Как сотворить любовь из пустоты...

Чонгук — Что ж, тогда начнем, — ответил Шерман. Я услышал, как он, листая бумаги, откинулся на спинку кресла. Господь всемогущий, неужели я через пару минут узнаю все о таинственном Пак Чимине? Но вдруг раздался робкий стук в дверь, после чего она распахнулась и на пороге появился Чимин в очень соблазнительной позе: руки подняты над головой, изогнутая спина упирается в дверной косяк, одна нога согнута в колене, мокрые волосы спадающие на лицо. Он был босиком, на шее — один из моих черных галстуков. И все… — Прости. Я тебя отвлекаю? — чувственно проворковал Чимин. Соблазнительно проведя пальцем по галстуку, он с невинным видом добавил: — Я могу уйти, если хочешь. Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди, а нижняя челюсть, наверное, отвисла чуть ли не до пола. Он был похотливой сучкой, порнозвездой… божеством. Мой «дружочек» за какую-то миллисекунду налился кровью и уперся в ширинку штанов, внезапно ставших слишком узкими. Мне даже подумалось, что этот бравый солдат собрался пробить дыру в ткани, чтобы самому поглазеть на чудо, стоявшее у двери. Это, конечно, было невозможно… Или возможно? Я начинал понимать: с Чимином возможно все. — Чон? — откуда-то издалека донесся неразборчивый голос Шермана. Но внимание мое было полностью сосредоточено на моем малыше за два миллиона, тело этого искусителя заставило меня забыть об остальных желаниях. Он — единственное, что в ту минуту имело значение. Все остальное поблекло, превратившись в ничто. — Я был в душе, и… горячая вода так приятно била в кожу, что я вспомнил о том, как твое тело прижималось к моему, как ты прикасался ко мне пальцами… языком… — Чимин, закрыв глаза, наклонил голову, одна его рука прошлась по обнаженному горлу, вторая скользнула между ног, и он вздохнул. — Я хочу, чтобы ты прикоснулся ко мне. — Алло! Чон, вы меня слышите? Я помотал головой, отгоняя окутавший мысли туман, прокашлялся и заставил себя оторвать от него взгляд. — Э-э-э, да… Мне нужно кое-чем заняться. Позвоните завтра утром. Не дожидаясь ответа, я положил трубку. Он перезвонит — ему нужно будет получить деньги за работу. А что же касается меня… Если две недели я ничего не знал, то следующие десять часов вряд ли что-то изменят. Со скоростью света я приблизился к омеге и уперся обеими руками в дверной косяк над его головой. Прикасаться к нему не рискнул — испугался, что оставлю синяки. — Нельзя безнаказанно говорить такие вещи… Но закончить мысль я не смог — он стоял передо мной обнаженный, пахнущий возбуждением, живое воплощение порока. Я опустился на колено, поставил одну его изящную ногу себе на плечо, наклонился вперед. Я решил наказать Чимина языком за то, что он прервал столь важный деловой разговор, хотя наказание это будет куда приятнее для него, чем для меня. Но он легонько надавил своей маленькой изящной пяточкой мне на плечо, отодвигая меня. — Я тут подумал… Ты случайно не играешь на фортепиано? Просто внизу, в музыкальной, как я понял, комнате, мне случайно попался на глаза один черный рояль ужасно сексуального вида, и я решил, что было бы очень эротично, если бы я… не знаю… был у тебя перед глазами, пока ты играл бы мне. Видишь, для такого случая я даже оделся официально. Он взялся руками за галстук, хотя и сказанного оказалось достаточно. Не говоря ни слова — слова были просто лишними, — я закинул его на плечо и поспешил в комнату, которую он назвал музыкальной. Акустика там была даже лучше, чем в прихожей, и мне не терпелось услышать эхо его криков. О да, он будет кричать. Минни Альфы так предсказуемы! Достаточно было появиться перед ним практически обнаженным и дать понять, что мне хочется немного внимания, и все, он уже готов лизать мне пятки. Ну… лизать ему хотелось совсем не пятки, но в любом случае я добился, чего хотел. Я долго обдумывал рассказ Тэхена о его лживой бывшей шлюшке-подруге и решил: буду делать все, чтобы он почувствовал внимание, в котором так нуждался, и понял — я на его стороне. Ведь, если разобраться, именно ее гнусный поступок заставил Чона опуститься до покупки омеги. Со мной же ему все было понятно: я по определению должен был выполнять любое его желание и хотеть его и только его. Поймите, я не жалуюсь. Хотя, конечно, я должен был бы презирать себя за то, что с готовностью согласился играть эту роль. Но я ведь омега с определенными потребностями (о существовании которых, правда, и не догадывался, пока не завертелась вся эта история). И потребности мои полностью удовлетворял альфа, которому в обычной жизни достаточно было пальчиком пошевелить, чтобы уложить меня в постель. К тому же я ведь сам подписался