Сын Нотр-Дама

Джен
G
Завершён
15
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
8 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
15 Нравится 3 Отзывы 0 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
      Собор Парижской Богоматери – известный и древний храм во всей Франции, да и во всем мире. Это огромное здание, что перевоплощалось не один раз, становилось жертвой множествами архитекторов и художников, пережило немало войн и революций. Внутри себя оно хранит немало загадок и тайн, много легенд и мифов хранились об этом соборе, много рассказывали о красоте его башен, стрельчатых сводов, каменных статуй, винтовой, узкой лестнице, о порталах, что походили на огромные, круглые глаза храма, что, казалось, своими орлиными, пронзительными взорами смотрят на весь Париж с каждой стороны и следят за каждым горожанином. Массивные, огромные ворота из прочного дерева и окованные прочным, старым железом, украшенными писанными драгоценностями, которые сложно пробить огнестрельным оружием и большими булыжниками, обычно на ночь плотно закрываются прочным засовом, а также медные колокола в самой верхней башни разных размеров от самых маленьких, звонких малышей до больших, глубоко и устало гудящих, огромных гигантов. Они большим, дружным оркестром под своего дережера-звоноря трезвонили на всю округу в день благоговения, да так, что с любого конца города можно услышать их веселый, неповторимый трезвон. Не мало людей выходили на мостовую Сен-Менял, чтобы во все уши послушать эту музыку собора и насладиться им на весь день.       Какие только легенды не говорились об этом соборе. Об этом властелине и сокровищнице искусства и истории, об этом лице и гордости Парижа. Но раз так, почему бы мне, вашему любимому и скромному автору, не рассказать тоже одну легенду. Да и вряд ли она правдива и мало, кто в нее поверит, но рассказать все-таки тянет.       Это было холодным, январским днем. Дни были серыми и бессолнечными, серебристые, зяблые облака закрывали от глаз бесконечное, лазурное небо, лишь через их рванные, неровные дыры можно увидеть голубые просветы и небольшие проблески солнечных лучей. Собор Богоматери своими острыми верхушками башен врезалась в эту серую, небесную перину, словно острые наконечники копьев пытались разорвать ее. На парапете из белого камня лежал тонкий слой мокрого снега, у самого подножия высоких дверей храма и у арок, что украшены каменными статуями богинь. Вся каменная мостовая и площадь засыпаны снегом, как и черепицы крыш жилых домов, и над всем Парижем нависали эти скудные, тяжелые облака.       По пустынным, холодным улицам не редко можно увидеть проходящих, одиноких людей и бродяг. Некоторые просто, бездумно и без цели шныряли туда сюда по дорогам, просто прогуливаясь этим зимним утром, а другие располагали на Торговых улицах свои бедные, старенькие лавочки и выставляли свои товары на деревянных столиках, а дальше они в глубоком молчании и задумчивости стояли, облокотившись локтями об эти столики, и бездушными взглядами оглядывали улицу без надежды на покупателей.

Но не об этом мой рассказ…

      В храме, через маленькое, слуховое оконце, заделанной решеткой из железных прутьев, еле как просачивался слабый свет, изредка поблескивая между переплетами и слепя этим человеческий глаз. В келье заполонил туман полумрака, еле как можно разглядеть в этой прозрачной тьме старую кровать и стол с книгами, какими-то засохшими травами и потухшей, восковой свечой на самой середине. А на полу, под этим рассеянным светом из оконца сидела слегка сутулая и щуплая фигура, от чего январский свет мог лишь осветить его лохматую, чернильного цвета волосы и худые, сильно наклоненные вперед плечи, накрытые темной, шелковой тканью тонкой мантии. Все тело этого бедного силуэта скрыто под этой струящееся, черной тканью, словно перьевые чернила пролиты из опрокинутой чернильницы на стол, и из этого узкого горлышка стекала черная, густая жидкость и медленно капала с края стола на пол. Лица и глаз видно не было, скрыты они этими черными локонами, да и голова слишком близко склонена к полу. Лишь можно заметить, хорошо приглядевшись, бледные, как тот самый мраморный парапет, слабые и окостенелые руки, что своими длинными пальцами крепко держали книгу на коленях, неизвестную нам. А если прислушаться, то слухом можно уловить тихое, еле слышное, ровное шептание от одинокой фигуры, какое возможно услышать от густой листвы деревьев во время очень слабого, весеннего ветерка.       