопожатий превзошла все ожидания: уже первый попавшийся в списке контактов продюсер с германского телеканала ProSieben оказался знаком с режиссером из Немецкого театра, который хорошо знал актрису, снявшуюся в последнем клипе Rammstein, которая, как стало известно Хайди, закрутила на съемках интрижку с одним из музыкантов. После семи минут бесконечных «Привет, это Хайди… Да-да, давно… Да, надо бы пересечься… Я буду в Берлине в конце месяца… Да, обязательно наберу… Ах, они развелись? Какая жалость, они были чудесной парой… Вот подонок…» у Хайди в руках был обрывок салфетки с номером телефона одного из ближайших друзей и по совместительству коллег великого и ужасного Тилля Линдеманна. Когда Хайди впорхнула на кухню, Том сидел на своем прежнем месте и гипнотизировал несчастную кружку с остатками кофе, который, судя по всему, оставался единственным, что он пил. — Том, — начала Хайди, ставя на стол два стопарика и пол-литра старого доброго Джеймсона. — Мы должны положить этому конец. Сначала Том воспринял ее инициативу без энтузиазма, но после пары шотов пришел к выводу, что идея если не пристроить одинокого непутевого братца, так хоть излечить его от юношеской влюбленности посредством шоковой терапии не встречает явного протеста со стороны его моральных принципов. — Им просто нужно встретиться лицом к лицу, и все как рукой снимет, — увещевала Хайди, закрепляя успех. — И как нам это сделать? — Позови их на ваш следующий концерт, — предложила Хайди. — Жест вежливости, так сказать. Ответочка. — И как нам это сделать? — флегматично повторил Том. — Я достала тебе номер телефона кое-кого из Rammstein. Том впервые за весь разговор поднял взгляд от бутылки и, глядя на Хайди своими раскосыми ошалевшими после произошедшего глазами, произнес: — Пожалуйста, только не говори мне, пожалуйста, что это Рихард Круспе, пожалуйста. — Именно он. А чего в этом такого? Том рухнул лицом на свои сложенные на столе руки и, Хайди была в этом почти уверена, горько-горько заплакал.

***

До того, как в его жизни появился Билл Каулитц, Тилль Линдеманн был уверен, что он стопроцентный натурал. По правде говоря, он был в этом уверен даже некоторое время после, потому как ничто на свете не вызывало у него меньше сомнений, чем тот факт, что солистка Tokio Hotel такая же стопроцентная, как он, Тилль Линдеманн — натурал, девушка, и даже спорил с Рихардом на деньги. Круспе долго и в красках рассказывал ему, как недавно встретил Каулитцев на какой-то тусовке и что гендерная идентичность ни одного из них не подлежит сомнению, но Тилль ему не поверил и косарь не отдал. Да, дылда, сказал Тилль. Да, угловатая, как пацан, сказал Тилль. Да, доска, сказал Тилль. Но девка же! Поэтому в следующий раз принципиальный Рихард перешел на качественно новый уровень и попытался подкатить яйца к черноволосой диве, за что получил от нее звонкую пощечину и вдогонку — смачный удар кулаком от старшего близнеца. Рихард на них не обиделся, тем более что на следующий день под давлением своего продюсера, который как огня боялся скандала и на протяжении всего исторического разговора стоял за спинами своих подопечных, словно их мамочка, братья перед ним извинились, Рихард извинился тоже, и инцидент был исчерпан. Синяк не сходил две недели, Рихард им очень гордился и вечно поворачивался к Тиллю левой половиной лица, в качестве доказательства своей правоты, так что с косарем распрощаться все же пришлось. Не то чтобы Тиллю было шибко жаль косарь — проебанная гетеросексуальность представлялась ему куда большей проблемой, а ведь дива обосновалась в его мыслях очень качественно и очень прочно. Преданный друг и соратник в лице Рихарда Круспе, конечно, первым просек, что что-то не так, и даже предложил вернуть косарь, коли все так плохо. Но Тилль его заверил, что не в косаре дело, более того — он бы еще пару сотен таких косарей отдал, лишь бы избавиться от этого щемящего чувства, которое одолевало его каждый раз, когда он слышал этот пронзительный детский голосок, поющий что-то то ли про тайфун, то ли про циклон, то ли еще про черт его разберет что. А на дворе была середина нулевых, и голосок этот, словно в издевку, звучал из каждого утюга. Хуже, чем слышать, было только видеть. Тилль на полном серьезе собирался провериться у психиатра, поскольку эта дьявольски выгнутая бровь с блядским колечком, и этот хищный изгиб красивых губ, и прочие ужимки, нацеленные на соблазнение пубертатных дев, но никак не его, разменявшего пятый десяток и уже успевшего стать дедом нормального гетеросексуального мужика, действовали на него совсем не нормально. Да чего там, даже его дочери наблюдали за глобальным сумасшествием со скептическими усмешками, а Тилля оно, это сумасшествие, не то что слегка зацепило, а подхватило и понесло в самом авангарде. В общем, Тилль как-то приуныл, и даже стихи у него совсем не писались. Точнее, писались и еще как, да только все не о том, и уже коллеги по коллективу начали странно между собой перешептываться, мол, Тилль, конечно, всегда