на это… Я знал, во что ввязываюсь, и, по большому счету, удовольствие, которое приносила «работа», стало немалым бонусом, пусть и случайным, — я же мог попасть и к тому жирдяю. Супер Шлюшка энергично кивала, соглашаясь, но, услышав про этого жирного мерзкого ублюдка, в ужасе содрогнулась. Чон закинул меня на плечо, как мешок картошки, и я захихикал, словно школьница, когда он повернул голову и куснул меня за ягодицы своими идеальными белыми зубами. Как видно, не только для меня кусание задниц превращалось в фетиш. Наконец мы вошли в музыкальную комнату. Его урчание саблезубого тигра превратилось в непрерывное гудение, которое я скорее не слышал, а чувствовал телом. Он очень нежно посадил меня на небольшой кабинетный рояль и встал у меня между ног. — Ты это представлял? — произнес Чон низким страстным голосом, который, пройдя сквозь все его тело, вышел через руки — ими он упирался в рояль по бокам от меня. Я даже почувствовал, как вибрация передалась частям моего тела, что заставило меня вспомнить о моем новом лучшем друге — подаренном серебряном вибраторе. — Вообще-то нет… Я представлял, что ты сядешь на табурет и начнешь бегать своими талантливыми пальцами по клавишам, — промурлыка я, водя руками по его груди. — Можешь сделать это для меня? Сыграй что-нибудь, вдохновленное видом моей… твоей… дырочки. Я страстно прижался губами к его губам, но он не пошевелился. Он оставался неподвижным и прекрасным, как изваяние Адониса. Я уже начал подозревать, что мои непристойности не произвели на него сильного впечатления, когда он наклонился ко мне и шепнул на ухо: — Чимин? — М-м-м? — Я, кажется, тоже что-то придумал. Прежде чем я смог сформулировать ответ, он резко оторвался от меня и сел на табурет перед роялем. Опустив подбородок на плечо и немного изогнувшись, я следил за тем, как его руки мягко скользили над клавишами, еще хранящими молчание. В глазах Чона появилось выражение благоговейной сосредоточенности человека, который боготворит свой инструмент. Я не мог его винить, ведь и сам находил его «инструмент» достойным преклонения. Облизав губы, он сел поудобнее и выжидающе посмотрел на меня. — Ты обещал меня вдохновлять, когда я буду играть. Одна проблема: если бы я попытался покрутить задницей, сидя на блестящей крышке рояля, которая на самом деле была совсем не такой гладкой, как казалась, от этого трения наверняка раздались бы самые неподобающие звуки. Сомневаюсь, что мое чувство собственного достоинства выдержало бы такой удар, тем более когда я изо всех сил старался казаться сексуальным и обольстительным. Поэтому я сделал единственное, что мог. Я спрыгнул на пол, каким-то чудом удержавшись на подшатывающихся ногах, и, призвав на помощь воспоминания о бесчисленных модных показах, которые меня заставляла смотреть мама, подиумной походкой, виляя голой задницей, направился к Чону. Думаю, у меня неплохо получилось: он смотрел на меня, как пускающий слюни волк из «Луни Тюнз». Чувствуя себя увереннее, чем когда-либо, я поставил одну ногу рядом с ним на табурет. Знаете поговорку: «Если бы взглядом можно было убивать…»? Я скажу немного по-другому: «Если бы взглядом можно было лапать» — клянусь, именно это Гук вытворял взглядом с моими ногами, задом. Черт побери, у его глаз было не меньше конечностей, чем у осьминога. Я заливался в три ручья, надо сказать. Поэтому я невероятно элегантно снова уселся на рояль и скрестил ноги, чтобы скрыть этот факт. Да, я уже догадывался, что это крайне возбуждающе действует на Чона, но мне хотелось немного подразнить его. В конце концов, его нужно же было как-то завести, чтобы он дал мне то, чего хотел я, прежде чем я дам ему то, что хочет он. Чон начал медленно расстегивать пряжку у меня на лодыжке. Когда с этим было покончено, он снял туфлю и приложился в долгом поцелуе к щиколотке. Он стал целовать мою голень, постепенно поднимаясь вверх. Дойдя до коленей, раздвинул их так широко, как я мог, и поставил мои ноги прямо на клавиатуру. При этом клавиши издали такой жуткий звук, от которого мы оба поморщились. Но потом он увидел Супер Шлюшку, и выражение его лица моментально изменилось. — Я люблю, когда ты истекаешь для меня, — сказал он. Шлюшка тем временем деловито смазывала себя маслами и кремами, брызгала в рот освежителем дыхания, короче, вовсю готовилась к предстоящему выступлению. — Наверное, тебе стоит знать, что до сих пор к моему роялю никто еще и пальцем не прикасался, а тем более ногой. — Извини. Я могу пересесть, — сказал я, но прежде, чем успел оторвать хоть один розовый пальчик от клавиш, он остановил меня. — Не нужно. — В спокойствии его голоса было больше веса, чем в любом