«… шумит, шумит и растворяется».
Морская гладь, голубая гладь, обычно бестревожная, сегодня не была таковой. Она бушевала. Бушевали волны, забирали с собой сухие песчинки, выбрасывали на берег ракушки и острые камни, лелеяли в цепких объятиях промокших птиц, силящихся взлететь, и играли с ветром. Играли в коварные игры. Вдоль пенистой дорожки под треск бьющихся о невидимые скалы брызг прогуливалась женщина. Невысокого роста, небрежного телосложения, с кудряшками, годящимися лишь в мусор. С тиной и водорослями повсюду — на руках, плечах, локтях. Под коленями и на коленях тоже. Голубые глаза с тоской наблюдали за нарастающей непогодой. Пухлые губы суетливо нашептывали один и тот же мотив, не собираясь замолкать. Да, желания — они такие. Такие опасные и противные. Почему? Потому что Долорес не хотела быть здесь одна. Вновь осиротеть на фоне очаровательного морского пейзажа. Но никто не бросал её, никто не заставлял идти, никто не приказывал. А обвинять во всех неудачах других — неразумно. Бесстыже неразумно. Вскинув подбородок и расправив округлые плечи, Долорес двинулась дальше, собирая по пути бесполезные ракушки и раковины различных цветов, размеров и видов. Одна квадратная, которых, казалось бы, в природе не существовало, другая круглая, а третья и вовсе напоминала цветок с наростами в форме шипов. Изредка Долорес наклонялась, чтобы окунуть полные пальцы в сырой песок, нащупывая всё больше разнообразных диковин. И они ей жутко нравились. Они дарили ощущение уюта, ощущение всеобнимающего покоя. Слух ласкал безудержный прибой, красочно погибая на липких полях грязи. А в руках Долорес очутилась новая жертва — чёрная мидия. С любопытством маленького ребёнка Амбридж принялась крутить её, стучать по ней пальцами и, сердясь, сжимать в кулаке. Органические порождения, пусть и такие безвредные, никогда не привлекали её. Скорее — наоборот — отталкивали. Нет им места на земле. Нет и точка. Серебристые чайки завели волнующую песнь, выкрикивая на родном языке что-то о срочной помощи. Крылья хрустели, глаза застилал порыв густой пыли — ни вспорхнуть, ни сесть обратно. Долорес только угрожающе смотрела на них, зарывая ступни в прохладную глинистую яму. Кто-то однажды сказал, что на море поют тихо. И Долорес пела, не повышая голоса, совсем увлёкшись, раздирая створки раковины несчастного моллюска. Казалось, что он даже горестно запищал, хватаясь за последние ниточки бесцельной жизни, и, наконец, открылся тусклому свету. По ладоням потекла вязкая жижа — первый признак настоящей кончины. Продолжив петь дальше, поклонница розового задумалась о том, почему на море поют тихо? По какой такой причине? Кто тот немыслимый чудак, узаконивший сей бред? Кто те другие, послушавшие его? Останки почившего моллюска упали наземь, нещадно раздавленные. Тонкими струйками по огрубевшей коже побежала кровь. Пустой, неодухотворённый взор устремился к окоёму, где якобы заканчивалась бесконечная солёная ловушка. Но всё это исключительно обман невнимательного взгляда. Прищурившись, профессор заметила, как из белоснежных вспышек и отражений показывают хвосты зелёные рыбы, хлюпают плавниками и «летают», мимолётно задевая друг друга. Скачут по волнам, словно они не рыбы, а проворные коньки. Вскоре рыбки превращаются в нечто изящное и утончённое, соединяются в круг, бьют хвостами. Выныривает из глубокой синевы русалка с зелёной чешуёй, а затем падает, оставляя после себя фантастическую женщину в изумрудном. Глаза Долорес расширились, наполнились помешательством и заблестели. Сейчас она забыла про все ракушки, песок и гадкую тину. А дух сам повёл её к прекрасному существу, которое будто звало улыбаясь так, как улыбалась только Минерва МакГонагалл. И не было у женщины под ногами воды. Но появилось у неё ощущение чьего-то присутствия.«Девочка влюбилась в море Оно звало её за собой Солнце освещало прибою Путь овеянный мглой».
Унеси к себе Долорес. Пожалуйста, унеси. Неясное головокружение перетекло в галлюцинации. Как ни пытайся, до руки мифического создания не дотянуться. Хоть тысячу рек и океанов переплыви, и как следствие — цветастые картинки и темнота, когда не достаёт воздуха в лёгких, когда человек задыхается, когда он тонет и неестественно усмехается, совмещая страх с какими-то видениями. Когда розовый исчезает в помутневшей бездне — вот что по-настоящему страшно. Не всплывёт он наружу.«Ты не успеешь проснуться!» — Кричали ей птицы вдали «Дайте хоть раз в любви захлебнуться!» — Вздохнула и ринулась вниз».