был с ебанцой, но теперь что-то совсем плох стал. Страшная истина раскрылась на очередном джем-сейшене, с легкой руки злодея Круспе плавно перетекшем в попойку в ближайшем баре. Тилль открещивался как мог, говорил, что «все у него нрмальна», только Рихард ему не поверил, и Тиллю пришлось во всем признаться. Круспе, конечно, сперва поржал, но быстро просек, что друг не прикалывается и дело — дрянь. А вот за что Тилль Рихарда любил, уважал и ненавидел одновременно, так это за то, что если тому что взбрело в голову — то все, беги, спасайся кто может. Так, в общем-то, и в этот раз произошло. Сначала Рихард предложил, по свежей памяти, так сказать, организовать Тиллю знакомство с причиной его бессонницы. Тилль честно признался, что и об этом он уже думал, но решил, что коли дива отвергла ухаживания такого завидного жениха как Круспе, то, стало быть, в мужском внимании она не заинтересована, и Тиллю там и подавно ловить нечего. Рихард подумал, покраснел самодовольно, почесал якобы невзначай левую щеку и согласился. Но Тилль был бы дураком, если бы поверил, что на этом попытки приятеля окончательно испортить ему жизнь закончатся. Круспе, как водится, воспринял сердечные несчастья Тилля как свой личный челлендж и с головой погрузился в поиск решения проблемы. Решение Рихард нашел быстро, и оно, как и все гениальное, было предельно просто. Поэтому в последующие несколько лет Тилль перезнакомился, как ему казалось, со всеми двухметровыми черноволосыми моделями в мире, числившимися в подружайках у тогдашней пассии Рихарда, которая, собственно, их всех и поставляла. Тилль заметно воспрял духом и даже сочинил песенку про «у тебя есть киска, у меня есть хер, так что давай сделаем это быстрее», словно чтобы доказать всем и самому себе в первую очередь, что другие варианты он даже не рассматривает. Однако первая эйфория вскоре спала и Тилль пришел к неутешительному выводу, что все это суррогат и самообман и ни одна модель на свете не заменит ему его возлюбленную диву, а все эти длинноногие девицы только еще больше травмируют его и без того разбитое сердце. Поэтому Тилль принял старое как мир решение «с глаз долой — из сердца вон» и, разорвав отношения то ли с Сандрой, то ли с Кристиной, кто их теперь разберет, решил принимать вещи такими, какие они есть, и ебись оно все конем. Честно говоря, где-то в глубине своей души он все это время надеялся, что на самом-то деле никакая голубая чакра у него не раскрылась, а это только его мозг, сформировавшийся в другие времена, когда трава была зеленее, женщины — женственнее, а мужчины — мужественнее, отказывался принимать факт наличия у Каулитца игрек-хромосомы. Не будет же он всю жизнь как телка выглядеть, сказал себе Тилль, разглядывая фотки второго близнеца. Том ничего внутри него пошевелиться не заставлял, и Тилль от этой мысли всегда веселел. Рожа один в один, говорил себе Тилль. Штукатурку смыть — и будет точно такой же, говорил себе Тилль. Это помогало, хоть и очень слабо. В общем, Тилль продолжал надеяться, что вскоре эта мода на гендерные сюрпризы пройдет, и завладевшая его сердцем дива станет меньше похожа на сексуальную красотку и больше — на своего близнеца, как, собственно, и подобает близнецам, и вернет ему здоровый сон. Однако надеждам его сбыться было не суждено, потому как когда спустя пару лет дива отрезала свои шикарные волосы, перекрасилась в блондинку и отрастила щетину, ничего не изменилось. Хотя, вообще-то изменилось — вместе с тем, как проросла щетина сквозь нежную молочную кожу, рухнули последние надежды Тилля. Тилль, конечно, погоревал-погоревал, но все-таки признал как-то утром, глядя себе в глаза в зеркальном отражении, что он бисексуал. Но тут открылась еще одна проблема, а именно — мужчины Тиллю не нравились. Никакие. Вообще. Ну, кроме, вы поняли. Поэтому поступившее от Круспе предложение подогнать парочку знакомых мужеского полу, Тилль отверг. — Ну уж нет, — сказал Тилль. — Пусть все будет так, как будет. Может, это моя судьба — всю жизнь быть одному. Так что хуй я теперь буду суетиться. Рихард только пожал плечами и завозился со своей гитарой. Больше они эту тему не поднимали, и, Тилль на это сильно надеялся, больше никогда не поднимут. Все изменилось одним ясным летним днем, и если до сих пор Тилль, говоря о судьбе, больше шутковал, чем был серьезен, то с этого дня поменял свое мнение на сто восемьдесят градусов, потому как день оказался судьбоносным. Накануне они эпичнейше отгремели в Olympiastadion, и сегодня Тилль намеревался весь день посвятить своему любимому, после музыки, конечно, занятию, которое носило приятное для уха и сердца название — ничегонеделание, пока еще пути гастрольного расписания, которые, совсем как Господни, неисповедимы, позволяют ночевать дома, а не в безликих отельных номерах. Он как раз устроился на диване с ноутбуком, открыл бутылочку пенного и приготовился предаваться гедонизму, как его намерения были вопиющим образом прерваны звонком мобильного, который Тилль, не иначе как