приказании. Не отрывая взгляда от моего центра, Чон закатал рукава рубашки до локтей. Потом выпрямил спину и чуть опустил плечи вперед, занося пальцы над клавишами. — Я давно не играл, — извиняясь, произнес он. — Так что могу сбиваться. Едва он заставил рояль пропеть первый аккорд, я растаял и превратился в лужицу мороженого. Пальцы его, двигаясь по клавишам быстро и умело, рождали мелодию незнакомую, но прекрасную. Я даже испугался, что испорчу полировку его рояля, — если бы он продолжал в том же духе, ему не пришлось бы ко мне даже прикасаться, я бы и так кончил. Хотя он некоторым образом все же прикасался ко мне. Ведь это его пальцы рождали ту прекрасную музыку, вибрации которой передавались через рояль к моим самым уязвимым частям тела. — Отклонись и ляг на локти, сладкий, — заявил он, не сбиваясь ни одной нотой. По крайней мере, мне казалось, что он не сбивался. Нет, я вовсе не эксперт в музыке, но все звучало правильно. Даже более чем правильно. Эротично. Я бы не назвал эту музыку саундтреком к порнухе, но, учитывая, что она явно была еще одной частью самого Чона — как его пальцы, язык или колоссальный член, — звуки эти воздействовали на мое тело самым непосредственным образом. Они заводили меня, заставляли думать о вещах, которые, наверное, запрещены законами сорока восьми штатов. К тому же, глядя, как его пальцы управляются с клавишами, я начинал понимать, каким образом он научился и другим вещам. Одним словом, король Пальцетрах сделался маэстро Пальцетрахом. Я оперся на локти, но глаз от Чонгука не отрывал. Когда я говорю, что он смотрел прямо на меня, это значит, что он смотрел не на Шлюшку, а на меня, в мои глаза. Смотрел так напряженно, что я испугался, как бы он не прожег во мне дырку взглядом. А потом случилось это. Продолжая смотреть мне в глаза и не прерывая сексуальной мелодии, он наклонился вперед и поцеловал меня прямо в тот самый комочек нервов. У меня отвалилась челюсть и невольно дернулись ноги. Я, с шипением втянув воздух, задержал дыхание. Конечно же, при ударе моих пальцев по клавишам нарушилась его ангельская песня. Но Гук лишь довольно улыбнулся и продолжил играть. Единственное, что изменилось в музыке, это мощь: звуки стали тяжелее, настойчивее. Роскошный рот и змееподобный язык тоже продолжали делать свое дело. Уста его, как огонь, нежно ласкали мою дырочку, пока язык, орудуя самой чувствительной точкой у меня между половинок, мастерски управлял каждым нервным окончанием в моем теле. Долго ждать ему не пришлось. Мышцы у меня в бедрах начали непроизвольно сокращаться, ягодицы сжались, когда я попытался приблизиться к его рту, источнику неописуемого наслаждения. Страстно желая финала, я неожиданно для себя услышал, что громко молю о нем. Музыка вдруг оборвалась, я стремительно приподнявшись, вцепился пальцами в его волосы, стараясь удержать его голову на месте. В тот же миг оргазм овладел моим телом: голова запрокинулась, бедра сжали его голову, и я начал издавать какие-то бессмысленные звуки… Только после того, как волны наслаждения стихли и напряжение в теле ослабло, я вдруг сообразил, что полностью перекрыл ему воздух. Интересно, в свидетельстве о смерти указывают «скончался от удушения анальным отверстием»? Наверное, нет. Но было бы здорово, правда? — О господи! Ты живой? — в панике вскричал я, подняв за волосы его голову. На лице у него застыло выражение, которое я мог понять только так: «Я — бог, мать его!» Слизнув с губ остатки моего оргазма, Чон ответил: — Не очень. Но не бойся, я сейчас оживу. И это была чистая правда: когда он поднялся, штаны его уже были спущены до лодыжек, а «дружок» глядел вверх, приветствуя меня. Чон снял меня с рояля и снова сел, посадив на себя. У него ушло ровно две секунды на то, чтобы поднять мою задницу, пристроиться к моему входу и резко опустить на себя. Он вообще не терял времени. Снова и снова поднимал меня и обрушивал обратно. Когда я прижал его к себе, его рот присосался к моему. Хоть я и находился сверху, полным хозяином положения был он. Внутри меня, вокруг меня, на мне — он был повсюду. С каждым ударом он погружался в меня все глубже, пока на лбу у него не выступил пот, так что даже волосы начали слипаться. Снова кончая, я впился ногтями в его спину, и мне было наплевать, порву я его дизайнерскую рубашку или нет. Я знал одно: нужно держать его и никогда не отпускать. Это я и делал, даже после того, как он, кончив в меня, издал дикий рык, от которого в любое другое время я пришел бы в ужас. Еще пара толчков, и он наконец дошел до полного изнеможения. Чон прижался лицом к моей груди и обвил руками талию. Он даже не стал выходить из меня. Стояла