Идеальный потребитель

Небо над кладбищем заволокли искусственные серые облака. Изредка накрапывал мелкий эко-дождь. В зонтах не было нужды – этот дождь не мог серьезно промочить одежду, а погода стояла хоть и свежая, но мягкая, как ранней осенью. Несколько капель с неба попали Эви на лицо, пробежали по щекам. Но Майк знал, что он не плачет. В миндалевидных глазах темнокожего парня таилась даже не боль, а какая-то безграничная потерянность и пустота. Эв стоял рядом с вырытой на его глазах могилой, и Майку казалось, что друг застыл на краю бездонной пропасти, молча глядя туда. Уж лучше бы Эв плакал. Майку было очень страшно за него. Страшно и больно. Всей душой парню хотелось разделить его горе, но он не знал, что может сделать, чем помочь. Сейчас он мог только тихо стоять рядом на краю бездны. Если Эви оступится – Майк обязательно протянет руку и вытащит его. В этом, наверно, и состоит его роль сейчас: следить, чтобы Эви не сорвался вниз, удержался на склизком краю. Майк понимал, как легко сорваться: несмотря на свои многочисленные знакомства и напускное легкомыслие, в глубине души он был так же одинок, так же уязвим. И всегда жаждал близости: подлинной, настоящей, затрагивающей самое нутро. Жаждал, даже когда не признавался в этом самому себе. Свежевырытую могилу окружало несколько безмолвных фигур в строгих черных одеждах. Свинцовую, разлитую в воздухе тишину нарушали только слова молитвы. У святого отца, читавшего ее, была темная кожа африканца и доброе, мягкое лицо. Но падре не принадлежал к человеческому роду. После того, как наука ниспровергла веру в бога и загробную жизнь, а религия перестала отвечать духовным и душевным чаяниям людей – церковь стала не более, чем еще одной отраслью сферы услуг. Сферы, наводненной антропоидами больше, чем любая другая область человеческой жизнедеятельности. Священники по-прежнему проводили траурные церемонии, совершали венчания и другие обряды. Особенно в благополучной, живущей в своем неторопливом ритме Зеленой зоне. Но все это больше не имело отношения к вере, оставаясь данью давним традициям. Внешние формы оказывались более живучи, чем духовное содержание, которое когда-то наполняло их. Когда прощальные слова антропоида отзвучали и в воздухе снова повисла тишина – Майк обнял Эви за плечо. Несмотря на все свое обычное красноречие парень не знал, что сказать. Да и нужны ли слова в этот момент? – Эв, я хочу, чтобы ты знал, твоя боль – это и моя боль. Ты всегда можешь на меня… – Знаю, – тихо перебил его Эв. – Спасибо тебе. Эви стоял неподвижно. Его голос звучал тускло, отстраненно, взгляд был по-прежнему устремлен вниз. В гробу из прозрачного прочного материала лежала мать Эви – чуть полноватая темнокожая женщина, волосы которой едва тронула седина. Для уроженки Красной зоны она прожила не такую уж короткую жизнь – многие в этой бедной перенаселенной части Земли умирали, не дожив и до сорока. Валери Окуэке повезло: они с сыном получили визы беженцев и перебрались в Зеленую зону, где женщина провела последние свои годы, наблюдая, как ее мальчик становится совсем взрослым. Эви делал успехи в учебе и подавал большие надежды. Закончив курс обучения и получив диплом эколога, он намеревался вернуться домой, в Красную зону. Эв не мог оставаться равнодушным к тому, что творилось на родной для него земле. Он постоянно следил за новостями, держа руку на пульсе. Проблемы и бедствия Красной зоны казались парню более реальными, более осязаемыми, чем то, что происходило каждый день вокруг него. Вернувшись на родину, Эв рассчитывал оказаться там полезен – и как специалист, и как неравнодушный образованный человек. Помимо основной работы он грезил об общественной деятельности: хотел бороться с несправедливостью, невежеством, косностью, предрассудками. Ведь из-за этого на его дверях нарисовали красную метку. Из-за этого погиб пес, бывший ему единственным верным другом, а им с матерью пришлось бежать, оставив родной дом. Рука Майкла лежала на плече Эви и Эв знал – это единственный человек, который пойдет с ним до конца. Майк разделял его убеждения, интересы, устремления. После окончания учебы друг собирался поехать в Красную зону вместе с ним. Такое с трудом укладывалось в голове, ведь Майкл появился на свет в Зеленой зоне – этом экологически чистом земном раю, попасть в который представлялось неслыханной удачей. Неужели он всерьез намерен променять комфорт и благополучие на возможность внести хоть какой-то вклад в благое дело, даже если этот вклад будет каплей в море? Неужели, как и Эв, готов положить на это жизнь? Эви повернул голову к Майклу и молча посмотрел на него. У Майка были коротко стриженные русоватые волосы и щетина, которая очень шла ему, добавляя харизмы, мужественности и взрослости; открытое и преданное лицо; серо-голубые глаза, на дне которых, даже когда он улыбался, чувствовалась затаенная тоска. Мало кто видел ее за напускным весельем и говорливостью, но Эв замечал. Он знал, что любящий подурачиться Майк может быть очень серьезен, ему все можно доверить, все можно с ним разделить: от самого глубокого счастья – до невыразимой боли. Майк ответил на взгляд Эви своим серьезным, прямым, участливым, почти по-собачьи преданным взглядом. Да, Майк действительно пойдет до конца, не передумает, не свернет с намеченного пути. Вот только ради чего? Ради общего дела ли? Или желание приносить пользу – не главное, что движет им? Впрочем, это в любом случае его выбор, и он делает то, что делает, по собственной доброй воле. Эв не раз пытался отговорить друга от неоднозначного шага, но не сумел. Что ж, пусть поступает так, как считает нужным. Когда подошло время бросать горсти земли в могилу – немые фигуры, стоявшие в некотором отдалении, приблизились к ее краю. Все они были антропоидами, принадлежащими Службе организации похорон. Если у усопшего отыскивалось слишком мало родственников и других близких людей, готовых прийти попрощаться с ним – их недостаток во время траурных мероприятий часто восполнялся механическими статистами. Внешне антропоиды почти не отличались от людей, тем более в Зеленой зоне, где их делали очень качественно, на совесть. А у антропоидов, специализирующихся на ритуальных услугах, имелись