Apple pie, six cigarettes and the vibe we can't forget

— Катись к чертовой матери, — выдыхает Чейз сигаретным облаком в потолок, в негорящую лампу и закрытое окно; и дым наполняет комнату, щиплет глаза, мешает дышать. Оливер вытягивается на кровати обнаженный — приманка для чужих голодных инстинктов; он закидывает руки за голову и слышит, как Чейз тихо смеется. У него красивый смех, ублюдочно красивый, тихий, хриплый, до подкожных мурашек эротичный; как вообще кто-то может смеяться так возбуждающе? Мурашки крадутся по его телу; ползут по его коже. У Чейза смех больного психопата; больного горячего психопата. — Укачусь утром, — отвечает Оливер и понижает голос. — А сейчас ты вернешься в постель, пока я не встал и не притащил тебя силой. — У-у, — Чейз тушит сигарету в переполненной пепельнице и выдыхает. — Знаешь, как меня заманить. Оливер притягивает его к себе за руку; Оливеру нравится то, что сигаретный дым мешает ему думать. * Утром он снова собран, одет, причесан; не допускает лишних эмоций и следит за жестами. Прядь к пряди, дорогие запонки, сдержанность и пиджак, застегнутый на все пуговицы — он неаккуратно и резко кусает Оливера за губу, когда целует его, и впивается пальцами в обнаженное плечо Куина так, будто хочет сломать ему кость. Даже когда он отпускает, в том месте на руке Оливер ощущает, как кожу сводит от боли; он морщится, и Чейз одаривает его сухой, превосходящей усмешкой. — Звони, когда соскучишься, — острым дротиком бросает Оливер и подсознательно знает, что попал в яблочко, пусть даже Чейз никогда не позволит ему увидеть, как сильно его раздражают насмешки над тем, как его тянет к Куину. — Буду ждать тебя на ковре у двери своего кабинета, — ядовито отвечает Чейз; это правда — острые слова Куина попадают в десятку, и он истекает своей ядовитой кровью в том месте, где его это ранило; так, что яд сочится в его словах, стекает из уголков его тонких губ по подбородку и капает на белоснежную рубашку. — Сочту за извинение, если словами ты не умеешь. Оливер фыркает. Его раздражает и заводит аккуратность Чейза, потому что в том, как он прилежно одет, сквозит яростное желание сорвать с него все, растрепать его волосы, раскрыть его, вывернуть наизнанку и наслаждаться тем, как он извивается, будто змея, пойманная за хвост. И он знает, что Чейза раздражает связь с человеком другого статуса; Чейза, который полагает, что люди вроде Куина годятся только для того, чтобы чистить его ботинки, когда он идет утром на свою крутую работу в коллегии лучших адвокатов страны, злит, что он хочет именно его — завсегдатая дешевых баров, который проводит почти все свободное время в своем гараже, лелея свой мотоцикл. Чейза раздражает, что запах машинного масла перебивает его парфюм. Но Чейзу нравится его тело и его нрав «необъезженного жеребца». Оливер знает, что дразнить его — все равно, что сидеть в клетке с тигром и махать куском мяса у него перед носом; но Оливер любит скоростную езду, «русскую рулетку» с дерьмовой водкой и злить больших кошек с когтями покрепче альпинистских крюков. * В центре неожиданно оживленного мусорного бара на отшибе города неожиданный новичок наслаждается всеобщим вниманием, сияя, как рождественская елка. Оливер заказывает свой «выстрел» водки и наблюдает за мальчишкой на высоком барном стуле, который жонглирует интересом окруживших его мужчин, умело переключаясь между ними, чтобы не упустить никого из них с крючка, урвать свою бесплатную выпивку и, возможно, поразвлечься пару часиков. Он совсем молод — может, лет двадцать; и потертая кожаная куртка висит на худеньких плечах, будто туша убитого животного, но у него кошачьи повадки и, пусть его когти спрятаны, Оливер любопытствует, на что будет похоже дразнить его. * У мальчишки рычащее имя, по-кошачьи зеленые глаза и цепкие пальцы; Оливер быстро отвоевывает его внимание, потому что по случайной неслучайности Барри выбирает тот бар, в котором у Оливера