почти полная тишина. Единственным звуком в комнате было тяжелое дыхание, которое вырывалось из наших грудей, пока мы оба пытались спуститься с небес на землю или просто растянуть мгновения полного кайфа. Я его не отпускал, гладил по волосам и целовал в макушку, а потом прижался к ней щекой. Я не мог отпустить его. Черт возьми, я не отпустил бы его ни за что на свете. Впервые после того, как я принял решение продать себя, меня охватил настоящий ужас. Когда это произошло? В ту минуту я понял, каким остаюсь неопытным и глупым: провинциальный паренек, решивший сыграть в высшей лиге с мужчиной, который для меня был больше, чем сама жизнь. Когда прошла, как мне показалось, вечность, мы наконец отпустили друг друга, и я отправился в ванную, чтобы снова принять душ. Конечно, вымыться было нужно. Но на самом деле я хотел немного побыть один — собраться с мыслями. Ударили горячие водяные струи, и на глаза навернулись слезы. Я беззвучно заплакал. Притворство, стена, за которой я прятался, маска стервозности — все это начинало стремительно рушиться. Я стал обычным пареньком, влюбившимся в мужчину, считавшего меня только своей собственностью и не воспринимавшего как влюбленную в него омегу. И я действительно принадлежал ему, принадлежал во всех смыслах этого слова. Я мысленно вернулся к поездке в лимузине. Тогда мне показалось, что он сказал, что любит меня. Сердце замерло и провалилось куда-то глубоко-глубоко, на самое дно, где затаилось в ожидании, что его извлекут на свет и преподнесут тому единственному мужчине, которому я мог отдать его добровольно. Но он совсем не это хотел сказать, верно? Это просто я совершенно неопытный. Глупый, наивный маленький мальчик. Чон Чонгук был человеком, которому принадлежал весь мир, я ничего не мог ему дать. Но, Господи Боже, я полюбил его. Полюбил до безумия. Словно из ниоткуда появился Чон. Открыв дверь душевой кабинки, он застал меня врасплох. — Я буду принимать душ в комнате для гостей и просто хотел сказать тебе, что если ты закончишь раньше… — Он вдруг замолчал и нахмурился. — Ты плакал? Я, отвернувшись от него, начал вытирать глаза. — Нет… Конечно нет, с чего бы мне плакать? — солгал я. — Что за глупый вопрос? Просто мыло в глаза попало. Он, взяв меня за подбородок, медленно повернул к себе. Что-то странное было в его глазах, но, прежде чем мысли мои успели углубиться в страну идиотов-мечтателей, я сообразил: это всего лишь отражение того, что живет в моих глазах. И от этого мне стало страшно. Снова. Потому что я в ужасе представил себе, какие могут быть последствия, если он поймет, что я чувствую. Наверное, он в ту же секунду отвезет меня вместе с договором в «Дракон» и потребует заменить товар или возместить его стоимость. Ведь он ко мне не испытывал ничего подобного. Ему это было не нужно. Да он просто не мог ничего подобного испытывать. — Ну ладно, если ты уверен, я пойду… — Он кивнул на дверь ванной. — Да, у меня все нормально, — сказал я и даже изобразил улыбку. — Иди, а то я сейчас замерзну. — О, этого мы допустить не можем. — Он наклонился и, пока брызги падали на его обнаженную грудь, поцеловал меня, после чего подмигнул, усмехнулся и ушел. Точно так же, как он ушел бы, если бы узнал, какие чувства я начинаю к нему испытывать, что, разумеется, не было частью контракта. Даже более того, противоречило правилу «без всяких условий и обязательств». Теперь мне нужно было разгрести все это дерьмо и оставить минуту слабости в прошлом. Это было в моих силах. Да, я мог выбросить из головы глупые чувства, оставаясь с ним на том уровне, который выбрал он сам. Мне и не через такое доводилось проходить. У меня не было слабой, хрупкой, легкоранимой натуры. Я был сильным парнем. Неунывающим. Я сделал все, что было в моих силах, чтобы помочь родителям, предотвратить потерю любимой мамы — основы всего, что нас объединяло. Я слепо продал себя тому, кто сделал самую большую ставку, чтобы у нее, у нас всех появился хоть какой-то шанс выстоять в этой борьбе. Я могу пройти через это. Я должен это сделать. Чонгук Половину следующего утра я, взявшись за голову, просидел в кабинете за столом. Ночью не мог заснуть, потому что перед моим мысленным взором стояло выражение лица Чимина. Оно преследовало меня. В его глазах что-то изменилось. Раньше я уже где-то видел такое выражение, только никак не мог вспомнить где. Он солгал мне. Он плакал. Но все равно не признался бы, вот мне и пришлось делать выводы самому. И это было совсем не сложно: он чувствовал себя пленником в моем доме. Несмотря на то что я дал ему практически полную свободу, он продолжал оставаться узником, обязанным удовлетворять меня