Фигура сидела спиной к двери из кельи и лицом к окну, не поднимая головы и немного покачиваясь телом взад и вперед. Словно одинокое, сухое деревце средь бесконечной, пустой равнины, окруженное серым туманом. Оно испуганно и тревожно дрожало своими тонкими, хрупкими ветками на ветру, чуть ли не ломая их пополам.       Это существо в келье казалось на вид очень жалким и беззащитным, под этим покровом полумрака. Нет ничего более беднее и скуднее, чем этот человек в черной сутане. Кто же он такой? Описав его щуплый вид, спросите одного парижанина, он ответит, что это юный, маленький мальчик целитель, который исцеляет тяжело больных или раненных. А другого спросите, он скажет про этого мальчишку, что это лишь жалкий и гнусный колдун, мошенник, вынуждающий за свою работу деньги у бедных людей. Даже можете не раз услышать, как ему дали прозвище «монах-призрак».       Да, это был совсем молодой парнишка, имя которого никто не знает, лишь изредка можно увидеть бледное, как мрамор, лицо и большие, кошачьи глаза цвета чистого, полированного янтаря. Целыми днями он может прожить за высокими и прочными стенами собора, не высовывая носа из своего дома, если только к храму не приволочиться какой-нибудь больной нищий и бродяга, или не прибежит в панике и в слезах женщина, что у нее там заболел ребенок, супруг и т. д.       Днем он как сова, прячется от света и глаз в своей темной келье и изучает книги о целительстве, перебирает травы, что он собирает по ночам за пределами города, выходя в лес через Сент-Антуанские ворота. Под покровом ночи мальчонка в своем скрытом, темном плаще выходит из собора и по тёмным улицам, словно черный кот прыгает через ветки деревьев, с плетеной корзинкой в руке выходит из Парижа и собирает лечебные травы в небольшом лесочке для своих неизвестных ему пациентов.       И много прозвищ и имен получил он от языков народа людского, много плевков в спину и много благословение и поощрения от них на коленях перед ним. Многие парижане, увидев хоть раз на балконе из кельи храма этого целителя, начинали перешептываться и говорить: «Смотри, дитя собора Богоматери стоит там!». И ведь действительно, целитель почти с самого своего рождения жил в этом храме, словно собор сам приютил младенца и сделал своим родным, маленьким сыном. Собор бережно и заботливо охраняет в себе этого малыша так же, как и хранит всякие ценности времен. Словно держит ближе к себе и никуда не отпускает, только ночью добрая, строгая и большая мать отпускает свое дите ночью в лес, но укрывает тенью цвета самого темного, вороньего крыла, чтобы укрыть своего ребенка от посторонних глаз и опасности.       Многие с уважением, ласковостью и почтением называли его «юным целителем» или «малюткой в плаще», когда он их заботливо и трепетно лечит, давая лечебные, горьковатые травы, или используя одну свою способность, про которую не знает ни одни человек в Париже. Лишь могучий храм знает о своем сыне все, все его тайны, секреты, достоинства и недостатки.       А злые, гадкие языки с плевками и отвращением называли этого целителя «монахом-призраком» или «гнусным колдуном». Особенно, когда ни в чем неповинный парнишка ночью проходит мимо домов на улице в сторону ворот, или идет к больному человеку домой. Немало гадостей и проклятий сыпались на голову бедняги, когда он находиться довольно далеко, а вот когда мальчишка рядом со своим родным собором, то следует лучше держать свой язык за зубами и заткнуть все оскорбления у себя в глотке. Почему же, спросите вы? А случилось одно ужасное и паранормальное явление, которое парижане помнят до сих пор и не забудут поныне.       Это случилась еще год назад, тем же зимним, холодным днем, когда юный целитель возвращался к себе храм после того, как излечил одного заболевшего человека. Целитель только ступил на одну ступень мраморного парапета и поскорее хотел очутиться в своей маленькой, уютной келье, как его остановил какой-то молодой школяр, что шел мимо и насвистывал губами различные популярные в то время веселые песенки. Целитель старался избегать этих шалопаев, ведь слушать эти ложные обвинения в колдовстве и унизительно оскорблять его каким-то монахом-призраком – это все равно, что выпить целую чашу чистого дегтя. Школяр, с хитростью разглядывая новую жертву перед ним, стал язвительным и противным голосом посылать в адрес целителя новую порцию обвинений в колдовстве, режа своим острым, как нож, языком:       – Ой, смотрите, наш гнусный колдун идет! Что? Идешь к себе в свою конуру? Новое зелье в чане варить? – школяр сцепил руки в кулак, словно он держит длинную палку, и начал описывать круги над землей, как будто и правда размешивает что-то в невидимом чане.       