уже есть своеобразная репутация и в котором никто не полезет на рожон ради неизвестного, пусть и привлекательного незнакомца. Он покупает Барри ту же водку, что пьет сам, и учит его играть в «рулетку» — выпить залпом и надеяться, что она не ударит бумерангом в живот. Когда Барри запрокидывает голову, выпивая свою рюмку, он обнажает свою белую шею; Оливер знает, что он сделал это намеренно, но также Оливер знает, что драться с собственными звериными инстинктами — дело неблагодарное и глупое. Он кладет руку на шею Барри, спрашивая себя, что будет. Он ожидает, что мальчишка вцепится в него, будто котенок, и его коготочки, должно быть, будут ощущаться как маленькие иголочки, которые даже не прорежут его грубую, толстую, эгоистичную шкуру, но Барри трется щекой о его руку, не сводя с него сверкающего взгляда. Кабинка туалета маленькая и щеколда держится на гвозде и добром слове, но Барри упирается руками в грязные стены, исписанные маркерами и граффити, и кусает его ухо, обжигая его кожу горячим дыханием, пока Оливер держит его талию; и ему кажется, будто весь мир замкнулся в этом квадрате, с мальчишкой, у которого кожа пахнет молоком и невинностью. * На рассвете он возвращается в свою квартиру и неожиданно находит Чейза на ступеньках, в своем дорогом костюме и с почти пустой бутылкой виски в руках. Оливер чувствует свою куртку на плечах так, словно он снял кожу с другого человека и надел на себя для ритуала жертвоприношения; он останавливается, пришпиленный мутным взглядом Чейза, который поворачивает к нему голову так медленно, будто он умер и был воскрешен снова. Оливер сдерживает желание присвистнуть, когда замечает его состояние. Чейз смотрит на него так, будто не видит. — В следующий раз постелю тебе ковер, — говорит Оливер и проходит мимо него; он ожидает, что Чейз собьет его с ног, но Чейз не реагирует, словно даже не замечает его присутствие. — Чтобы тебе было удобнее ждать. Он заходит в дом и, перед тем, как закрыть дверь за собой, оборачивается; Чейз прижимается щекой к своему плечу. От Оливера за километр несет хорошим сексом, который повышает его эгоизм и расплескивает за границы его никчемной, растрепанной, грязной личности; Чейз узнает это наркотическое наслаждение мгновенно — такое бывает только после кого-то, кто опустошает. Чейз знает это по себе. — Я подожгу этот дом вместе с тобой, — тихо говорит он. Оливер усмехается. — Присяжные тебя оправдают, ты обаятельный, — отвечает он и захлопывает дверь. * Он чувствует себя пьяным, высушенным, обессиленным, расцарапанным и разожженным; он допивает апельсиновый сок прямо из коробки, открыв холодильник нараспашку в надежде, что это охладит его мнимо горящее тело. Барри оставил укус на его шее; Оливер трет его пальцами и чувствует, как странно щекочет низ живота, будто в предвкушении новой охоты, нового раунда и еще одного боя; новых следов на коже и новой усталости, которая рвет его тело на части. Он не думает ни о чем, но ему не хватает сигаретного дыма, который отвлекает его. Он бросает пустую коробку в мусорное ведро и идет в ванную, на ходу стягивая с себя одежду. * Бар пустой; на контрастах заметно, как много внимания привлек к себе новый гость, которого теперь не было; Оливер сидит на своем месте в углу барной стойки и заливает водкой царапины на своем языке — по одной от каждого раза, когда он произносит рычащее имя; и если бы он мог, он бы уже давился собственной кровью, стекающей по его глотке. Он допивает рюмку, оставляет несколько мятых купюр на поцарапанной стойке и уходит. Он думает, что Чейз не откроет ему дверь или разобьет ему лицо как только увидит, но Чейз хватает его за лацканы куртки и втягивает в квартиру, целуя. * Оливеру нравится, как он выглядит после секса. Ему нравится его спадающие на лоб пряди, его рассеянный взгляд, его божеская аура сигаретного дыма и ленивый жест, которым он тушит окурок в пепельнице; ему нравится, когда Чейз обнажен и