всякий раз, когда у меня возникает желание. Почему мне раньше не приходило в голову, что для него это может быть унизительным? Да, я встречал немало омег, как парней, так и женщин, которые сами бросались на меня, но они это делали по собственной воле, а не потому, что им за это платили и ничего другого им не оставалось. Встав из-за стола, я направился в личную ванную. Набрав в ладони холодной воды, брызнул в лицо. Еще раз, потом еще… Ничто не могло разогнать туман в голове. Тогда я взял полотенце и вытерся. Но тут заметил свое отражение в зеркале и замер. Я понял. Я превратился в того человека, которого презирал больше всех на свете, — в Дэва Стоуна. В конце концов, я сделал именно то, что мог сделать он, с той лишь разницей, что заплатил за долгосрочный контракт, а не взял его на одну ночь. Я использовал его для своих целей, совершенно не задумываясь, как это отразится на нем. Причем использовал, убедив себя, что он сам пошел на это и, следовательно, понимает, что делает. Может, оно так и было, но это не значит, что я должен был этим пользоваться. Что, если у него с головой не все в порядке? Мне он ненормальным не казался, однако кто в здравом уме пойдет на подобную сделку? Тот, кого приперли к стенке, вот кто. Если я пользуюсь чьим-то безвыходным положением, чем я лучше Дэва? И то, что я не знаю всех обстоятельств, — вовсе не оправдание. Можно было и догадаться: Чимин, да и любая чокнутая шлюха, решилась бы на такое только в самом крайнем случае. Как ни крути, я повел себя неправильно. Вернувшись в кабинет, я посмотрел на телефон, стоявший на письменном столе, мысленно приказывая ему зазвонить. Я, словно настоящий мазохист, хотел узнать, какие невзгоды толкнули его на этот шаг. Живущий во мне благородный рыцарь рвался помочь. Вот только на самом деле я был не рыцарем, а злым гением. Наверное, жизнь с Чимина, пусть и недолгая, наградила меня каким-то суперэкстрасенсорным восприятием: уже в следующую секунду чертов телефон начал трезвонить. Вдруг мне расхотелось, чтобы это был Шерман: если он подтвердит мои подозрения, что Чимин был в психушке, когда принял это решение, я просто не буду знать, как поступить. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, я взял трубку: — Чон. — Здравствуйте, Чонгук, это Шерман. Получил нужную вам информацию. Надеюсь, на этот раз не помешал? Я вздохнул и сам услышал, как горестно прозвучал мой вздох. — Не помешал, — сказал я и, затаив дыхание, приготовился слушать. — Хорошо. Ручка и бумага есть под рукой? — по-деловому осведомился он. Я достал из кармана ручку и придвинул к себе блокнот. — Записываю. — Пак Чимин, он же Пак Минни. — Как будто мне это нужно было напоминать. — Двадцать четыре года, живет в Пусан, с родителями. У меня есть адрес, если нужно, — предложил он. — Разве не за это я плачу? — возбужденным тоном спросил я. Шерман назвал адрес и вернулся к рассказу: — В старшей школе он был круглым отличником, но я не нашел никаких записей о том, чтобы он учился в каком-нибудь университете. Меня нисколько не удивило, что он такой умный. Возможно, деньги ему понадобились на высшее образование? — Далее: не похоже, чтобы он был компанейским человеком, но это и понятно. Отличники часто бывают затворниками. Я сам был отличником, потому прекрасно знал, что это полная чушь. — Все это довольно скучно, если спросите меня. — Я не спросил. — На него почти ничего нет, поэтому я занялся его родителями. Отец работал на фабрике, пока его не уволили за прогулы. У него были справки от врачей, но руководство не стало его держать. В документах значится, что он ухаживал за больной женой. Она смертельно больна, в прямом смысле слова смертельно больна, и ей нужна пересадка сердца, — сказал он и замолчал. В голове у меня промелькнули воспоминания, и, мысленно увидев закрытый гроб своего папы, я уронил ручку. Одновременно я потерял двоих людей, единственных, кого по-настоящему любил. Вот поэтому я отлично представлял, что должен чувствовать Чимин. Но он здесь, со мной, а не рядом с матерью. Почему? Я услышал, как Шерман пошуршал какими-то бумагами, и в трубке снова раздался его голос: — Недавно от анонимного спонсора они получили большую сумму денег, но до этого дела у них, похоже, были совсем плохи. Счета за лечение, непогашенные кредиты… Может, они надеялись, что все это покроет медицинская страховка. Хотя если нет работы, то нет страховки. О боже! — В полиции ничего. Это все, что я смог узнать. — Шерман, вздохнув, умолк, ожидая моего ответа. Я не знал, что сказать. Мой мозг все еще переваривал известие о том, что его мать умирает. В первый раз после смерти моего собственного папы мне