даже слезные железы. Это была единственная разновидность роботов, которая обладала такой чисто человеческой способностью – плакать. Они умели выражать соболезнования и слова поддержки, хлопали по плечу, вкрадчиво предлагали звонить им в любое время, если понадобится поговорить. Но Эв, как и любой его современник, прекрасно знал, что за всем этим не стоит ничего, кроме сложно запрограммированных алгоритмов. Антропоиды – машины, и они не могут сочувствовать, переживать за кого-то, разделять человеческое горе. Они и мыслить не могут, хотя умеют имитировать мыслительную деятельность и поддерживать разговор на определенном, чаще всего элементарном, уровне. Может ли кому-то стать легче от их симулированной поддержки? Эв и Майк оказались единственными живыми людьми на этих похоронах. Порой им казалось, что они – единственные живые люди на всем земном шаре. Подобно Робинзону и Пятнице, парни лишь вместе могли выжить на глобальном необитаемом острове, шутя иногда, что они братья, ведь у них всего пара родителей на двоих. И действительно: Эв никогда не видел родного отца, а Майк не имел матери, да и отец умер от неизлечимой формы рака, когда мальчику не исполнилось и девяти. Впрочем, Джейкоб Фитч, которого Майк помнил, как отца, не приходился ему родителем в традиционном, исторически укоренившемся смысле слова. Предвидя неизбежно надвигающуюся старость и смерть, одинокий немолодой мужчина клонировал себя. Так на свет появился Майкл. Майк хорошо помнил свой последний разговор с папой, лежавшим на смертном одре. Помнил обстановку в палате, ее почти стерильную чистоту, обжигающе холодный свет ламп. И беспомощного отца, неподвижно распластанного под капельницей. Майку было восемь лет, он держал Джейкоба за руку и понимал, что происходит. Понимал: когда слова прощания слетят с уст – отец закроет глаза и больше никогда их не откроет. Майку хотелось оттянуть роковой момент, он охотно бы сделал ради этого все что угодно. Но время шло, секунды складывались в минуты, а минуты – в часы. Откладывать дальше неотвратимое не имело смысла. – Помни, что я очень люблю тебя, мой родной. Мы с тобой – одно целое. Ты – это продолжение меня, – слабым сипловатым голосом произнес старик. – И я всегда незримо буду рядом с тобой. – Я тоже очень люблю тебя, папа, – Майк не хотел, чтобы его слезы стали последним, что отец увидит, но не мог сдержать их, как ни старался. Мальчика вывели из палаты, а старик получил смертельную инъекцию, освободившую его от необходимости доживать последние дни в беспомощности и страданиях. Майка ждали впереди многочисленные приюты, макросемьи, обычные приемные семьи. К нему неплохо там относились, он ни в чем не испытывал нужды. Но парень очень рано уяснил для себя, что в этом мире он совсем один. У него никогда не будет настолько близкого человека, как Джейкоб. Человека, с которым он составлял бы одно целое. Человека, для которого его смерть станет настолько же горькой утратой, как для него – утрата отца. Майкл умел ладить с людьми, легко находил с ними общий язык. Но та невосполнимая пустота, которая образовалась внутри в восемь лет, то неумолимое лезвие одиночества… Майк никогда не надеялся, что сможет чем-то притупить эту боль. Да, он очень хорошо научился прятать ее. Жить с ней. Он повзрослел так рано, что не помнил себя ребенком. Но бездна внутри время от времени напоминала о себе, готовая, словно хищный зверь, разорвать грудную клетку. Незаживающая рана начинала невыносимо ныть. На время забыться помогали тусовки, вечеринки, экстрим, не вызывающие физического привыкания наркотики, беспорядочные половые связи: иногда с женщинами, но чаще – с мужчинами, к которым тянуло гораздо сильнее. Что Майкл хотел получить от них, чего и кого искал? Неужели Джейкоба? Так или иначе, Майк очень хотел снова составить с кем-то одно целое. Хотя бы на одну ночь. Хотя бы на один миг. О большем он не просил. Большего он не ждал. Майк никогда бы не подумал, что сможет всерьез кого-то полюбить, впустить в свою душу, обнажить душу перед кем-то. Парня устраивала легковесная жизнь, несмотря на то, что ноющая боль всегда преследовала его, и оставался уголок внутри, из которого эту боль невозможно было изгнать. Оставалась пустота, которую ничем и никем не получалось заполнить. Но однажды случилось то, что изменило жизнь Майкла, изменило изнутри его самого, заставив переродиться. Майк хорошо помнил день, когда чернокожий парень-мигрант с утонченной, экзотической внешностью и необычным именем появился в их группе. Его нормально приняли, никто не стал посмеиваться или проявлять даже завуалированную враждебность. В основном уроженцы Зеленой зоны со всеми держали себя ровно, доброжелательно и терпимо. Но за годы, которые Эв проучился в университете, он так и не сблизился ни с кем, кроме Майкла. Никто больше не разделял его интересов, никого не волновала ситуация в Красной зоне, никто не горел наивным юношеским желанием менять устоявшийся мир. После занятий Эви не звали в свою компанию, да и сам Эв был закрытым человеком, не любившим развлечения и пустую болтовню. На первый взгляд их с Майклом мало что могло связывать. Но на самом деле их роднило что-то несравнимо более глубокое, чем социальное происхождение, круг интересов, темперамент или стиль жизни. Эви тоже не понаслышке знал, что такое одиночество, пробирающее до костей. Знал, как сложно выбраться из этой клетки и как просто – вновь в нее угодить. За всю жизнь у него было три действительно близких живых существа: мать, которая всегда оберегала его, пес Лим, которого он выходил, спас от голодной гибели, и Майк. Двух из них он уже потерял… Одновременно бросив горсти в могилу, парни встретились взглядами, а потом Майк взял выпачканную в земле Эвину руку в свою. Они постояли рядом, пока могила не оказалась засыпана полностью. Позже Майк проводил Эви до его жилого модуля. Эв испытывал к Майклу огромную благодарность. Их связывало чувство какого-то невероятного единения, родства. Большинство людей казались парню роботами, пустышками, потребителями, не способными на подлинную близость и понимание. Не потому, что были глупы – в Зеленой зоне он встречал немало эрудированных, интеллектуально развитых людей. Но эти люди не