не запакован в свой дорогой костюм. Он не знает адвоката-Чейза и не хочет его знать, но у него сносит крышу от ублюдка с кошачьими когтями, который может отвесить ему пощечину и тут же поцеловать. Адвокат-Чейз живет по логике и законам. Ублюдок-Чейз живет по инстинктам; по тем, которые Оливеру легко читать и понимать. И он выражает это, когда целует его обнаженную кожу — солоноватую от пота, горячую, мягкую; он целует его лопатку и перемещается к позвоночнику, прикусывает кожу под шеей и проводит по укусу языком; он ластится, вдыхая дым, и чувствует себя пустым; и больше ему не нужно ничего. — Купи еще сигарет, — говорит Чейз, опуская голову; Оливер целует его шею сзади. — И возвращайся в постель. Оливер надевает джинсы и куртку прямо на обнаженное тело; Чейз раздевает его взглядом вплоть до порога, на котором Оливер оборачивается и бросает на него взгляд. У него нет мыслей, ни одной; нет сожалений, чувств и эмоций, только инстинкты — голод до чужой слабости, которая раскрывается перед ним, потому что Чейз никогда не признает и даже не поймет сознательно, насколько ему нравится быть подчиненным. Оливер идет в полуночный магазин в соседнем доме за сигаретами; он бросает деньги и пачку на стол, ждет, пока их посчитают, выбирает жвачку и вдруг в следующую секунду чувствует, как кто-то резко хватает его за руку и разворачивает на сто восемьдесят. Барри целует его в губы; он приносит с собой свой запах молока и невинности, и Оливер отвечает на поцелуй. Чужие цепкие пальцы раздвигают его куртку и гладят его обнаженную кожу, от груди по животу вниз, до пояса джинсов; за шлёвки Барри притягивает его ближе к себе, углубляя поцелуй, и Оливер чувствует, как его уносит. * Взъерошенный, он кажется еще юнее и невиннее; Оливер любуется им в рассветном обрамлении полутеней, будто с картины художника, о выставках которых пишут в газетах, которые потом валяются на грязном асфальте, втоптанные в лужи; он думает о Барри как о картине такого художника, а о себе как о газете; он чувствует себя раздавленным и грязным рядом с его белой кожей и невинностью, но эти чувства затуманены; он смотрит, как мальчишка пытается закурить, и хочет, чтобы кто-то засыпал его мозг пеплом так, чтобы, если его глаза выпадут или выгорят, пепел сыпался из глазниц — и тогда, возможно, это остановит его мысли от горения. — С тобой весело, — заявляет Барри; Оливер уверен, что слово «весело» можно раскрасить во все цвета радуги и все еще ни один из них не будет ему подходить, но он подсознательно понимает, что весело не с Оливером, а весело раздирать его на части; так, как кошки точат когти. Он опускается и целует его обнаженные бедра и низ живота; он чувствует, как рука Барри покровительственно гладит его по волосам и не понимает, как две встречи приручили его так мгновенно. Он поднимается поцелуями по его телу. Он чувствует, что не смеет кусать его кожу. Он замирает, уткнувшись носом в его шею, и Барри гладит его по щеке. Когда он тушит сигарету, дым рассеивается; он курит иначе, ленивее и медленнее, не одну за другой; без сигаретной завесы Оливер чувствует себя еще более обнаженным, чем без одежды, и даже когда он подминает худое тело под собой, он не может отделаться от мысли, что мальчик под ним, в его руках, обладает над ним большей властью, чем можно было допустить. * В пачке шесть сигарет; Оливер не хочет выходить на улицу, боясь, что в его отсутствие Барри исчезнет так же, как он исчез из квартиры Чейза, выйдя за сигаретами. Он чувствует себя голодным и больным — как будто в лихорадке; он чувствует себя так, будто спит с инкубом, который опустошает его; но он чувствует себя так, будто это все, чего он когда-либо хотел. Он смотрит, как Барри с улыбкой облизывает пальцы после яблочного пирога; в доме нет никакой другой еды, и Оливер готов забаррикадировать дверь, но только не выпускать его из квартиры и не уходить самому. Он практически не выпускает его из