захотелось плакать. — Чонгук? Господин Чон, вы меня слышите? — донеслось из трубки. Я ничего не мог ответить. Я задыхался от чувств, которые вдруг нахлынули на меня, грозя разрушить дамбу, которую я воздвиг, чтобы их сдерживать. У меня возникло ощущение, что дамба эта построена не из бетона, а из хвороста. Горе, которое я пережил после смерти родителей, едва не погубило меня. Я бы сделал все, чтобы спасти их, если бы это было возможно. Все что угодно. Я был поражен и даже не заметил, как положил трубку. Он совершил самый самоотверженный поступок, о котором только можно просить человека. Он пожертвовал своим телом, своей жизнью… чтобы спасти умирающую мать. Да он святой, черт побери, а я вел себя с ним, как с секс-рабом! Меня начало съедать чувство вины, острее которого я ничего не испытывал в своей жизни. От осознания того, что он сделал и, главное, почему он это сделал, у меня разрывалось сердце. Минни. Он легонько прижал губы к чувствительной точке у меня под ухом. Хорошо, что держал меня так крепко, потому что мои колени вдруг превратились в желе. Если бы не его крепкие объятия, я бы наверняка брякнулся на пол. — Ты сказал, чтобы я не разговаривал с альфами, и поправь меня, если я ошибаюсь, но твой дядя — мужчина, — задыхаясь, ответил я. — Очень смешно. Обхохочешься, — сухо произнес Чон, а потом игриво укусил меня за мочку уха. — Сделай одолжение, прекрати издеваться. — Да, сэр. Как скажете, господин Чон, сэр. Гук поднял голову и посмотрел на меня, мой тон его явно не рассмешил. — Да что с тобой вдруг случилось, а? — Случилось? Ничего не случилось, — пожал плечами я. — Если что-то и случилось, то у тебя. Он вздохнул. — К черту. Нужно было думать, прежде чем вести тебя сюда. Сам виноват. — Почему? — спросил я, безуспешно пытаясь вырваться из его рук. — Потому что я всего лишь купленный товар? Потому что не вписываюсь в твой круг? Чон снова заглянул мне в глаза. — Ты что, шутишь? — Не увидев никаких перемен в моем лице, он наклонился к уху и прошептал: — Ты самый красивый омега в моем мире, Чимин. Это было далеко от действительности, но я поверил бы в его слова, если бы не видел на чертовом балу, то что видел. И, верный своим принципам, я не стал об этом молчать. — Однако ты не мог глаз оторвать от совсем другой омеги, — негромко проговорил я. — Твоя бывшая? Я почувствовал, как его тело застыло и каждая мышца напряглась, словно змея, готовая к броску. — Кто тебе сказал? — Это так важно? Важно то, что ты этого мне не сказал. Может, потому, что ты до сих пор ее хочешь? Он снова оторвался от меня. Одновременно его рука опустилась еще ниже и оказалась на моей заднице. — Ты ошибаешься. — Неужели? — спросил я, поймав его взгляд. Глаза мои тут же примагнитились к его языку, который высунулся изо рта и быстро облизал сладкие губы, и мне с большим трудом удалось удержать в голове свою мысль. — А разве не ты теперь ко мне вообще перестал прикасаться, хотя раньше оторваться не мог? Ты спишь в одежде, не разговариваешь, даже не орешь на меня. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: ты больше меня не хочешь. Я знаю, что не имею права задавать такие вопросы, но, черт возьми, мне не нравится чувствовать себя так, будто… будто я — надоедливая муха. Он застыл, уставившись на меня, глаза его бегали из стороны в сторону так, словно он искал что-то. Потом, не говоря ни слова, взял меня за руку и повел к ближайшему выходу. — Куда мы идем? — спросил я, ускоряя шаг, чтобы не отставать. — В более уединенное место, — ответил он, открывая дверь. В следующее мгновение я оказался зажат между стеной и телом. Я не успел издать ни звука, когда его руки легли на мои бедра, а мягкие губы накрыли мой рот в страстном поцелуе, на который я, не раздумывая, ответил со всей доступной мне нежностью. А потом так же стремительно, как все началось, он прервал поцелуй и взял в ладони мое лицо. — То, что происходит или не происходит между мной и Джули, не имеет ни малейшего значения. Но ты! Ты имеешь значение, не забывай об этом никогда. — Низкий хрипловатый голос его звучал до невозможности сексуально. И он жутко меня хотел — вот его член сейчас и в самом деле был размером с Техас. Я качнул бедрами, чтобы погладить его. — Это для нее? Он, вздохнув, страдальчески закатил глаза. — Чимин… — Если для нее, то это нормально. Просто позволь мне этим заняться. Ты же мне заплатил, — сказал я. — Я, конечно, не она, но… — Ты никогда не станешь ею, — зло бросил он и попятился от меня, пока не наткнулся на противоположную стену. Все верно, я не мог ею стать. Он ведь любил ее. И, судя по всему, любил до сих пор. Она была богата и близка к его семье, а я