Возвращение

       Танк соскальзывает с моста и летит вниз, утягивая Ягера за собой. Удар спиной о воду, нависшая сверху громада танка и тихие голоса, звучащие с каждой секундой всё отчётливее.        — Если бы моя девушка нанесла мне удар такой силы, я бы уже давно лежал в мягком удобном гробу где-нибудь на просторах кладбища, — мужской голос кажется отдалённо знакомым, но Клаус не может вспомнить его обладателя.        — А вдруг он умрёт? — раздаётся совсем рядом женский голос и всхлип.        — Тогда я ему не завидую, — хмыкнул первый голос, — я вообще не завидую тем, чья могилка будет расположена рядом с твоей.        — Я тебя… — начинает женщина, но её перебивает новый, весьма знакомый голос.        — Вы ещё и издеваетесь?! Вы меня чуть начальства не лишили, а его место я занимать не собираюсь. А если уж начальником станет Хайн? Тогда можно смело вытаскивать дедов «маузер» и пускать пулю в лоб!        Перед глазами Клауса вереницей потянулись видения: Вот Тилике совершенно без формы, а в каких-то голубых узких брюках непонятного покроя («джинсах» — всплывает в памяти) и свободной чёрной рубашке подтаскивает к нему кипу отчётов. Вот он сам в белом костюме о чём-то разговаривает с Тилике и попивает шампанское на каком-то мероприятии, когда к нему подходит та самая переводчица и уводит танцевать. Сейчас на ней белое платье, а волосы уложены в замысловатую причёску, которая определённо ему по вкусу. Прежде чем скрыться в толпе, он оборачивается к Тилике и видит, как тот салютует ему бокалом и замечает, что поверх его серого костюма висит светло-синяя широкая лента. «Шафер» — написано на ней. Дальше они с переводчицей начинают танцевать, и Клаус замечает у девушки, а правой руке тоненькое колечко с линиями, собирающиеся в рисунок. Роза. Воистину ювелирное совершенство. Переведя взгляд на свои правую руку, Ягер обнаруживает на безымянном пальце перстень с выгравированной на нём надписью. Он не понимает букв, но откуда-то знает, что там написано «Единственный». Он что, на собственной свадьбе?        Мир начался трескаться, словно скорлупа яйца… Сквозь марево стал слышен плач и такой родной, любимый голос.        — Клаус? Только помри мне, я ж тебя… я ж тебя из мира мёртвых достану и сама прибью! Гнида арийская, не смей меня бросать!        Вслед за голосом пришли странные ощущения: противный писк медицинского оборудования, подушка под головой, проводки на руках и дыхательная маска на лице. Он не умер и на нём ставят опыты?        — Вот видишь, Энн, почему мы от тебя всей корпорацией по подсобкам хоронимся, когда ты к нему приходишь!        — Но я… я так волнуюсь за него! Он же целый год в коме! — женщина снова заплакала.        — Ну объясни мне, зачем ты так шваркнула своего несчастного муженька сковороденью по балде, что чуть не вышибла из него дух! Он же не русский, чтобы почесаться и дальше пойти управлять корпорацией, — первый явно пребывал в недоумении.        — На нём повисла эта зараза Грета, — после непродолжительной паузы процедила… Аня?        — Ну так ей бы по башке шарахнула, Клауса-то за что?! — В разговор вмешалась незнакомая женщина.        Аня замялась.        — А он… под руку попался, — призналась наконец она.        Всё ещё лежащий немец почувствовал, что у него начинает кружиться голова. Что происходит? Почему эта переводчица убивается по нему вместо того, чтобы по-тихому сбежать… Стоп, мотор. Кома? Какая кома?        Ошарашенный таким поворотом событий, Клаус открывает глаза. И это не остаётся незамеченным.        — Клаус, Господи, как ты меня напугал! — бросается к нему переводчица. То есть его жена. Его правая рука и заместитель Тилике и «заклятый друг» Ивушкин одновременно поворачивают головы в сторону кровати.        Ягер протягивает руку и смахивает слезинку с щеки девушки подушечкой большого пальца и тихо произносит единственное слово, которое он может сказать, такое нужное и правильное здесь слово:        — Привет.

       Я устал быть одним.        Дни растаяли маслом.        Я тебя обниму.        Я вернулся. Я счастлив.