постели, упиваясь собственническим инстинктом и голодом и жалея, что сигареты не перебивают его мысли. Он нетерпеливо ждет, когда Барри вернется в постель; и все силы уходят на то, чтобы не показывать это нетерпение. Барри запрокидывает голову и руки над головой, вцепляясь пальцами в бортик кровати; Оливер целует его шею и старается не думать; только чувствовать. * Он исчезает, когда Оливер засыпает; он исчезает и оставляет его сломанным, разобранным на части, отчаявшимся и слабым; Оливер мечется по городу и барам, пытаясь найти его и не зная о нем ничего, кроме имени. Это имя царапает кончик его языка; оно остается во рту вкусом, который ему хочется повторить. Его преследует запах яблок; он ненавидит его до тошноты. Двое суток поисков спустя он возвращается в свою квартиру на рассвете и снова находит Чейза на ступеньках. Они смотрят друг на друга. Оливер видит свое отражение в нем. Чейз молчит. — Тебе надо было встретиться с ним, — наконец хрипло произносит Оливер и садится на ступеньки рядом с ним; в карманах его куртки только пачка с шестью сигаретами. Он хочет курить, но не может; его тошнит. — Он разобрал меня на части. Чейз молча протягивает ему бутылку; Оливер делает несколько больших глотков дорогого виски из горла, ожидая, что алкоголь раздерет его раненую глотку. — Добро пожаловать в клуб, — сухо произносит Чейз и достает свои сигареты из кармана его куртки. Оливер ставит бутылку на ступеньку ниже. Тишина давит на него. Чейз закуривает, но из-за прохладного воздуха дым сигарет рассеивается слишком быстро и не мешает Оливеру думать. Его мысли горят и выжигают его глаза. Он смаргивает их — смаргивает неожиданные слезы. — Рад, что ты понимаешь теперь, — произносит Чейз, не мигая. — Выпишу ему чек с премией. Оливер моргает. Моргает. Моргает. — Что? — переспрашивает он, но слова уже улеглись в его голове и распались на смысл, и смысл дошел до его сознания, будто наркотик. Чейз не смотрит на него. Оливер рассматривает его профиль и думает о том, как сильно ему хочется опрокинуть ублюдка на спину и вдавить его в бетонные ступеньки так, чтобы хрустнул позвоночник, чтобы сломанные кости проткнули его дорогой костюм и надушенную парфюмом кожу. Оливер чувствует, как горит от поднимающейся злобы. Но он также чувствует, как боль отступает. Он дразнил тигра, и тигр вцепился в него когтями и зубами; и он даже не понял этого, несмотря на вибрации, которые поползли по его телу, когда оно треснуло на части. Но боль заставила его почувствовать себя живым как никогда — и вот это он знал наверняка. Так же, как знал, что это был первый раз, когда кто-то ударил его так сильно, что от боли перехватило дыхание, и это чувство, которое он никогда не сможет забыть; они оба, если на самом деле это эхо от удара, который он нанес Чейзу. — Карма такая сука, — ядовито добавляет Чейз и поворачивает голову, протягивая ему пачку сигарет. Оливеру кажется, будто он может видеть яд в уголках его губ. Он очерчивает взглядом его рот — точно так же, как привык очерчивать языком. Оливер забирает одну сигарету и молча закуривает. Несколько минут они курят в молчании. — Это было хорошо, — говорит он наконец. — Для этого я его и нанял, — отвечает Чейз безэмоционально. — Не это, — Оливер рассматривает его лицо. — Твой ход. Таким ты нравишься мне больше, чем когда ты весь правильный. Чейз молча встречает его взгляд, а потом тушит сигарету о ступеньку и поднимается. Он запивает сигаретный дым глотком виски и ставит бутылку назад на ступеньку; Оливер смотрит, как он идет к своей машине, пересекая пустую улицу. — Если я приеду, ты захлопнешь дверь перед моим носом? — кричит он, когда Чейз открывает дверцу. Ему хочется снять боль; он знает, как хорошо чужие сигареты выжигают мысли. Чейз застывает на несколько мгновений, прежде чем бросает на него нечитаемый взгляд. — Только если она разобьет тебе лицо, — наконец отвечает он. Оливер смотрит, как он уезжает, и улыбается.