просто шлюха, которую он купил, чтобы забыть о ней. Я медленно двинулся к нему. — Да, я это знаю. И никогда не буду пытаться занять ее место, — заверил я, становясь перед ним на колени. — Не нужно, — прохрипел он, но не остановил меня, когда я расстегнул его брюки. — Может, я не тот, кого ты любишь, но ты со мной. Поэтому позволь мне выполнить то, для чего я здесь. — Я провел носом по головке члена, а потом поцеловал ее. — Нет! — Он, оттолкнув меня, быстро застегнул брюки. Никогда еще я не испытывал такого унижения. Я встал, руки мои сжались в кулаки. — Почему? — Потому что я хочу не этого, — ответил он. — Это неправильно. — Да пошел ты, Чон! Может, ты забыл, что купил меня? — Меня охватили негодование, боль и… ярость. Да, подписав контракт, я совершил отчаянный поступок, но от этого не перестал быть личностью. Джули поступила намного хуже, чем я. По крайней мере, я никого не предал. — Я, конечно, не Джули, но никогда бы не позволил твоему лучшему другу трахать меня в задницу! Голова его вздернулась, взгляд сделался убийственным. Так бы на него не подействовала и дюжина пощечин. Как только слова сорвались с моих губ, я пожалел, что произнес их, но живущая во мне стерва возрадовалась: ей нужно было помучить, унизить его так же, как он унизил меня. Я любил его, хотя и знал: он меня никогда не любил, он любил другую. Я в элегантном костюме, от какого-то известного бренда, стою перед ним на коленях, готовый помочь забыть о том, что он не мог получить, и, возможно, подумать о том, что у него перед носом, а он отталкивает меня, как будто я его недостоен! Чон, достав из кармана телефон, набрал номер. — Встречай нас на южной стороне, — сказал он. — Мы уезжаем. Захлопнув телефон, он взял меня за руку. — Идем, — скомандовал, но вдруг остановился. — Черт! — Он снова открыл телефон и набрал другой номер. — Тэ, мы уходим. Возьми его вещи и всем, кто будет спрашивать, говори, что Чимин плохо себя чувствует и я повез его домой. — Я себя прекрасно чувствую, — пробормотал я, когда он потащил меня за собой. — Надо же, а мне показалось, что ты свихнулся, — прорычал он в ответ. Я не стал спорить. Откровенно говоря, он, наверное, был прав. Но я еще не получил своего. Он злился, я злился. А когда мы злились, у нас получалось лучше всего. Мы сердились друг на друга, трахались и мирились. Так уж у нас сложилось. Мы прошли по лабиринту залов и коридоров, не замеченные никем из гостей, что само по себе можно назвать чудом, и вышли на улицу. Оказывается, за то время, пока мы были внутри, началась настоящая буря. Сверкали молнии, грохотал гром, хлестал сильнейший дождь, короче, все как полагается. Кибом уже ждал нас с открытым зонтом, и Чон затащил меня в лимузин. Тот самый лимузин, напомню я, где он меня трахал, пока я смотрел на других людей, которые, живя своей скучной жизнью, не догадывались, что за ними, словно за животными в клетке, наблюдает кто-то, живущий настоящей полноценной жизнью. Тот самый лимузин, в котором Чон уверял меня, будто живет для моего удовольствия так же, как я живу для его. Тот самый лимузин, в котором он говорил, что любит омег, знающих, чего они хотят. В салоне он сел напротив меня и закурил одну из своих порнографических сигарет. Тут уж я не выдержал. — Посмотри на меня, — властно произнес я. Он не обратил на меня внимания. — Я сказал: посмотри на меня! — потребовал я. Он выдохнул клуб дыма, но так и не повернулся. Тогда я выдернул сигарету из его губ и швырнул ее в окно. А потом, сел на него, сжал пальцы на его волосах и заставил взглянуть на меня. — Не нужно так со мной. Я не люблю, когда меня игнорируют. — Тогда прекрати вести себя как стерва, — произнес он лишенным каких бы то ни было интонаций голосом. Нужно было его ударить, и я бы его ударил, вот только он был прав. Я вел себя как стерва. Но опять же, так у нас сложилось. — Трахни меня. — Нет. — Потому что ты хочешь ее? — Нет. Потому что я больше не хочу тебя трахать. В эту секунду сердце мое как будто оборвалось с каких-то удерживающих его невидимых струн и полетело вниз подобно любителю острых ощущений, прыгающему с моста в бездонный каньон без троса, возвращающего прыгуна обратно наверх. Только я не собирался так просто сдаваться. — Неправда. Я не верю тебе, — воскликнул я и впился в него губами. Я почувствовал вкус табака, который он только что курил, и шампанского, которое пил до того, как все пошло вкривь и вкось. Я желал, чтобы он хотел меня, а не ее. Я желал, чтобы он любил меня, а не ее. Я как будто был в бреду, а он… он не ответил на поцелуй. Я отпрянул, чтобы посмотреть на него, пораженный, потому что не ожидал такого. — Слезь с меня. — Голос