по воле судьбы, забыл переключить в авиарежим, дабы ничто не помешало его фестивалю лени. Высветившаяся на дисплее физиономия Круспе ничего хорошего не предвещала, но на звонок Тилль, тем не менее, ответил. — Ты не поверишь, кто мне только что звонил, — опустив приветствия, пропел в трубку Рихард. — Кто? — без интереса спросил Тилль. — Угадай, — не унимался Круспе. — Дам подсказку. Начинается на «Кау», заканчивается на «литц». Тилль сначала как-то разволновался и даже пролил немного пивчанского мимо рта, но быстро взял себя в руки. — Не смешно, — сказал он. — А я и не шучу. Да не волнуйся ты так. Не твой. Второй. — Тот, который тебя отпиздил? — съерничал Тилль. — Ага. — Чего хотел? — Вот сейчас ты точно охуеешь. Звал на свой концерт. Закравшуюся было в голову мысль, что Круспе уже успел где-то крепко наебениться, Тилль сразу же отмел, потому как говорил тот весьма связно, и вообще — Тилль знал, что из себя представляет ужранный Круспе, и это точно был не тот случай. Мозгов хватило только на идиотское: — Зачем? — Хуй его разберет. Он там такой накиданный, что едва слова связывал. Но, как я понял, его брательник наш большой поклонник и был на вчерашнем шоу. Теперь вот они хотят… Как он там это сказал? А! Оказать нам ответочку, вот. — Охуеть, — выдавил Тилль. — А когда? — Никогда. Я сказал, что мы не сможем. — Ты — что? — Я прикалываюсь, Тилль, выдыхай, — заржал Круспе. — В четверг. Тилль популярно объяснил шутнику, что он думает о его родословной, а также что именно он с ним сделает, если тот продолжит упражняться в остроумии подобным образом, и бросил трубку. Потом он посмотрел несколько минут на бутылку в своей руке, подумал, решил, что на одном пиве далеко не уедешь, и ушел за коньяком. Чуть позже Тилль был неприлично прилично пьян и наконец смог ассимилировать поступившую информацию без вреда для своей психики. Мысль о том, что Билл мог быть их поклонником, Тиллю неимоверно льстила и задевала внутри него какие-то чрезвычайно чувствительные струны. Тилль уговаривал себя не быть слишком наивным и признать, что даже если Каулитцу нравятся песни Rammstein, это вовсе не означает, что ему может понравиться Тилль. После трех стаканов очень сильно захотелось перезвонить Круспе и спросить, что обо всем этом думает он, но Тилль себя переборол. До заветного четверга оставалось еще три дня, два из которых Тилль на стрессе пробухал. В среду он проснулся с твердой уверенностью, что у Тома Каулитца есть еще один брат, и это именно он поклонник Rammstein, а вовсе не Билл, а Круспе просто все не так понял. Тилль даже залез в интернет и, убедившись, что помимо близнецов детей у четы Каулитц нет и не было, сильно озадачился. Двоюродных тоже иногда братьями называют, подумал Тилль и сразу же успокоился. Остальной состав группы от предложения вежливо отказался, сославшись на необходимость готовиться к пятничному концерту в Париже, и Тилль был этому безмерно рад, потому как до сей поры Круспе оставался единственным человеком во вселенной, посвященным в его тайну, и Тилль очень не хотел, чтобы что-то поменялось. В глубине души он надеялся, что Рихард последует их примеру, но Круспе был бы не Круспе, если бы пропустил такое представление. Поэтому ранним утром в четверг Рихард материализовался на пороге его столичной квартиры и, крутя на пальце ключи от машины, на несмелое предложение Тилля ответил: — Разве я могу отпустить тебя одного на другой конец страны накануне концерта? А если с тобой что-нибудь случиться? И потом, Том Каулитц — мой старый кореш, мы так давно не виделись. — Я начинаю понимать, за что он тебе врезал, — сказал Тилль. — Смотри, как бы он и тебе не врезал, — хихикнул Круспе. — Ты же не забыл вырастить фиалки для примадонны? Тилль ответил, что фиалки так быстро не растут, на доступном Круспе языке, ну, то есть «пошел нахуй». Рихард поржал и ушел дожидаться друга в машине. Путь их лежал в славный город Киль и, в общем, прошел без происшествий, если не считать того, что всю дорогу Тилль смолил как ненормальный, так, что даже курящий Рихард где-то в районе Виттенбурга попросил его притормозить, а то он из-за дыма уже не видит дороги. По прибытии их ждал гребаный шпионский цирк. Выскочивший на сообщение от Рихарда Том замахал на них руками и, избегая смотреть Круспе в глаза, попросил перепарковать тачку в соседнем квартале, а лучше в соседнем городе, потому что «его наглухо поехавший брат наверняка узнает ее по номерам и обо всем догадается, а это должен быть сюрприз». — У него день рождения что ли? — спросил Тилль. — Не, у нас в сентябре день рождения, — ровно ответил Том, тем самым успокоив его и в то же время взволновав, потому что день рождения в один день бывает только у близнецов. В этот момент у Тома зазвонил телефон, и он, пропев в трубку «уже бегу, дорогой любимый ненаглядный яхонтовый близнец, я всего лишь отошел поссать, ты что, меня в чем-то подозреваешь?», всучил угорающим Тиллю и Рихарду пропуска на виайпи-трибуну и исчез за дверью в волшебную страну Закулисье.