Парнишка, снова попав под стрелы этих горьких и колючих слов, завернулся сильнее в свой смолянистый плащ, закрыл капюшоном свою голову и, сгорбившись в спине, придавленный этой пирамидой насмешек, медленно поднимался по ступенькам, аккуратно и вяло переставляя ноги. Школяр продолжал смеяться в след малютке в плаще, крикнув напоследок еще одну самую обидную фразу, которую только слышал:       – По скорее бы тебя повесили, монах-призрак!       Целитель, больше не в силах слушать это, ускорил шаг, чуть ли не спотыкаясь об каменные, острые ступени. Обидчик смеялся ему в след, когда тот неуклюже спотыкался и едва падал. Но тут неожиданно над головой малютки раздался странный, скрипучий звук. Подняв голову, парниша увидел, как с крыши Богоматери медленно отломился довольно большой, серый камень. Булыжник полетел вниз, со свистом рассекая воздух перед собой. Целитель, не в силах оторвать взгляда, следил за полетом камня на фоне зимнего неба и окруженный большими хлопьями легкого и пушистого снега. Этот камень очень странно летел, не в низ, а на и скосок, прямо в сторону смеющегося школяра. Целитель, отойдя от шока, первый среагировал и крикнул школяру: «Берегись!», но было уже поздно. Камень со всей силы ударил прямо по голове школяра, беспощадно раздробив его череп на осколки. Смех резко затих, от чего, казалось, вместе с ним и затих весь мир вокруг, тело с глухим стуком упало на мостовую, этот противный смех застыл на мертвом лице, а глаза плотно закрылись на вечный сон. Снег под головой мертвеца начал медленно пропитываться темно-вишневой кровью, а рядом, как ни в чем не бывало, лежал тот самый булыжник, что только что убил его.       Целитель в ужасе и страхе смотрел на мертвое тело своего обидчика, застыв и окаменев, как маленькая статуя. На эту растущую лужу крови на снегу, на этот застывший, мертвый смех, на этот булыжник, упавший с самой крыши собора. Все тело бросило в дрожь, а спину и лоб прошиб холодный пот. Крик ужаса застрял твердым комом в горле, и сбившееся, дрожащее дыхание с шумом выходило из легких. Не в силах больше смотреть на этот остывающий труп, как его постепенно засыпает снегом, целитель на дрожащих ногах бросился к двери храма, хоть под тканью плаща невозможно заметить его напуганное лицо, но по его поведению и реакции видно, как страх сковывает все его движения, но при этом еще и побуждает бежать на всех порах и спрятаться у себя в кельюшке. Всем телом ударившись об деревянную дверь собора, мальчишка нескоро и в панике открыл ее, мгновенно залетев во внутрь и скрывшись в темноте храма, словно скворец скрывается во мраке своего дупла дерева. А после этого малютка старался еще неделю не выходить из своего убежища, боясь, что в смерти школяра могут обвинить его и повесить на Гревской площади.       Все парижане на этот неожиданный крик мальчонки, что редко когда срывается с его уст, выглянули из окон своих домов, - некоторые даже вышли на улицу, - и уставились в сторону площади у собора. Заметив там мертвое тело, истекающее кровью и скрытое под тонким слоем холодного, мокрого снега, горожане сначала испустили удивленные вздохи, напуганное этой картиной, а потом шумно загалдели между собой, как целая стайка птиц, что уселась в один ряд на высоком заборе и зачирикали что-то своим соседям.       Никто не понимал, что сейчас произошло, и кто убил несчастного школяра? Но ответов на эти вопросы никто не мог найти, тем более загадка была еще сложней, ибо труп валялся прямо у подножия великой владычицы Богоматери. Преступника по близости не было, зато находился рядом с телом мертвеца немного окропленный кровью камень. Парижане были в панике и в страхе, все говорили об этом наперебой. До сих пор тихие, морозные улицы теперь наполнились голосами людей и вскрикиваниями, испуганные вздохи и вопли доносились из каждого угла Парапетной площади и мостовой.       Сквозь этот шумный балаган, из одного разрыхлённого и старого домика с выбитыми окнами, вышел какой-то старик, одетый в дворянский наряд и держа в своих немного дрожащих, старческих руках пергаментную, желтоватую бумагу и черное, воронье перо, испачканное чернилами на самом остром кончике. Это был один из бедных, парижских философов, что недавно сидел спокойно в пустующем кабачке, дабы немного согреться.       