Гром среди ясного неба

      Через неделю Альфонс забрал Эдварда из больницы, сняв квартиру недалеко от штаба, что позволяло полковнику периодически их навещать. Вернее будет сказать, к старшему Элрику он даже не заходил в комнату, не решался. Альфонсу же объяснял это тем, что не хочет травмировать мальчика. Эдвард и правда был рад, что к нему не лезут, потому что в присутствии других людей возникал парализующий страх, перехватывающий дыхание, не говоря уже о попытке прикосновения. Однако небольшой осадок в душе все же оставался от того, что полковник даже не заглянет к нему в комнату, не бросит какую-нибудь колкость. Та малая часть души, незатронутая страхом повторного изнасилования, желала встречи с Мустангом и Эдвард отчаянно не понимал почему. Со временем он стал стесняться этого желания. Алхимик стал неразговорчивым, постоянно терзаемый этой мыслью.       Альфонс пытался поговорить с братом, но вскоре оставил эти попытки, которые заканчивались либо слезами, либо тем, что Эдвард еще больше замыкался в себе и мог вообще не говорить весь день. При этом нормально уснуть мальчик мог только ощущая присутствие родных доспехов. Альфонс осторожно сжимал в своей большой руке маленькую ладошку брата, когда тот засыпал, но вскоре после этого его приходилось будить во время очередного кошмара. Младшему Элрику приходилось сидеть возле кровати Эдварда всю ночь, чтобы он мог хоть немного поспать. Первые двое суток в новой квартире алхимик вообще не смог уснуть. Остальные дни его сон составлял максимум 4 часа и то не подряд. Через неделю, когда сил бороться с кошмарами уже не осталось, усталость взяла свое и Эдвард просто отключился почти на сутки, не видя сновидений.       Проблемы со сном были не единственными трудностями. Если после того, как Кимбли взорвал автоброню, левое бедро просто ныло, то теперь его сводило такими спазмами, что Эдвард был готов кричать в голос. Когда от боли у мальчика начала подниматься температура, Альфонс попросил Мустанга отвезти их в больницу. Сделать Эдварду, который боится и инъекций, и прикосновений, укол обезболивающего было тоже нелегкой задачей. Нога к тому времени болела так сильно, что простреливало в позвоночник, осунувшееся лицо алхимика заливал нездоровый румянец. Когда с него спустили штаны и нижнее белье, чтобы сделать укол, последним, что видел Эдвард перед потерей сознания, было лицо Кимбли, всплывшее в памяти до невозможности четко и ярко.       Очнулся он уже дома. Альфонс напрочь отказался оставлять брата в больнице, несмотря на все уговоры и настояния врачей. Он просто не хотел травмировать Эдварда морально еще больше. – Как ты, брат? – спросил Альфонс, сидя на полу возле кровати. – Полегче, – произнес Эдвард тихим слабым голосом, – Меня вырубило что ли? – Да, – ответил доспех, – Ты так разнервничался, когда тебе обезболивающее делали, что упал в обморок. – Вот оно что, – с некоторой горечью сказал мальчик, презирая самого себя. – Хочешь полежать в теплой ванне? – поинтересовался Альфонс, зная, что брату теперь постоянно холодно. – Если тебе не трудно, – прикрыв глаза, ответил Эдвард. – Ну что ты, – сказал Альфонс, направляясь в ванную.       Когда набралось достаточно теплой воды, младший Элрик вернулся в комнату брата, осторожно беря его на руки. Посадив Эдварда на край ванны, Альфонс помог ему раздеться. Мальчик не стеснялся своей наготы, находясь рядом с братом, но в такие моменты ему становилось неловко. "Я не боюсь находиться рядом с ним только потому, что он просто физически ничего не может мне сделать?" – задумался Эдвард, когда Альфонс осторожно погрузил его в воду, усаживая на дно ванны. Младший Элрик попытался помочь расплести спутанные волосы брата. Сам Эдвард не мог нормально расчесать их одной рукой, а у Альфонса было слишком неудобное для этого тело. – Спасибо, Ал, дальше я сам, – чуть покраснев, произнес Эдвард. – Но, брат... – начал было Альфонс, но его перебили. – Здесь слишком влажно, твоя печать может нарушиться. Я позову, когда закончу, – сказал старший Элрик, ложась на дно ванны и позволяя золотистым волосам плавно кружиться в воде.       Когда Альфонс вышел, Эдвард устало прикрыл глаза. В теплой воде тело согрелось и расслабилось, даже нога почти перестала болеть. На какое-то время мальчик почувствовал умиротворение и покой, но вскоре в голову снова начали лезть нехорошие мысли. Ему вдруг захотелось смыть их себя. Схватив мочалку, Эдвард начал тереть ей кожу, пока та не покраснела. Мокрые пряди неприятно липли к лицу и шее, алхимик откинул их назад, запрокинув голову и выдавив немного шампуня, после чего не самым тщательным образом смыл образовавшуюся пену. – Давай я тебе помогу, – предложил неслышно вошедший Альфонс. – Ал! – возмутился вздрогнувший от неожиданности Эдвард, – Не пугай так! – Прости, брат, ты просто долго не звал меня и я запереживал, – объяснил доспех. Альфонс взял душ и осторожно, чтобы пена не попала брату на лицо, помог смыть остатки шампуня. Потом он подал ему мягкое полотенце, а сам насухо протер оставшиеся части автоброни, зная, что сам Эдвард ухаживать за протезами не будет.       Тем же вечером к братьям приехал Мустанг. Дверь в комнату Эдварда была открыта, свет выключен, Альфонс думал, что мальчик спит и повел полковника на кухню угостить чаем. Рой на секунду задержался возле спальни старшего Элрика, вглядываясь в темноту, смотря точно туда, где лежал алхимик, прямо в глаза, но потом пошел за доспехами. А Эдвард не мог даже пошевелиться. Когда он увидел Мустанга, встретился с ним взглядом, его заволокло какое-то странное неизвестное раньше чувство. "Он смотрел на меня так... Тепло? Нет, бред. Он не мог меня видеть, здесь слишком темно. Мне просто показалось" – думал Эдвард, но что с ним происходит не понимал. А потом до него донесся голос полковника. Алхимик не слышал, о чем тот говорит, Рой старался не шуметь, думая, что мальчик спит, но сам тембр заставлял это непонятное щекочущее чувство усиливаться. "У него такой красивый голос... Не замечал. Так. Стоп. Мне что... Мне... Нравится Мустанг?..." – и это заключение повело за собой целый ряд рассуждений, — "Я что... Гей? Как Кимбли... Это плохо... Это делает меня плохим... Нет! Это все последствия изнасилования, это пройдет, Мустанг не узнает. Он не должен узнать. Ведь тогда... Он возненавидит меня".