***

— Знаете, — философски начал Билл, покачивая ногой. — Мне кажется, Том стал какой-то странный. Дерганный что ли. Не заметили? Георг и Густав многозначительно переглянулись. — Тебе виднее, — ответил Георг. — Он просто волнуется перед свадьбой, — заверил Густав. — У меня так же было. — Ну да, ну да, — задумчиво произнес Билл, увеличивая амплитуду покачиваний. Происходящее ему не нравилось. Этих двоих он, конечно, знал хуже, чем родного брата, но по-близнецовому хорошо развитый социальный интеллект отчетливо маякнул, что они пиздят. Вообще, в последние дни Билла не покидало чувство, что что-то происходит. Том, прилетев из Штатов, был уж слишком любезен и даже ни слова не сказал про те тридцать восемь смс, который Билл настрочил ему в пять утра. А Билл, между прочим, честно собирался попросить прощения, ну забыл на эмоциях про разницу во времени, с кем не бывает? А теперь еще и это «дорогой любимый ненаглядный яхонтовый», Билл и не думал, что Том такие слова знает. И в туалет ушел второй раз за пятнадцать минут, инфекцию что ли какую подцепил? Эта мысль заставила Билла нервно поежиться, потому что вещь, которую он четко уяснил за свои неполные тридцать лет, заключалась в том, что если один из них чем-то заболевал — болезнь второго являлась вопросом времени. Побочные эффекты от того, чтобы быть близнецами, знаете ли. И со свадьбой они с Хайди как-то торопятся, продолжил размышлять Билл, уж слишком активно дергая ножкой, так, что даже Георг с Густавом как-то странно начали косить в его сторону поверх своих смартфонов. В общем, к тому моменту, когда Том скользнул тенью в приоткрытую дверь, изо всех сил стараясь остаться незамеченным, Билл был твердо убежден, что близнец смертельно болен и скоро умрет, и как только Том попал в поле его зрения, набросился на него с объятиями. — Том, ты самый лучший брат, я так тебя люблю! — признался Билл, с трудом сдерживая слезы. — Вы че, все ему рассказали что ли? — спросил Том у Георга и Густава поверх вздрагивающего братского плеча. Те только отрицательно помотали головами, с непониманием наблюдая за спонтанным приступом братской любви. — Что они должны были мне рассказать?! — шмыгнув носом, пропищал Билл. — Том. Не надо беречь мои чувства, скажи мне правду. — Бля, — сказал Том. — Ты это, только не волнуйся… Договорить ему не дали — пришла визажистка и не без помощи Георга и Густава оторвала от Тома намертво вцепившегося в него близнеца. Так, в общем, Тому и удалось сохранить свой секрет. Стандартная процедура предания фронтмену товарного вида в этот раз изрядно затянулась, несчастная визажистка целый час кружила вокруг Билла, словно курица-наседка, и это было шоу, на которое стоило отдельно продавать билеты. Густав даже сходил за чипсами. — Билл, ты можешь не плакать до тех пор, пока не засохнет тональник? — постоянно доносилось из противоположного угла. Или: — Я, конечно, замажу твои опухшие веки консилером, но что мне делать с твоими красными глазами? — Что это с ним? — в конце концов, озвучил волнующий всех вопрос Георг. — Чтоб я знал, — ответил Том, отправляя в рот горсть чипсов. В этот момент Билл скосил глаза на близнеца, и чистая, как братская любовь, слезинка скатилась вниз по его щеке, очерчивая свой путь разводом так и не засохшего тональника. — Ну ебаный ж ты нахуй, — сказала визажистка. — Билл, братишка, что мне сделать, чтобы ты не плакал? — крикнул Том. — Чипсов мне оставь, — жалобно отозвался Билл. Выступление, соответственно, прошло так себе. Том что-то не на шутку распереживался за близнеца и не спускал с него глаз весь вечер. Биллу вообще было свойственно в своих эмоциональных переживаниях доходить до крайностей, но это было слишком даже для него. К счастью, у Тома было универсальное средство повышения билловского настроения. Поэтому отыграв положенное время, он торжественно вручил брата одногруппникам и стаффу и отправил их всех на афтепати по случаю официального завершения тура. Сам он чуть попозже подъедет, сказал он, спровоцировав тем самым у Билла почти натуральную истерику. Билл отчаянно сопротивлялся, заламывал руки и вопил, что никуда без Тома не поедет, но Том его заверил, что с ним будет Хайди, а уж она не допустит, чтобы с ним что-то случилось, и, вооружившись своей невестой, отправился на переговоры. Тилль и Рихард неожиданно легко согласились проследовать на афтепати вместе с