вызывали у Эви неподдельного и неугасающего интереса, не затрагивали в нем те струны, которые мог затронуть Майк. Самые глубокие, настоящие, самые важные струны. Бывали особые моменты обжигающий близости, когда Эв и Майк прекрасно понимали друг друга без слов. Они никогда не делили постель – Эв никого к себе не подпускал, хотя понимал, какие чувства друг к нему питает. Но их отношения не были и дружбой в чистом виде. Они словно балансировали на краю пропасти, рискуя вот-вот туда сорваться. Эв не делал тайны из того, с какой мутацией появился на свет. Он не принадлежал до конца ни к мужскому, ни к женскому полу, совмещал в себе оба начала, существовал на их пересечении, будучи живым свидетельством странной природной алхимии. Такая аномалия встречалась нечасто, но в Зеленой зоне с ее терпимостью и свободными взглядами к подобным вещам относились совершенно спокойно. И все-таки Эви ни с кем не обсуждал эту тему подробно и откровенно. Ни с кем, кроме Майкла. Еще в начале сближения Майк однажды спросил: – Эв, а как ты понял, что ощущаешь себя скорее парнем? Ведь ты говорил, что до четырнадцати лет тебя воспитывали, как девчонку. Что изменилось в тебе потом? Эви потер пальцем возле носа, ненадолго задумавшись, и снял очки. – Это все очень непросто, Майк. Я сам никогда не понимал до конца, кто я и что я такое. Я вырос в месте, где таких, как я, принято умерщвлять в младенчестве. Меня спасла твердость и упрямство моей матери, – Эв усмехнулся сам себе. – Меня били, оскорбляли, кричали вслед, пытались изнасиловать, рвали одежду, срезали волосы, плевали в лицо, шептались за спиной. Никто не хотел дружить со мной. Да я и сам не мог никому доверять, не хотел никого близко к себе подпускать. Я всегда чувствовал себя уродом. Или инопланетянином. Кем угодно, но только не обычным человеком, заслуживающим нормальной жизни. Я никому такого не говорил, но я не раз думал о том, чтобы покончить с собой. Покончить со всем этим кошмаром раз и навсегда. Эви опустил голову. Сидящий рядом Майк пребывал в замешательстве. Его красноречие, как и множество раз после, дало осечку. – Господи, Эв… как же…, – парень выдохнул сквозь сжатые губы. – Нет, я не питал иллюзий насчет Красной зоны и догадывался, каково там жить, особенно если ты отличаешься чем-то от остальных. Но… блин…, – он сглотнул. – Мне так жаль. Так жаль, что я не мог оказаться рядом тогда… Он взял руку Эви в свою ладонь и погладил ее. Спустя какое-то время Эв продолжил: – А когда мне было четырнадцать – они нарисовали на моей двери красную метку. Это предупреждение, Майк. Знак того, что ты должен убраться подальше из этого места, иначе тебе не поздоровится. Я понимал, что это серьезно и нужно бежать. Я уговаривал мать, но понимаешь, нам некуда было идти, некуда уехать. Мать не хотела, чтобы я бросал школу. И мы остались... Майк смотрел на друга в напряженном ожидании. – И тогда они убили моего пса, Лима. Ты не представляешь, Майк, что он значил для меня. Я подобрал его на помойке за два года до этого – это был исхудавший, голодный, больной щенок. Он бы погиб, останься там еще на несколько дней. И я взял его в дом. Мать возражала поначалу, но потом поняла, что я правильно поступил. Я кормил, ухаживал, играл с ним. Он очень привязался ко мне. А потом эти подонки перерезали ему горло и он умер, захлебываясь кровью, у меня на руках. Им нужен был я, но они решили убить Лима. Он погиб за меня. Из-за меня. Я долго не мог себе этого простить… – Эв, ради бога, – с трудом проговорил Майкл. – В этом нет твоей вины. – Знаю. Теперь знаю. Но тогда я чувствовал вину за собой. А еще очень хотел отомстить. У меня вырвали сердце, растоптали, размазали по земле. Я не имел права быть слабым тогда. Я должен был стать сильным, чтобы поквитаться с ними, защитить себя и свою мать. Майк помолчал немного, а потом спросил: – И тогда ты понял, что больше не хочешь быть девчонкой, да? – Тогда я окончательно это понял. Но я не чувствовал себя девчонкой и до этого. Просто плыл по течению. К тому же, был еще слишком мал, многого не понимал. И не хотел разочаровывать мать. – Но ведь она приняла твой выбор? – Да. Она сказала, что любит меня любым. Что я – ее кровь. И для нее главное, чтобы я был счастлив. На лице Майка впервые проскользнула робкая улыбка. Он посмотрел на Эви очень пристально. – Я тоже люблю тебя любым, Эв. И для меня главное, чтобы ты был счастлив. Эви взглянул на друга и тепло улыбнулся в ответ. Парень редко это делал: мало кто мог вызвать в нем улыбку. Пожалуй, только Майклу и удавался этот трюк время от времени. Майк придвинулся к Эви ближе и хотел поцеловать, но тот отпрянул. Какое-то время они смотрели друг на друга испуганно, почти не моргая. – Прости, Эв, – тяжело дыша, проговорил Майк. – Черт, правда, прости меня… – Ничего, – отозвался Эв. – Просто… давай не будем. Я не хочу этого. – Как скажешь, Эв. Я не знаю, что на меня нашло. Блин, прости меня, ладно? – Майк казался совсем потерянным, и его взгляд извинялся больше, чем могли сказать слова. – Да все хорошо, Майк. Успокойся. Четыре с лишним года прошло с тех пор, и Эв то приближал к себе Майка, то отталкивал даже как друга, как человека. «Дело не в тебе, Майк, – говорил он в такие моменты. – Мне просто нужно время, чтобы разобраться в себе. Я устал от общества. От людей. Мне очень нужно побыть одному, утрясти мысли в голове». «Да, конечно, Эв. Без проблем. Скажи, если я буду тебе нужен». Каждый раз Майклу непросто давались эти слова. Чем дальше заходило их общение – тем больше он прикипал к Эви. Парню быстро становилось скучно с другими людьми, он не мог говорить с ними на одном языке, не ждал настоящего понимания. Он чувствовал себя смертельно, невыносимо одиноким. Весь мир словно вымирал, терял цвета, терял смысл. Все труднее было переключиться на те вещи, которые обычно отвлекали его. Но Майк понимал, что не вправе предъявлять претензий. Эв не обязан постоянно находиться рядом и поддерживать их общение. У каждого может возникнуть потребность уединиться. Тут ничего страшного нет. Это не ставит крест на том, что связывает их. Просто Эви нужно чуть больше свободы, чем ему. Даже близкого друга нельзя душить постоянным вниманием. Эви не был ровным огнем, у которого