его оставался странно безучастным, невозмутимым, словно он сдался и у него не осталось сил сопротивляться. Машина остановилась, но я не сводил с него глаз. Потом дверца открылась, за ней показался Кибом с зонтом в руках, мокнущий в ожидании нас. — Ты собираешься выходить или нет? — спросил Чон. Я наконец слез с его колен и прошел мимо Ки — мне не нужен был этот чертов зонтик. Не оборачиваясь, вошел через парадную дверь в темный дом, Чон последовал за мной. У меня оставался еще один козырь, туз, припрятанный в рукаве, и это была последняя надежда расшевелить его. — Может, ты и не хочешь трахать меня, — обронил я, поднимаясь по лестнице в своем помятом костюме, — но там было не меньше полдюжины других мужчин, которые хотели этим заняться. Особенно вспоминается один. Этого оказалось достаточно. Рука Чона полетела ко мне одновременно с очередным раскатом грома. Он схватил меня за лодыжку, я потерял равновесие и упал, но он поймал меня до того, как я успел удариться головой о ступеньки, и положил на лестницу, а сам грозно навис надо мной. Лицо его было скрыто густой тенью, которая лишь на мгновения рассеивалась под вспышками молнии за огромными окнами. — Хочешь трахаться? — произнес он холодным, грубым голосом. — Так я трахну тебя. На то, чтобы расстегнуть брюки и достать своего готового дружка, у него ушло не больше секунды, но я был слишком сосредоточен на твердых линиях его лица, поэтому не обратил внимания на такую деталь. Одним быстрым, неумолимым движением он вошел в меня. В том, что он делал со мной, не было ни чувств, ни нежности. Но большего мне и не надо было: пусть я и не получал удовольствия, но он уже не игнорировал меня. Удары Чона были быстрыми и яростными. Я терпел изо всех сил, впившись ногтями в его спину и принимая то, что он давал мне. Он прижался лицом к моему плечу и бился об меня, не глядя в мои глаза и не давая возможности заглянуть в его. Непонятно, что творилось у него в голове, но я не хотел, чтобы он думал только об одном. — Не думай о ней! — Голос мой дрогнул, но я крепко прижал его к себе. — Не смей думать о ней, когда ты внутри меня! В ответ я услышал тяжелое дыхание и нечто похожее на рычание. Он продолжал делать свое дело с первобытной яростью. Сверкнула молния и грянул гром такой силы, что задрожали стекла. Короткая вспышка света отбросила на стены тень наших переплетенных тел, и я вдруг понял: мы с ним подобны этим теням. Такие же пустые создания, делающие вид, будто мы счастливая пара страстно влюбленных, хотя на самом деле это только иллюзия, невероятно далекая от жизни. Я хотел не этого. Я хотел, чтобы все было по-настоящему, чтобы происходило что-то настоящее, существующее… Такое, что можно потрогать, что не исчезнет, когда нас в очередной раз окутает тьма. Чон кончил, все его тело сжалось, когда он со сдавленным рычанием исторг в меня семя. Я крепко обнял его, не желая отпускать: знал, что перешел грань дозволенного и заставил его делать то, что он делать не желал. В тот миг я чувствовал одно: горячее тело и его вес, вжимающий меня в лестницу. Не яростную пульсацию крови в венах, не углы ступенек, впивавшиеся в спину, и уж точно не проникший в мое сердце холод, от которого хотелось плакать. Он выгонит меня, сейчас я в этом не сомневалась. Чон выбрался из моих объятий, встал и поправил одежду. Движения его были механически точными. Я лежа неподвижно и в оцепенении наблюдал за ним. — Я не могу отменить только что сделанного. Я ничего не могу отменить. И это убивает меня… Голос Чона затих, он вздохнул и взглянул на меня, и я наконец смог его рассмотреть. Лицо сведено мукой, волосы мокрые и всклокоченные, как и одежда. Он был подавлен не меньше моего. Со стоном отчаяния он провел руками по лицу. — Я все знаю, Чимин. Я знаю про твою маму, знаю, что ты пошел на это из-за нее, ради нее… Я не хотел тебя, потому что это неправильно. Я больше не хочу тебя трахать, потому что… случилось нечто невообразимое. Боже, я полюбил тебя. Вот. Доволен? Теперь ты знаешь. И, кстати, Джули тут совершенно ни при чем. Он не стал ждать ответа. Если честно, я не думаю, что нашел бы правильные слова. Не имело значения, что он полюбил меня, точно так же как не имело значения, что я полюбил его. Все равно у нас ничего никогда не вышло бы. Может, в другой жизни, где мы были бы равны, но не сейчас. В этой жизни он всегда будет Чон Чонгуком, успешным миллионером, а я — шлюхой, которую он купил для сексуальных утех. Бессильно уронив руки, он, выругавшись, поплелся вверх по лестнице. Раскат грома прокатился по небу, как будто сама природа рукоплескала моему грандиозному провалу. Что я наделал? И как все исправить?