ними, поэтому когда они вчетвером, честно отстояв в пробке с покидающими фестиваль, наконец добрались до арендованного пентхауса, там все были уже весьма. — Где он? — спросил Том проплывающего мимо Георга. Георг ответил, что последний раз видел Билла минут двадцать назад в туалете размазывающим по щекам тушь и что, вероятно, он все еще там, и, обменявшись любезностями с приглашенными звездами, поплыл дальше. — Пойду поздороваюсь, — обрадовался Круспе. Том пожелал ему удачи, а сам предложил будущей супруге накатить, дабы наблюдать за предстоящим шоу было интереснее. Хайди охотно согласилась, но не успели они опрокинуть в себя первые шоты, как в дверях появился Билл и бочком-бочком, по стеночке, спрятался за спиной у Тома. — Это че такое? — спросил Том. — Том, у меня, кажется, крыша поехала. — Да вроде бы давно уже, только что заметил? — Мне показалось, я только что видел Рихарда Круспе. — Ну показалось и показалось, с кем не бывает, — пожал плечами Том и всучил брату в руки стопарик. — На, выпей, это поможет. — Ага, — согласился Билл и одним глотком осушил стопарик, даже не поморщившись. — Пойду покурю. — Иди-иди, — поддакнул Том. — Больно нервный стал. — Неужели мой будущий муж культивирует в своем младшем братишке вредные привычки? — спросила Хайди, когда Билл нетвердой походкой уплыл в направлении балкона. — Что-то он действительно какой-то впечатлительный в последнее время, — озабоченно ответил Том.

***

Самой нелюбимой частью бытности знаменитостью для Тилля всегда были такие мероприятия. Будучи махровым интровертом, он чувствовал себя неуютно в окружении малознакомых людей, в отличие от Рихарда, который на всяческих тусовках был прямо-таки как рыба в воде. Вот и в этот раз, не прошло и десяти минут, как друг уже вел светскую беседу с какой-то блондинкой. Единственным, что радовало Тилля, было то, что круг общения у них с виновниками торжества был все-таки разным, поэтому никто с Тиллем завязать разговор не пытался, а максимум удивленно пялился и ограничивался вежливым приветствием. В общем, Тилль, как типичный интроверт, стремился в область меньшей концентрации людей, которой в данном случае являлся балкон. Там он наконец смог вдохнуть свежего воздуха, неспешно закурить и задать себе важный вопрос — какого хуя он вообще сюда поперся. Так он стоял, курил, думал, а потом дверь на балкон открылась, и Тилль вдруг резко все вспомнил — и какого хуя, и вообще. Потому что сквозь открывшуюся дверь в прозрачные летние сумерки, чуть подернутые сигаретным дымом, впорхнул свет его жизни. Тилль замер за массивным горшком с фикусом и затаив дыхание наблюдал, как свет его жизни, зажав в зубах сигарету, хлопает себя по карманам в поисках зажигалки. Тилль, вообще-то, всегда был довольно отзывчивым и готовым прийти на помощь, поэтому быстро покинул свое убежище с зажигалкой наизготовку. — Спасибо, — буркнул Билл, не глядя на него, а потом все-таки посмотрел, да так и замер, не донеся сигарету до пламени. А потом и вовсе ее выронил. Тилль с завистью во взгляде проводил упорхнувшую вниз сигарету и ответил: — Пожалуйста. — Спасибо, — повторил Билл. — Пожалуйста, — повторил Тилль. Потом оба как-то смущенно отвели глаза, Тилль зашипел на обожженный палец и полез в карман за сигаретами. — Спасибо, — сказал Билл, вытаскивая одну из предложенной пачки. — Пожалуйста, — сказал Тилль, а все внутри него так и затрепетало от этого мимолетного прикосновения чужой руки. — Так это, — пролепетал Билл. — Круспе тоже настоящий был? — Чего? А, ну да. Нас твой брат пригласил. — Вот урод. — Круспе-то? Все еще злишься на него за то, что он к тебе приставал? — Нет, Том. — Круспе тоже, — признался Тилль и, прежде чем подумать, добавил: — А Том не урод. Он же твой близнец. — Чего? — Чего? Тиллю вдруг резко захотелось провалиться сквозь все двадцать этажей под ним и еще чуть-чуть пониже, потому что через все слои тональных кремов, консилеров, хайлайтеров, бронзеров и прочих страшных слов, которыми любят перекидываться друг с другом визажисты, на лице Билла отчетливо проступил румянец. — Красиво здесь, говорю, — прикинулся дурачком Тилль, глядя в упор на него. — Ага, — согласился Билл, отчаянно хлопая ресницами. Где-то далеко за горизонтом догорал закат, и это действительно было красиво, но штука была в том, что на закат никто не смотрел. Тилль подумал, что, наверное, стоит все-таки прекратить