можно греться. Он не мог давать тепла постоянно. Иногда он был обжигающе близок – настолько близок, что казалось: такое понимание, единение, такое глубокое общение невозможны в нынешнем мире. Наверно, если бы люди могли рождаться на Земле не единожды – память о таких минутах всепроникающей близости они проносили бы сквозь многие воплощения… Когда после этих трогательных, сакральных моментов Эв отдалялся – Майк оставался один в пустоте, с переполняющими его чувствами и невозможностью с кем-то их разделить. Никто другой не мог понять его так, как Эв. Эви обладал очень красивым, завораживающе глубоким голосом. Обычно он произносил слова серьезно, размеренно, с расстановкой, иногда с какой-то напускной важностью. Но бывали моменты, когда Эв говорил с Майком совсем по-другому. Сколько же душевной теплоты ощущалось тогда в его голосе. Сколько оттенков эмоций, нюансов смыслов. Порой Эв начинал болтать взахлеб, постоянно извиняясь за несвойственное ему многословие. Порой говорил задумчиво или с грустью, протяжно вздыхая. Порой невесело, но как-то очень мило усмехался сам себе. Майкл любил, когда Эв так говорил с ним. Говорил как с особенным, близким человеком. В эти моменты ему ничего больше не нужно было от Эви. Только слушать, как тот говорит. Потом Эв отдалялся – голос становился чужим, тусклым, сухим и холодным. Тогда Майклу хотелось тряхнуть друга за плечи и прокричать в лицо: «Эв, очнись! Что с тобой, блин?! Это же я, Майк!». Но чаще всего он тихо отстранялся и сам начинал избегать Эви, пока тот не станет прежним, настоящим, живым, родным. Майк опять искал спасения в вечеринках, наркотиках, случайных связях, способных хоть на один вечер изгнать всепоглощающее чувство одиночества и тоски. Обычно Майк страдал молча. Но однажды он высказал Эви то, что долго кипело в нем. – Знаешь, Эв, мне всегда не хватало глубины в людях. Неосознанно я всегда тянулся к ней. Мечтал встретить человека, который сможет понять меня на таком уровне, как ты. И вот теперь, когда я встретил тебя – знаешь, что я понял? – Ну? – Эви вопросительно мотнул подбородком, глядя на Майкла сквозь линзы своих очков. Он стоял, опершись спиной о стену и сложив руки на груди. – Я понял, что глубина, которая есть в тебе – это пропасть. Бездонная пропасть. В эту пропасть очень тянет заглянуть. Но беда в том, что в нее нельзя заглянуть одним глазком. Она затягивает в себя. Затягивает, как черная дыра. Глубже и глубже, глубже и глубже. И потом… потом ты уже жалеешь, что попал в эту ловушку, хочешь как-то выбраться оттуда, но не можешь. Тебе не за что больше зацепиться. Ты камнем падаешь вниз. Эв помолчал недолго и снял очки. Парни посмотрели друг другу в глаза. Твердо, серьезно, прямо. Майка переполняли чувства, которые он едва сдерживал. Эв, казалось, лучше контролировал себя. Но оба прекрасно понимали один другого. Каждый видел разверстую пропасть в глазах напротив. Пропасть, стремящуюся полностью поглотить. Какое-то время они молча стояли друг против друга. Через несколько секунд Эв наконец подошел к дивану и сел. Майкл сделал то же самое. Ничего не говоря, друзья просто сидели рядом, и в этом безмолвии таилось больше, чем могли выразить слова любого из существующих в мире языков. В нем странно смешались дружба и вражда, любовь и ненависть, близость и одиночество, понимание и эгоизм, притяжение и страх. Но главным, что повисло в воздухе над их головами, словно готовое вот-вот опуститься лезвие гильотины, была обреченность. Оба понимали, что летят в пропасть, и ничего не могли с этим поделать. Эв и Майк не раз еще вспоминали тот вечер и тот разговор. Люди-бездны… да, видимо они оба – именно такие. Никакие другие люди не могут быть настолько остро близки, не могут так неотвратимо притягивать друг друга. Но бездна – это и бездонный эгоизм, погруженность в собственную трагедию и одиночество. Встретив Эви, Майк отрекся от эгоизма. Он зачарованно смотрел в пропасть, открывшуюся перед ним. Парень готов был нырнуть туда, отдать себя без остатка. Он не учел, что такие люди, как Эв, способны лишь на короткие мгновения впускать в свой мир кого-либо. В эти моменты в них столько одухотворенности, столько наполненности и богатства, сколько не может быть ни в ком другом. Потом люди-бездны забирают все, оставляя в смятении и непонимании перед закрытой дверью. Они делают так не со зла – они не могут поступить иначе. Но ощутив такую глубину, такую острую близость с кем-то, уже невозможно удовлетвориться меньшим. Невозможно полюбить кого-то другого, дружить с кем-то другим. Прошло несколько дней после похорон. Эви не выходил из жилого модуля, не появлялся в университете, не отвечал на звонки. Майк места себе не находил, хотя знал Эви давно и привык к его периодическим погружениям в пучину самокопания. И вот, не выдержав, Майкл разбил дверь и вломился в Эвин дом. Эв, вскочив с кровати, ошарашено смотрел на друга. Майк бросился к нему и обнял. – Эв, ты соображаешь, что ты делаешь?! Я с ума сходил! Я так боялся за тебя. Почему ты отключил коммуникатор, не предупредив? Что с тобой происходит, блин? Ты мог хоть мне сказать, что с тобой все нормально?! – Я хотел побыть один, Майк. Какого черта ты сломал дверь? – Вот как? Один хотел побыть, значит?! А обо мне ты подумал? Подумал, каково мне будет? Ты что, идиот, Эв? Ты не понимаешь, что для меня значишь?! – Я пережил утрату, Майк. И мне нужно справиться с этим. Я позвоню, когда у меня будут силы. А сейчас уходи, пожалуйста. Со мной все нормально, правда. Эв отвернулся и прошел в другой конец комнаты. Обойдя стол, он наполнил стакан водой и залпом осушил его. Майк сделал несколько шагов навстречу и, опершись руками о разделявший их стол, прокричал: – Ты не можешь прогнать меня сейчас! Я очень хочу тебе помочь. Что мне сделать? Ты знаешь – я сделаю для тебя все! – Ты ничем мне сейчас не поможешь, Майк, – покрутив пустой стакан в руке, Эв поставил его на стол. – А впрочем, знаешь, на время оставить меня в покое – тоже помощь. Пожалуйста, сделай это для меня, друг. Ладно? Майк подошел к стене и, прислонившись к ней, в немом бессилии ударил кулаком по холодной тверди. Эв молчал. Наконец, не оборачиваясь, Майк вышел из Эвиного дома, пнув выломанную дверь. Когда