Интересно, у судьбы собственные планы, раз она посылает спасителей так вовремя? Или, быть может, это очередной мираж? Незнакомый стройный силуэт, сбросив с плеч малахитовую мантию, простился с каблуками-кирпичиками и стремительно ринулся следом, сохраняя внутри веру в положительный исход. Так бы жизнь и продолжала лениво покидать тело бывшей тиранши, высасывая из мозга последние признаки осмысления, но чьи-то тощие, уже достаточно морщинистые руки с трудом обвились вокруг талии Долорес, быстро вытаскивая её на поверхность. Где были вопли и гул. Они отрезвляли любого. Они возвращали любого с того света.* * *
Небо с крикливыми паскудными чайками оставалось размытым. Ничего нового. Долорес часто заморгала и в молчании увидела лицо Минервы. Спиной она ощутила её ободранные колени и простенькую накидку, которая сейчас пришлась очень кстати. Стало так холодно, будто пришла сменщица осени и закружился снег. Внутри стояла неимоверная тяжесть, но мисс Амбридж созерцала лишь её влажные волосы, губы и глаза. Самое главное — глаза. По щекам скатывались морские пекучие капли. Минерва неравномерно дышала, а Долорес, звучно закашлявшись, притронулась подушечками пальцев к мокрой одежде МакГонагалл. — Вновь спасаете дурнушек? — А вы думаете, что спасение постоянно будет ходить по пятам? — голос прозвучал не чутко, даже несколько осуждающе. Ну разве можно быть настолько легкомысленной как Амбридж? Разве можно относиться к жизни так безрассудно? — Значит, необычайное везение? — Скорее, моё желание посетить морской берег, — парировала Минерва и, опустив взор, поправила мантию на плечах Долорес, чтобы тепло не смело бесследно уходить. — Вы могли не утруждать себя так, — хотя перед кем престарелая барби оправдывалась? МакГонагалл нужна ей в старинной сокровищнице, в случае помощи утопающему. Всегда. Что бы ни случалось в нечистых переплетениях мироздания. В них затеряться проще простого. — Могла, — декан Гриффиндора позволила шустрым пальцам дотронуться до своих волос, потрепать их и запутать окончательно, — но не стала. Море не спешило забирать вас. — Какие поразительные ответы, — уста профессора ЗОТИ дрогнули. — Не менее поразительные, чем заданные вопросы, — кошка поправила смятую ткань платья в области груди, — вставайте. Надеюсь, что после этого «заплыва» вы не заболеете. Ошеломлению не нашлось предела. Этой гриффиндорке действительно важно заболеет давняя подопечная или нет? Да ну, вздор Мерлинов. Она же нарочно сляжет, а Минерве, забитой Минерве, придётся ухаживать за ней и исцелять. Псевдосочувствие вещь такая. Ненадёжная. Хлипкая. Лучше к ней не прибегать. — Неужели волнуетесь? — Заставляю других бережно относиться к ценным вещам. И полосатая кошка куда-то повела Долорес, не говоря больше не слова. Огромный и длинный, каменный мост, почти полностью покрытый ракушняком и усеянный жемчужным порошком, освещался блеклым солнцем, которое сумело выбраться из темницы под названием «Угрюмые тучи». Две фигуры остановились у самого конца и одновременно присели на краю, свесив ноги в углубление быстрого течения. В прозрачности они наблюдали, как плещутся рыбки, ползают крабы и плавают медузы. Но вовсе не опасные. Не способные ужалить больно. Они, как желе, обволакивали лодыжки и таяли в новоприбывших волнах. Такие наивные и по-прежнему безмозглые. — Я видела вас там, — Долорес указала женщине на искажённую линию горизонта. — Вы всегда видите меня где ни попадя? — Минерва приподняла брови, а уголки её губ сложились в лёгкую насмешливую дугу. — И ведь не в первый раз. — Ваш образ сам возникает везде, где нахожусь я, — профессор вяло помотала головой, опустив её на плечо коллеги. — Перестаньте. Говорят, это — случайные совпадения. Также считают, что всё происходит от надуманности, — Минерва прикрыла веки и тоже склонила голову, оказываясь почти в сантиметре от Амбридж. — Утверждают, что слишком много совпадений не бывает, — Долорес положила руку ей на спину и провела вдоль неё к пояснице, — знаю, у вас мелодичный голос. Спойте что-нибудь, но помните — на море поют тихо. МакГонагалл подавила нечаянный смешок, скрывая изумление, чмокнула Долорес в макушку и висок, словно крошечную девочку, и погладила по предплечьям, мгновенно покрывшимся мурашками. — В звуках моря самая красивая тишина. Они сидели с головы до пяток мокрые, приникая одна к другой. Минерва дивилась каждому слову Долорес, а та в свою очередь не понимала, почему ведёт себя, будто ей не пятьдесят и даже не сорок лет, а десять. Но было в этом моменте то, чего душа так пламенно жаждала. Долгое время внутри скребли когти ожидания и вот наконец раскромсали душу надвое, подарив ещё одну встречу, пусть и почти с плачевным концом. И если можно было провести на этом мосту единую вневременность, а зимней порой обратиться в лёд, Долорес бы согласилась. Тленный идеал повторно всколыхнулся, забурлил, поднимая всплески, громадными, могучими стенами обороняясь от врагов…И пусть это навеки останется противоречием. Море — благородное создание, оно подпускает к себе людей и радуется вместе с ними, не тая обиду на их ужасное поведение.