так откровенно пялиться, невежливо это как-то — так пялиться на того, кого впервые в жизни видишь, но так и не смог отвести взгляд. Ухудшало положение то, что Билл пялился на него тоже, и Тилль, хоть и был, как это свойственно творческим людям, тонким психологом, совсем никак не мог понять, что скрывается за этим взглядом. — Отличное было шоу, — наконец выдавил Тилль. — Вам, правда, понравилось, герр Линдеманн? — широко распахнув глаза, с придыханием прошептал Билл, а у Тилля чуть сердце не выскочило от того, как прозвучало это «герр Линдеманн». — Можно на ты, — ответил Тилль. — И по имени. Очень понравилось. Билл в ответ только пропищал где-то в районе соль-бемоль второй октавы что-то невразумительное и затянулся сигаретой так, словно это была последняя сигарета в его жизни. Мысль о том, что он вот сейчас докурит и уйдет, Тилля очень пугала, поэтому он решил действовать. — В общем, передавай брату спасибо за приглашение. И извини, что мы не полным составом. Билл несколько раз тупо моргнул глазами, а потом вдруг как-то очень странно захихикал. — Все нормально? — спросил Тилль. — До меня только что дошло, — признался Билл. Тиллю вдруг тоже резко захотелось курить — даром, что брошенный им окурок все еще лениво дымился в пепельнице, потому что идей, что там до него дошло, у Тилля было немного и одна другой страшнее. Тилль даже не знал, что пугало его больше: то, что Билл догадается о его чувствах, или что он подумает, что в этой связи Тилль начнет к нему приставать, как когда-то Круспе. — Что дошло? — аккуратно поинтересовался он. — Почему Том был такой странный в последние дни. Я уже начал думать, что у него что-то случилось, и он не хочет мне говорить, чтобы не расстраивать. — Он сказал, что хотел сделать тебе сюрприз, — ляпнул Тилль, прежде чем подумать, а потом все-таки подумал и решил, что он дурак. — Больше он ничего не сказал? — заметно занервничал Билл. — Сказал. Билл в одну затяжку прикончил сигарету, и это была его роковая ошибка, потому что Тилль наконец заметил, как трясутся его руки. Наверное, не стоило задевать самолюбие молодой звездочки признанием, что ты знаешь, что она числится в твоем фанклубе, подумал Тилль. Положение надо было спасать. — Все нормально, — сказал Тилль. — Ты мне тоже нравишься. — Ч-что? Тилль вдруг понял, что он только что ляпнул, и интенсивно покраснел. — Я имел в виду твою музыку. Вашу. Ну да. Особенно ту песню, ну, которая про пассат. — А, — как-то разочарованно отозвался Билл. — Спасибо. А потом он смял окурок в пепельнице и бросил тоскливый взгляд за стекло — туда, где, не замечая ничего вокруг, самозабвенно ворковал со своей невестой его близнец. Тилль, заметив это, попытался перевести разговор в другое русло. — Вы с братом, наверное, очень близки? — Иногда даже ближе, чем хотелось бы, — доверительно поделился Билл. — Иногда я прям-таки не знаю, куда бы деться от его заботы. — О, как я тебя понимаю. У меня друг такой же. Еще по одной? — предложил Тилль, вытаскивая пачку. Хотя оба и жалели временами, что когда-то по дурости начали курить, было в сем пагубном пристрастии одно неоспоримое преимущество, а именно возможность заводить и поддерживать разговоры с нужными людьми. Поэтому через пять минут Тилль был в курсе большей части каулитцевских семейных проблем. — И тут он мне говорит: «Билл, братишка, может тебе к психологу сходить?», — смешно занижая голос и очень похоже спародировал Билл. — Не нравится ему, с кем я встречаюсь, понимаешь? — И что ты? — вставил Тилль в иступленную исповедь. — А что я мог сделать, с ним же бесполезно спорить. Ну, я пошел. А он, ты знаешь, что он сделал? Отвез! На машине! Сам! Еще такой говорит, ненавижу, мол, водить в городе, а потом такой: давай я тебя подвезу. И дождался ведь! Сидел там целый час, как дебил, на парковке. И обратно отвез. Я ему, значит, рассказываю, что мне психолог сказал. — А он? — А он спрашивает: а что с этим делать? Я ему говорю: ничего, меня все устраивает. Но его-то не устраивает, понимаешь? В этом вся проблема. Нет, я все понимаю, я ему тоже раньше мозги ебал, когда он по всяким сомнительным девкам шлялся, но все же… — А ему-то что не нравится? — Старые они, говорит, для тебя. Ну, а что я сделаю? Нравятся мне мужчины постарше. Тилль аж дымом закашлялся. — А у тебя что? — спросил его Билл. — Не поверишь, почти то же самое, — признался Тилль и снова