друг ушел, Эв долго неподвижно сидел на диване, не включая свет. В глубине души он был благодарен Майклу. Больше никому не было до его горя никакого дела. И все-таки Эв не хотел видеть Майка рядом в эти минуты. Он ни с кем в мире не хотел ощущать связь. Ведь когда связь разрывается – от сердца точно отрывают очередной кусок плоти. Хватит… Неужели там еще есть, что отрывать? Майк искал утешения в капсулированных наркотиках. Никогда еще не употреблял их столько, как в эти дни. Его ум, кажется, постоянно был затуманен. Едва начиная отходить от одной дозы, бедняга принимал следующую. К Майклу приходили удивительно яркие сюжетные сны наяву. В одном из таких снов они бежали с Эви по лесу. Эв убегал, а Майк догонял его. Парни смеялись, им было хорошо. Эв то пропадал среди деревьев, то появлялся в самый неожиданный момент. Наконец Майк поймал друга и повалил на траву. Расстегнув на Эви рубашку, стал целовать и ласкать его. Эв отвечал взаимностью, но потом, освободившись, побежал прочь. Смущенный и счастливый, Майк погнался следом. Лес был удивительно зеленым, солнечные лучи красиво играли на листьях. Пробираясь среди деревьев, Майк выбежал к пруду. Растерянно огляделся по сторонам, ища Эви, но того нигде не было. Подул свежий ветерок. Внезапно Майка как ножом пронзило осознание, что Эв там, под водой. Майк с детства панически боялся воды и не умел плавать. Пруд глубокий. Если прыгнуть в него – придется сразу плыть. Придется нырять, чтобы вытащить Эви из-под воды. Майк чувствовал, что он там. Медлить нельзя: если не прыгнуть сейчас – может стать уже слишком поздно… Майк сделал глубокий вдох и ринул в воду. Когда оказался в мутной пучине – первым невольным порывом, овладевшим им, стало желание вынырнуть на поверхность. Несколько раз залпом глотнув воздух, словно дыша в последний раз, он снова нырнул. Под водой было холодно, темно и очень страшно. Майк ничего не видел. Уши заложило, легкие распирало. Дикий, неконтролируемый страх все больше растекался по жилам. Вдруг Майкл почувствовал, как невидимая сила влечет его на глубину, не давая всплыть. Он инстинктивно попытался закричать, и ледяная вода моментально хлынула внутрь... ...Устав от галлюцинаций, которые становились все более осязаемыми и пугающими, Майк разыскал контакты Миранды – психотерапевта-консультанта, к которой обращался несколькими годами ранее. Снова увидев Майка в своем украшенном зеленью просторном кабинете, Миранда расплылась в приветливой, ослепительно белозубой улыбке. – О, Майкл Фитч! Как же давно мы с вами не виделись! Присаживайтесь, пожалуйста, – женщина указала рукой на удобное мобильное кресло. Лицо Миранды обрамляла темная, едва прикрывающая уши шевелюра. Пленяли своей красотой широко распахнутые васильково-синие глаза. На вид женщине можно было дать лет тридцать – тридцать пять. Ей очень шла васильковая блузка, хорошо сочетавшаяся с серым жакетом и такого же цвета зауженной юбкой до колена. Завершенность образу придавали изящные туфли на тонких шпильках. Майк прошел к креслу, а Миранда уселась напротив, забросив ногу на ногу. – Ну, Майкл, рассказывайте, что привело вас ко мне в этот раз? Снова злоупотребляете «пилюлями счастья»? – Миранда посмотрела на клиента чуть искоса. – Будь моя воля – я бы запретила продажу этих пилюль без специального рецепта, ей-богу. Пусть они не вызывают физического привыкания и не причиняют вреда организму, но при неумеренном употреблении могут негативно сказываться на психологическом и социальном благополучии. Майк промолчал, ненадолго бросив взгляд за окно. Он пытался привести в порядок мысли и сформулировать запрос емко и точно, чтобы Миранда смогла корректно подобрать для него терапию. Миранда была антропоидом высшей категории сложности, способным имитировать эмпатию, непринужденно поддерживать разговор на достаточно широкий спектр тем, грамотно назначать лечение. И все же создатели не могли наделить ее ни разумом, ни душой. Будучи творением рук человеческих, Миранда умела лишь более или менее правдоподобно симулировать осмысленное понимание и участие. Майкла это вполне устраивало. Парень не привык доверять кому-то свои тайны. Только одному человеку он мог открыть душу. Но каков итог?.. Майк кашлянул и посмотрел в глаза Миранде. Визуальный контакт улучшал понимание – помимо слов Миранда могла распознавать и интерпретировать невербальные сигналы: мимику, жесты, позы, выражения лица. – Я полюбил одного человека, – начал Майк, тщательно выверяя слова. – Правда? – улыбнулась Миранда. – Это же замечательно, Майкл! Я очень за вас рада. Интересно, кто же этот счастливец или счастливица? Может быть, этот человек есть в нашей базе данных?.. Погодите секунду, – оборвал ее парень, – эти отношения… они разрушают меня. Я не хочу больше этого. Нельзя настолько прикипать к другому человеку. Я не в силах больше терпеть. Я готов остаться ему другом. Помочь, если ему потребуется моя помощь. Но я не хочу испытывать к нему тех чувств, которые испытываю. Это обоих нас тянет в пропасть. Понимаете меня? – он посмотрел на Миранду с надеждой. – Оу, Майкл, – Миранда взглянула сочувственно на своего визави. – Конечно, я понимаю вас. Разрушительные отношения – непростая и очень деликатная тема. Но я рада, что вы решились поговорить об этом и обратились за помощью именно ко мне. Это смелый шаг, Майкл. И я обязательно помогу вам. Не отчаивайтесь. Мы вместе найдем оптимальное решение этой проблемы. – Хорошо. Что вы можете мне предложить? – Для начала нам с вами нужно точно решить: действительно ли стоит избавляться от этих чувств? Ведь любовь – это дар, который дается не каждый день. Почему вы хотите разлюбить этого человека? – Послушайте… ему не нужны эти чувства. Никому они не нужны. И сам я никому нахрен не нужен. Блин, я просто хочу покончить со всем этим поскорее. – Может быть, эти чувства нужны вам, Майкл? Может быть, имеет смысл рассматривать их, как ценный и новый для вас психоэмоциональный опыт, от которого не стоит так легко отказываться? – Нет! – простонал Майк. – Неужели я непонятно объясняю? Мне не нужен никакой психоэмоциональный опыт. Я хочу просто спокойной нормальной жизни без всех этих идиотских соплей. Я устал. Я живой человек, Миранда, а не