Сидя у окна, старик все видел своими глазами. Видел, как камень с крыши собора упал на несчастную голову школяра, видел самого целителя, которого этот обидчик только что унижал. Видел, как тот мальчишка пытался криком спасти школяра, а потом в испуге убегал к себе в собор. Старик, выйдя из разваленного кабачка и оглядев суетившихся горожан, громким и хриплым голосом проговорил:       – Не бойтесь, парижане, никто из нас не убивал этого мальчишку! Я сам все видел собственными глазами из окна кабачка! – философ твердым и уверенным шагом стал приближаться к трупу человека. Парижане, затихнув, молча наблюдали за всеми действиями этого старика и ожидали от него все что угодно. Старик, низко нагнувшись к земле, взял своими длинными, окостенелыми и мозолистыми руками окровавленный булыжник и поднял его над своей головой, показывая тысячи парам глаз:       – Этот камень отломился от крыши Богоматери и упал на голову этому несчастному, когда он на глазах самого собора обижал целителя! Скорее всего, собор специально это сделал, чтобы наказать обидчика!       Горожане, как по сигналу, хором закричали на эти слова философа, опровергая и не веря всем этим событиям. Они все кричали поочередно одни и те же фразы, только в разных формулировках:       – Да этот колдун, скорее всего, сам сделал так, чтобы этот булыжник упал на голову бедняге! Что ты несешь, глупый старик?!       – Этого целителя нужно давно повесить!       – Зачем ты обвиняешь Владычицу, ты, мошенник?!       Но философ не прогнулся под этими криками озлобленных и ощетинившихся горожан, гордо и уверенно смотря в эти сверкающиеся глаза. Он как будто ожидал этих криков и отрицаний в его правоте. Философ положил камень обратно на снег и поднял руку перед людьми, дабы пытаясь их успокоить:       – Не стоит так гневно относиться к мальчишке, он не виноват в смерти этого человека, он всего лишь лечит! А собор совершил убийство, чтобы защитить целителя! Богоматерь заступилась за своего сына и не дала в обиду! Мать просто защитили своего ребенка!       После этого случая и слов загадочного философа, никто больше не смел поливать грязью малютку, боясь гнева великого собора и приговора себя к смертной казни. Теперь нет никаких сомнений, что целитель – дитя собора Парижской Богоматери. Эта старая, гордая мать, что усыновила этого малыша, теперь оберегает его. Не допустит, чтобы ее дитя обижали и делали больно. Не подпустит обидчиков к своему сыну. Как дикая, одинокая тигрица не подпускает других тигров к своему еще слепому и глухому детенышу. Довольно трогательное и необычное явление, что трогает за душу любому, даже черствому, человеку.       Итак, мы остановились на том, где наш уже знакомый целитель сидит в своей келейке, сгорбившись и наклонив сильно вперед свои плечи, и читал какую-то книгу в полном полумраке. Ни свечей, ни фонаря – нет никаких источников света, чтобы облегчить свое чтение, лишь пасмурный и тусклый свет зимнего дня через слуховое оконце еле как освещало страницы, да и то их закрывала тень от головы мальчишки. Так бы он просидел весь день один в темноте, но тут дверь в его комнатушку медленно с протяжным скрипом слегка приоткрылась и на пол упала багровая, яркая и шелковая ткань света от старого фонаря. В соборе всегда ходят по зимним утрам со свечами и светильниками, ибо внутри было еще совсем темно. А следом за этим полотном, что рассеивало мрак в келье, на пороге из темноты появился мужчина зрелых лет. Его алые глаза хищно и холодно сверкнули, словно орлиные, и смотрели они на согнувшегося пополам целителя. Судя по его сутане, можно сразу понять, что это один из священников собора Богоматери.       Не сводя свой непроницательный, холодный взор с парнишки, священник негромко позвал его слегка охрипшим и низким голосом:       – Шизо.       Мальчишка еле заметно вздрогнул, словно пробудившийся только что ото сна. Мгновенно и на дрожащих ногах он встал и повернулся к своему гостю, низко склонив перед ним голову и тихим, как будто журчание лесной речушки, голосом пролепетал, немного заикнувшись:       – Св-святой Отец…       Шизо – теперь мы тоже будем его называть – часто так называл этого священника, но и иногда просто отцом. Для маленького целителя этот мужчина был всем, что у него есть. Он единственный, кого он любил и кто заменил ему родителей. Единственный, любимый отец, хоть и не родной по крови.