потянулся к пачке, но потом все-таки передумал. Очень сильно надо было выпить. — Рихард, он вообще хороший человек, иногда даже слишком. Ну вот вбил себе в голову, что у меня разбитое сердце и решил, что клин клином вышибают. Еле отделался. — Ну, иногда это и вправду помогает. — Да я знаю, но не десять же лет кряду? — Ох. Десять лет это много. — И не говори. — А ты… ты все еще ее любишь, да? — спросил Билл, по-щенячьи заглядывая ему в глаза. Вот ведь какая ирония, подумал Тилль и, в общем, решил подыграть, авось ему удастся вызвать к себе сочувствие, а там, глядишь, и утешительные обнимашки подъедут. — Ну, как бы да, но… там все очень плохо. — Почему? — Мы даже никогда не были вместе. — Почему? — Ну, она намного меня младше и… — Тоже мне проблема, — встрял Билл. — Вот взять хотя бы Тома. Пять лет сохнул по Хайди, все уши мне про нее прожужжал, а потом ниче, взял себя за яйки и вон — к свадьбе готовятся, котятки мои. Пристрастие к никотину — хоть и вредная привычка с приятными бонусами, но все-таки явление среди богемы весьма распространенное, и, конечно, эти двое не были единственными курящими на хате, о чем оба как-то слегка запамятовали и вспомнили, только когда дверь на балкон открылась и на пороге возник Том. — Всем привет, — сообщил он с блядской улыбочкой на лице. — Кто-нибудь одолжит зажигалку? — Эй, Том, — промурлыкал Билл. — Слышал когда-нибудь про синдром исчезнувшего близнеца? — Это ты к чему? — Исчезни, говорю, пожалуйста. А то я тебя абсорбирую. — Себя абсорбируй, — обиделся Том, назло брату выпуская в небо струю густого дыма. — Час назад еще в любви признавался, а теперь исчезни. — Я с тобой дома поговорю. — Боюсь-боюсь, — ответил Том, развалившись в кресле на другом конце балкона. Разговор временно затих. Билл демонстративно отвернулся от брата и, облокотившись на перила, с индифферентным видом уставился на утопающий в сумерках город. А Тилль уставился на бледную полоску кожи, открытую задравшейся футболкой, однако поймав на себе слишком уж внимательный взгляд исподлобья со стороны старшего близнеца, и поспешно сделал вид, что он тут не при чем. Вот что ему совсем было не нужно, так это получить по лицу в самый разгар тура. — Братишка, на пару слов, — сказал Том, смяв фильтр в пепельнице, и за локоток утащил сопротивляющегося близнеца с балкона. — Мы сейчас вернемся. — Ты че творишь-то? — возмущенно сопел Билл, покорно плетясь за физически более развитым братом. Том уверенно шагал сквозь толпу гостей, раздавая направо и налево дежурные улыбки, сигнализировал подскочившим Хайди, Георгу и Густаву, что все окей, просто небольшое семейное совещание только и всего, веселитесь дальше, не стоит беспокоиться, пока они не оказались в одной из пустых дальних комнат. — Че происходит? — резонно поинтересовался Билл. — Это я у тебя спрашиваю, что происходит. — В смысле? — В прямом. Ты че, ниче не понял? — Че? — Билл, — сказал Том, и все в его голосе буквально кричало, что его терпение на исходе. — Тебе не кажется, что Тилль… Ну, он… это самое… — Чего? — Запал на тебя, вот че. Глаз положил. — Том, ты дурак? Не смешно. — Сам дурак. Он на твою задницу только что так пялился, что… Бля, я даже думать не хочу, что. — Да ну? — Ну да. Ты это, может, намекни ему что ли? В общем, спустя минуту Том толкал близнеца под лопатки в обратном направлении, всучив ему в руки пузырь вискаря, и, прежде чем вытолкать его на балкон, по-быстрому шепнул на ухо: «Еще раз спасибо, что свел меня с Хайди. Это моя ответочка, поблагодаришь потом». Билл застыл на пороге, прижимая к груди вискарь, словно от него зависела вся его жизнь, и отчаянно пытался найти во взгляде Тилля хотя бы след того, о чем говорил Том. Тилль как назло смотрел исключительно на вискарь. — Слушай, Тилль, — неуверенно начал Билл. — А я что, тоже так по-блядски как Том улыбаюсь? — Не, — ответил Тилль. — Ты красиво улыбаешься. Билл снова что-то пискнул, на этот раз вытянув чистое соль. С вискарем разговор потек быстрее и оживленнее, но проблема была в том, что по мере опьянения публики, публика эта все чаще начала посещать балкон, и Биллу это совсем не нравилось. Поэтому спустя энное количество времени он разумно предложил Тиллю продолжить знакомство в каком-нибудь менее многолюдном месте, на что Тилль ответил твердым согласием. Билл честно пытался предупредить брата, что эта вечеринка — гнилье и он с нее