робот, как вы. И у меня нет больше сил, понимаете? Не нужно раскручивать меня на шестеренки. Просто скажите, что мне делать. Пожалуйста! Миранда снова посмотрела на парня тепло и сочувственно. Перегнувшись через стол, она дотронулась своей едва теплой рукой до его горячей руки. – Я прекрасно понимаю вас, Майкл. И вижу, как вам сейчас нелегко. Но меня радует, что вы так откровенны со мной и с самим собой. – Ага. Отлично. Так что же? Миранда вновь выпрямилась в кресле. – Самое простое и безопасное, что я могу посоветовать вам – это просто подождать, – она улыбнулась. – Пусть это прозвучит не очень романтично, но влюбленность четко коррелирует с определенными биохимическими процессами в человеческом мозгу. Продолжительность ее острой фазы зависит от ряда индивидуальных факторов, но в среднем варьирует от… – Дальше, – оборвал ее Майк. – Какие есть еще варианты, док? Какой вы знаете самый действенный, самый верный, самый радикальный и быстрый способ? – Обычно мы движемся от более щадящих вариантов к более радикальным. Но не беспокойтесь, я вижу, как вы расстроены. Я не хочу больше мучить вас, поэтому не стану ранжировать все варианты по порядку. – Ну слава богу, – выдохнул парень. – Так какой наиболее действенный способ вы можете предложить? – Нейрогармонизация, – Миранда чуть наклонила голову, дотронувшись рукой до подбородка, и сощурилась. – Может, слышали о такой методике? Майк задумчиво повел головой. Слово вертелось на слуху, но ничего определенного об этой процедуре он сказать бы не смог. – В последнее время она завоевывает все большую популярность. Это очень эффективный и почти универсальный метод врачевания душевных недугов. Суть довольно проста: на мозг точечно воздействуют экстразвуковыми волнами определенного, неразличимого на слух, спектра частот. Разумеется, это локальное, очень щадящее воздействие. Майкл посмотрел на Миранду с настороженностью. – И к чему приводит это воздействие? – Все зависит от глубины и продолжительности, от количества сеансов. Курс подбирается для каждого пациента индивидуально. Так или иначе, по мере прохождения курса человек становится более гармоничным и счастливым. – Дайте-ка угадаю: эту программу финансирует Министерство контроля психологического благополучия, верно? – Не только. Эти исследования спонсируются также частными лицами и организациями, – Миранда улыбнулась чуть снисходительно. – Не стоит искать здесь подвоха, Майкл. Все предельно прозрачно. Любой желающий может ознакомиться с теоретической базой, с видеоотчетами и статистикой по результатам. Это не такая уж новая методика, так что сейчас мы можем судить не только о краткосрочных, но и о долгосрочных последствиях ее применения. – Ладно. Расскажите конкретно, что это дает? – После двух-трех сеансов уходит острое чувство одиночества. Пациент становится более самодостаточным. При болезненном переживании неразделенной любви показан именно такой курс. Как правило, мучающие человека чувства после него затухают. Или очень сильно притупляются. Должна вас предупредить, что это и в целом оказывает некоторое угнетающее воздействие на эмоциональную сферу. Эмоциональные реакции, как отрицательные, так и положительные, становятся менее яркими. Но это обратимый процесс – затронутые клетки мозга полностью восстанавливаются. Обычно в течение нескольких месяцев. И человек снова обретает способность кого-то любить, да и вообще ощущать жизнь во всех ее проявлениях. – Хм, – Майкл колебался. – А бывали случаи, когда мозг не восстанавливался? – После трех сеансов? – Миранда посмотрела на него мягко, обнажив белоснежные зубы. – Нет, Майкл. Таких случаев не зафиксировано. – А при большем количестве сеансов? – После десяти процедур наступают более серьезные и сложно обратимые изменения в личности человека. Меняется круг интересов: зачастую пациента перестают волновать вещи, которые трогали его прежде. Особенно это касается абстрактных вопросов вроде искусства, философии, социальных проблем. Но к такому курсу прибегают в более тяжелых случаях, чем ваш. Например, при наличии у пациента затяжной клинической депрессии или другого душевного расстройства средней тяжести. Или в ситуации тяжелых жизненных кризисов, когда человек не видит смысла жить дальше, стоит на грани самоубийства. – Но десять сеансов – еще не предел, так? – В случае особо тяжелых психических расстройств прибегают к пятнадцати, иногда двадцати сеансам. Такие курсы необратимы, но и они помогают определенной группе пациентов. Из невменяемых психопатов, представляющих опасность для окружающих и для самих себя, они превращаются в практически нормально функционирующих членов общества. У человека сохраняются бытовые, а часто и простейшие трудовые навыки. Но, конечно, он уже не задается отвлеченными вопросами, по большому счету не имеющими четких ответов. Он не мечется, не страдает, не желает того, чего не может получить. Он индифферентно-положительно относится ко всему. – Мда уж. Просто мечта, – проговорил парень с нотками горького сарказма. – Идеальный такой потребитель, да? – В вашем случае, Майкл, двух-трех сеансов более чем достаточно. Более длительный курс я бы вам не рекомендовала. Он не показан вам. Майкл молча посидел какое-то время, разглядывая пейзаж за окном. Миранда не торопила его. Наконец, хлопнув себя ладонями по бедрам, Майк произнес: – Хорошо. Давайте направление. На время притупить эмоции мне и правда не повредит, иначе, чувствую, они сожрут меня. Майк встал, засобиравшись уходить. Миранда тоже поднялась с кресла и подошла к нему. – Мы хорошо сегодня с вами поработали, Майкл. Вы приняли смелое и ответственное решение. Позвольте, я обниму вас на прощание. Испытывая смешанные чувства, Майк обнял женщину-антропоида. Он прекрасно понимал, что это красивая кукла, лишенная индивидуальности, не способная ни мыслить, ни чувствовать по-настоящему. И все-таки парню требовалось обнять сейчас хоть кого-то. Было страшно и холодно. Неужели Эв перестанет значить для него то, что значил прежде? Неужели не будет никого настолько близкого и родного? Неужели то, ради чего он жил последние годы, рухнуло? Глаза неприятно защипало. Майк комкано попрощался с Мирандой и, получив электронное направление, вылетел из