сваливает, но Густав сказал, что не видел Тома и Хайди уже минут сорок, поэтому Билл решил, что не судьба. Впрочем, подозрительно ритмичный грохот и сдавленный голос брата «Занято, блять!», раздавшийся из-за двери уборной, куда Билл планировал нанести визит перед уходом, доходчиво дал ему понять, что Том в кои-то веке решил отдохнуть от роли няньки и заняться собственной личной жизнью. — Том, я ухожу, — крикнул ему Билл. — Счастливого пути, — ответил Том. Сначала Билл, конечно, планировал пойти гулять по ночному городу, прогуляться по набережной, дойти до ратуши и все такое, но у вискаря были другие планы, поэтому, только выйдя за дверь, Билл осознал, что ему лень. На глаза своевременно попалась лестница на технический этаж, а значит и на крышу. Вид с крыши практически не отличался от вида с балкона, зато оттуда было потрясающе видно звезды. Звезды Билла не интересовали, Тилля они не интересовали тоже, поэтому предмет разговора получился неимоверно далек от астрономии. Билл все засыпал Тилля вопросами о его загадочной возлюбленной, он уже узнал, что она: его ровесница, во-первых, немка, во-вторых, и тоже занимается музыкой, в-третьих, но всего этого казалось недостаточно для полной уверенности, а Билл хоть и накидался уже прилично, но последние крохи здравомыслия еще не растерял. Потом Тилль отнял у него бутылку — такая вот у них сложилась манера ведения беседы: пьет тот, кто задает вопросы, потому что Том не затруднил себя тем, чтобы снабдить их хотя бы одним стопариком, дабы пить вдвоем было проще, чертов паразит. В общем, Билл нехотя бутылку отпустил. — Твой брат мне не даст пизды за то, что мы тут, как парочка подростков, на звезды любуемся? — спросил Тилль. — Не, — ответил Билл. — Он меня благословил. — А Круспе за что получил? — А Круспе не в моем вкусе просто, — сказал Билл, протягивая руку наугад, чтобы забрать бутылку, но вместо этого натыкаясь на чужую руку. — Назойливый больно. Мне такие не нравятся. — А какие тебе нравятся? — продолжил выпытывать Тилль. Билл твердо решил не отвечать на вопрос, пока не дотянется до бутылки, но Тилль был хитер и взял бутылку в другую руку, так, что Билл тянулся-тянулся, да так и не дотянулся, пока не врезался лбом в его скулу. — Такие мне нравятся, — сказал Билл, и в следующий миг Тилль почувствовал два тонких металлических колечка пирсинга, прижавшихся к его нижней губе.

***

Том в очередной раз отнял от уха трубку, потому что на очередной звонок его ненаглядный близнец не ответил, а от противных гудков у Тома уже натурально начались желудочные спазмы. Несколько минут он тупо пялился на экран, на случай, если Билл все-таки соизволит ему перезвонить, но этого не произошло, и Том перешел к тяжелой артиллерии. «Билл, — настрочил он, — срочно позвони. Мне пизда». Сообщение улетело куда-то в недра мобильной сети, но никакого отклика не возымело. Но Том не собирался сдаваться так просто и, размяв пальцы, принялся строчить дальше: «Мне совершенно точно пизда, Билл» «Билл, почему ты не отвечаешь?» «Позвони мне!!!» «Я щас умру, ты что, не хочешь со мной попрощаться?» «Прощай, Билл, ты был хорошим братом…» — начал набирать Том, но в этот момент в коридор выглянула Хайди и, сонно прищурившись от яркого света, спросила: — Еще не вернулся? Том, который вот уже третий час перегораживал своими бесконечными ногами коридор возле двери гостиничного номера своего возлюбленного близнеца, только отрицательно мотнул головой. — И ведь что самое главное, — возмущенно начал он. — Когда я ему нужен, то я всегда! В любое время дня и ночи! — Да не парься ты так, — ответила Хайди. — Смотри, какие у него сторис в инстаграме, луна, звезды… Том только фыркнул и все-таки отправил сообщение. Спустя неопределенный отрезок времени и еще пятнадцать подобных смс на этаже все-таки щелкнул лифт, и из него явилось чудо из чудес. Нетвердой, но летящей походкой Билл проплыл по коридору, не обращая никакого внимания на прожигающего в нем дыры своим взглядом Тома. А Том сходу оценил масштаб происшествия: на плечах болтается неизвестная куртка (кажется, он видел похожую на Линдеманне прошлым вечером), под которой виднеется наизнанку надетая футболка, волосы в компрометирующем беспорядке… — Йоу, Том, — пропел Билл. — Ты че тут на полу сидишь, как неродной? И Тому вдруг как-то сразу стало спокойно. Как бы там ни было, брат отныне в надежных руках.