кабинета. Когда Эви прервал свое затворничество – они встретились по дороге в университет. – Привет, Майк… Слушай, прости меня, пожалуйста, за тот раз. Мне правда важно было побыть одному. Нужно было поднакопить силы. И все-таки я не должен был так себя вести. У меня ведь нет в этом мире никого, кроме тебя... Майкл посмотрел на него снисходительно, без злости. – Да не парься ты так. Все путем. Со всеми бывает. Парень собирался уже отойти, но Эв поймал его за руку. – Майк, мне действительно очень жаль. Прости меня. – Да понял я, Эв, понял. Я же сказал, все нормально. – Ты действительно не держишь зла? – Не, не держу. Успокойся, – он ненадолго взял Эви за плечи. – Ну все, давай не будем опаздывать. – Майк, подожди. – А? – В штате, из которого я родом, неделю назад геноцид начался. Там никогда сладко не жилось, но такого не было очень давно. Я не знаю, что мы застанем, когда приедем... – Да погоди ты с Красной зоной, Эв. Дай с текущими делами разобраться. Мы с тобой еще дипломы не получили. До поездки в Красную зону дожить надо. Я помню, что обещал поехать туда с тобой. Ты не просил меня – я сам предлагал. Но ситуация меняется. Да и мы меняемся, взрослеем. Меняются наши ценности, цели, интересы, в конце концов… – Что ты хочешь сказать? Ты бросаешь меня?.. – Никто никого не бросает, Эв. Но я думаю, что могу пригодиться и в Зеленой зоне. Красная зона – не моя боль и не моя мечта, а твоя. Конечно, я не должен был заранее ничего тебе обещать. Я тоже поступал глупо и не по-взрослому. Извини меня. Но я не хочу прожить всю жизнь под твоим влиянием. Не хочу жить только твоими целями, идеями и мечтами. У каждого из нас – своя жизнь. И пусть каждый проживет ее так, как считает правильным. И получит от нее то, что заслужил. Эви смотрел на друга пристально, не моргая. Почти черные глаза были широко распахнуты. – Что с тобой случилось, Майк? Пожалуйста, не надо так со мной. У меня же никого нет, кроме тебя. Я не справлюсь совсем один. И вообще… – он тяжело вздохнул. – Скажи, что мне сделать, чтобы ты меня простил? – Эв поднес руку к щеке Майка, но тот отвел ее. – Хватит, Эв. Перестань развозить сопли, пожалуйста. Не одному тебе в этом мире тяжело. Мы по-прежнему с тобой друзья, и в меру своих скромных сил я готов помогать тебе. Но тащиться за тобой, как верный пес, на край света… прости, это слишком даже для меня. У меня тоже есть своя жизнь, которой ты никогда особо не интересовался, между прочим. – Майк, давай обсудим это сегодня после занятий в другой обстановке. Встретимся у меня, как обычно. Или где ты хочешь… – Извини, сегодня не могу, Эв. У меня последняя процедура, нужно закончить курс. – Какой курс? – Есть одна хорошая методика. «Нейрогармонизация» называется. Позволяет устаканить мысли и чувства. Посмотри в Паутине, если любопытно. Ну все, давай, позже договорим. Мы и так на занятия опоздали уже. После разговора Эв недели три не появлялся в университете. Майкл уже не удивлялся такому поведению друга. Но, несмотря на эмоциональное отупение и усталость последних недель, какое-то смутное беспокойство начинало овладевать им. На этот раз дверь в Эвин жилой модуль открылась свободно. Биометрический замок, запрограммированный распознавать и впускать только хозяина, был отключен, так что войти мог любой непрошенный гость. Когда Майк переступал порог – холодок пробежал по его спине. Начиная предчувствовать худшее, парень старался не поддаваться панике раньше времени. Мало ли, почему Эв разблокировал дверь. Раньше он так не делал, но один черт знает, какая жидкость на этот раз ударила ему в голову. Пройдя в дальнюю комнату, Майкл застал Эви сидящим на кровати напротив работающей интерактивной стены. Эв завороженно смотрел трансляцию дурацкого шоу, поддакивая и возражая экранным крикунам в самые неподходящие моменты. Кажется, он даже не заметил тихо вошедшего гостя. – Что происходит, Эв? Что за комедию ты тут ломаешь? Эв заторможено повернул голову в сторону друга. На лице застыла бессмысленная, туповатая улыбка. – Эт ты, Майк? – произнес он почти по-детски. – Зачем ты п-пришел? – Эв вопросительно и как-то неловко смотрел на Майка. – Можно я досмотрю? Еси хошь – с-садись, вместе позырим. Жалко, ты не с начала. Но ниче, сичас буит с-самое клевое, – он придурковато захихикал себе под нос. – Эв, хорош придуриваться. Это не смешно. Давай нормально поговорим, как взрослые люди. Не надо изображать из себя дебила. Тебе не идет это. Вообще не идет. Эв смотрел на друга с неменяющимся выражением на лице. Он действительно походил в этот момент на умственно отсталого. – Эв, я много думал над всей этой ситуацией, над тем, что между нами происходит. Ты во многом был не прав, и я тоже не прав во многом. Но я не держу зла, и ты не держи, пожалуйста. Прости, если я причинил тебе боль. Я не хотел. Правда не хотел. Ты очень дорог мне, ты же и сам знаешь это. Эви продолжал смотреть на Майка и в его взгляде не сквозило ни обиды, ни злобы. Но и понимание тоже не было. Это был неосмысленный, совершенно пустой взгляд. Внезапно Майкла будто током дернуло. В голову пришла жуткая, чудовищная догадка. Он резко подошел к Эви, сидящему на краю кровати, и сам сел на полу у его ног, взяв друга за руки. Майк очень пристально посмотрел в глаза Эви, силясь понять, притворяется тот или нет. Может, это какая-то непонятная игра, которую Эв затеял? Эви оставался непреклонен в своем слабоумии. Он продолжал улыбаться так же бессмысленно и глупо, как и тогда, когда Майкл вошел. Майк стал трясти друга за плечи. – Эв, пожалуйста, хватит! Я умоляю тебя, прекрати! Я не заслужил этого! Мы оба этого не заслужили! Скажи, что это игра… Я очень тебя прошу, скажи, что ты это не всерьез! – Ты че, это не игра, Майк, – пугающе невинно отозвался Эв. – Игра на д-другом канале. Че с тобой? Хошь, я переключу? Майкл перестал трясти друга и, обмякнув, беспомощно осел на полу у его ног. Не в силах сдержать себя, он стал рыдать – беззвучно, отчаянно, нестерпимо. В последний раз Майк плакал так, когда ему было восемь лет, после последнего в жизни разговора с Джейкобом. Интерактивная стена между тем неумолимо продолжала вещание. Идиотское шоу сменилось не менее идиотской рекламой. Когда Майк отважился поднять глаза и снова посмотреть на Эви, он спросил: – Сколько было сеансов, Эв? Тот ничего не произнес, но дважды показал десять пальцев. – Двадцать?! Серьезно, двадцать?! Да как они могли, кретины?! Они не имели права! Ты же не был невменяемым! Ты был абсолютно нормальным человеком. Господи, как они могли сотворить с тобой такое? Как они могли назначить тебе двадцать сеансов, Эв? – Я п-просил двацать, – протянул Эви. Он больше не улыбался: лицо стало потерянным, как у ребенка, обронившего любимую игрушку и пытающегося отыскать ее. – И тебя не отговорили? «Желание клиента для нас свято! Клиент всегда прав! Если вы останетесь недовольны приобретенным товаром – мы вернем вам деньги. Таких скидок еще не было. И не будет! Не упустите свою удачу!» – проорал тошнотворный голос с экрана. – Сп-перва отговаривали, – промямлил Эв. – Но ты ж это… слыхал, кароч: клиент в-всегда прав, – подытожил он и хихикнул. – Че ты такой грусный? Давай позырим, че на другом канале, а? Майк тяжело дышал. Безнадежная ярость, нечеловеческое бешенство вскипали в нем. Изо всех сил парень пытался не сорваться, совладать с собой. Очень внимательно посмотрев Эви в глаза, он начал говорить. Пылко, задыхаясь, словно совершая последний рывок надежды. – Эв, послушай меня. Я поеду с тобой в Красную зону! Мне плевать, какой хаос там творится. Я поеду с тобой куда угодно. Я сделаю для тебя все, что угодно. Только пожалуйста, дай мне еще один шанс. Дай мне последнюю надежду, я очень тебя прошу. Дай мне надеяться, что ты когда-то вернешься. Надеяться, что где-то очень глубоко, на самом дне этой страшной пропасти, ты – это все еще ты. Я клянусь, что вытащу тебя оттуда, чего бы мне это не стоило. Но дай мне какой-то знак, что ты там еще есть! Ты так нужен мне, Эв. Не бросай меня. Ты не можешь оставить меня совсем одного… Майк понимал, что в этих словах нет никакого смысла. Они вырывались сами и парень не мог сдержать их. Голос с интерактивной стены опять противно завизжал. Не помня себя, Майк рванул к экрану и со всей дури врезал по нему ногой. Экран разбился, осыпавшись роем жужжащих мелких осколков. Сработала сигнализация, незамедлительно послав сигнал в Службу охраны правопорядка. – Н-нахрен ты это сделал? – испуганно простонал Эв. – Зачем ты р-разбил экран?! Он вскочил с дивана, обняв себя за плечи и растерянно переминаясь с ноги на ногу. Майк посмотрел на друга каким-то диким, звериным взглядом. Парень не мог понять, что за чувства переполняли его, но они готовы были, словно мощный взрыв, разорвать его изнутри, а потом разнести к чертям всю комнату, весь жилой модуль и, в конце концов, весь мир, ставший теперь пустым и ненужным. Майкл сжимал в руке острый осколок от осыпавшегося экрана. Не помня, как этот кусок стекла оказался в ладони, он почти рефлекторно стиснул его в кулаке. Осколок впился в плоть с адской болью, так необходимой ему сейчас. Впрочем, она не могла перекрыть боль от осознания того, что Эви нельзя вернуть, и это – его вина! Рывком подбежав к Эви, Майк стал лихорадочно трясти друга, пачкая окровавленной рукой его одежду. – Эв, пожалуйста, опомнись, очнись! Дай мне последний шанс! Слышишь?! Последний шанс. Больше я никогда ни о чем не попрошу. Пожалуйста, Эв… Эв тщетно трепыхался в крепких руках Майкла. Лицо оставалось таким же непонимающим и бессмысленным, но теперь его исказил испуг. Резким движением Майк повалил Эви на кровать, точно голодный хищник разорвав на нем рубашку. Он неистово целовал друга, жаждал овладеть им. Но больше всего Майк хотел вернуть его. Прежнего. Нырнуть в пучину, как в том наркотическом сне, чтобы вытащить Эви с самого дна. Даже если его там нет. Даже если самому придется захлебнуться мутной темной водой. Когда Майк снова посмотрел Эви в лицо – он не увидел страха. На мгновение показалось, будто в бездонных глазах мелькнуло что-то от прежнего Эви. Искорка осмысленности, которая на миллисекунды зажглась в последний раз, чтобы попрощаться и погаснуть уже навсегда. Или, может, ему только померещилось это. Вскоре на родном лице опять появилась страшная, зловеще неумолимая идиотская улыбка. Майк стал со всей дури лупить по самому дорогому, самому красивому, самому близкому в мире лицу, чтобы стереть гримасу идиота, которой больше не мог вынести. Эви быстро перестал сопротивляться. С каждым ударом его утонченное лицо, походившее на произведение искусства, все больше превращалось в сплошное кровавое месиво. Слезы заволакивали Майку глаза так, что он почти перестал видеть. Когда прибывший наряд Службы охраны правопорядка вошел в комнату – взорам людей в униформе предстала жуткая картина. Многим стало не по себе. Нечасто в Зеленой зоне случались такие зверские преступления. На кровати, бездвижно распластанный, лежал хрупкий чернокожий парень с обезображенным лицом, в сильно разорванной, испачканной кровью рубашке. Тихо гладя его по коротким мелкокурчавым волосам, над ним навис тот, кто, судя по всему, сотворил это с бедолагой. Кажется, он не сразу заметил вошедших, а когда заметил – равнодушно смотрел сквозь них. Изувер не сопротивлялся задержанию, но больших усилий стоило оторвать его от неподвижного, искалеченного им тела. Теплилась ли еще в этом теле жизнь? Майк не знал ответа наверняка. Но он точно знал, что Эви – настоящего Эви – там уже нет. Он никогда больше не вернется. Никогда не улыбнется своей теплой, светлой, осмысленной улыбкой, вызвать которую могли немногие. Никогда не отдалится, чтобы спустя время стать пронзительно, обжигающе близким. Никогда не заговорит о родной Красной зоне, полный наивной и вместе с тем твердой решимости преобразить ее. Не разделит с другом свою радость и свою боль. Не наполнит собой мир. Не заполнит ту неутолимую, звенящую пустоту, которая давно образовалась в душе Майка. Майклу казалось, что он тонет, влекомый невидимой силой уходит на дно, и вода стремительно заполняет рот, легкие, все его нутро. Может быть, так и надо. Майку было уже все равно. Его, пошатывающегося, вели под руки двое конвоиров, но парень не понимал, куда идет, не замечал ничего вокруг. Перед глазами вновь и вновь всплывала эта последняя Эвина улыбка. Улыбка идеального потребителя. Невыносимо довольная, безмятежная, почти счастливая улыбка идиота.