***

      Это было шестнадцать лет тому назад, тогда этот священник был молодым и незрелым птенцом в Богоматери. Тогда он уже достиг возраста совершеннолетия и жил в этом соборе, служа Господу Богу и нося святой крест на своей шее. А когда-то давно этот священник пришел сюда весь полуживой полумертвый, еле державшиеся на ногах и испуская уже последние вздохи своей слабой, ничтожной жизни.       Еще будучи маленьким мальчишкой, весь ободранный, в холодную, зимнюю ночь, под покровом темноты и объятый морозным ветром вместе с белыми мотыльками-снежинками, что порхали на фоне черного неба, он прибежал в этот собор босиком и полуобнаженный. Весь посиневший и окоченевший от лютого холода и исхудавший от голода. Монахи беспрекословно приютили этого умирающего малыша у себя, одели в теплую одежду и накормили досыта.       Выкормив и пригрев у себя мальчика, от него пытались вынудить, откуда он, кто он такой и кто его семья. Но мальчишка молчал, не говорил никому, он был тогда нем и безмолвен, в его детских глазах они находили мелкий страх и равнодушие. Они пытались его вернуть к родителям, беря за руку и ведя к выходу из храма, но тогда парнишка, встревоженный и дрожащий от ужаса, падал на колени перед святыми и, обливаясь горькими слезами, молил их не возвращать, просился остаться с ними, говоря, что позади него ждет страшный ад и даже смерть. Монахам ничего не приходилось делать, как приютить у себя этого несчастного ребенка. Имени тоже он не говорил, тогда мальчишку прозвали простым именем Робе́рт. И он здесь живет и вырос под высокими сводами Богоматери, преданный этому собору в благодарность за приют и материнскую заботу.       Итак, когда этот священник был еще в молодом возрасте, в летнюю, теплую ночь, когда солнце еще до позднего часа освещало город своими последними, алыми лучами, на ложе для подкидышей в Парижской Богоматери лежал новорожденный, плачущий навзрыд младенец, закутанный в белое, льняное полотно. Багровый свет заката через небольшие окна и стрельчатый портал падал на искаженное в плаче, бледное лицо малютки и его беззубый, маленький рот. Его крик эхом разносился по собору, от чего, казалось, слышали даже люди за его стенами на улице.       Девушки-монахини стояли около младенца, окружив его, и о чем-то переговаривались, склонив друг к дружке свои головы. А неподалеку, спрятавшись в тени от солнечных лучей, стоял тот самый Роберт в сутане и не сводящий взгляд с детского ложа с младенцем. При виде этого брошенного и несчастного существа, как он сейчас, парень весь трепетал. Его взгляд был наполнен нежностью и отцовской любовью. Не мог он объяснить тогда, за что он полюбил этого ребенка, почему он испытывают это трепетное чувство. Он стоял в углу и не мог оторвать свои глаза от этого очаровательного, по его счету, создания. Он словно понимал этого малыша, в сердцах жалел малютку, вечно своим холодным и равнодушным взором обделял маленькое, извивающееся тельце ласковостью.       Неожиданно, ребенок замолк, усыпленный колыбелью одной из монахинь. Крик мгновенно затих, лишь слышалось младенческое бормотание и детское сопение малюсенького носика. Девушки, с облегчением вздохнув, куда-то отошли от ложа, оставив малютку спать в одиночестве. Роберт, воспользовавшись этим моментом, тихонько на цыпочках подошел к ложу, словно коршун крадется к гнезду соловьев. Склонившись над постелькой, парень начал осматривать мирно спящее лицо младенца, и не мог на любоваться им, как молодая мать сидит около колыбельки и ласково смотрит на своего спящего детеныша.       Роберт на минуту повернул голову назад, проследив за тем, чтобы монахини ушли далеко, потом бережно и аккуратно взял ребенка на руки. Держа в своих объятиях малютку, Роберт тихонько погладил его головку и прижал к своей груди, после чего так же тихо скрылся в глубины храма, спрятав ребенка в одной маленькой, забытой келейке, куда не один святой еще не заходил уже несколько лет.       Все слуги и монахи не могли понять, куда пропал подкидыш. Не знали, кто его похитил и как этот человек вообще смог бесшумно проникнуть в храм. Но через пару дней волнение стихло и все забыли про этого младенца, хотя беспокойство, что посторонний в соборе еще есть, не оставляло души святых в покое.       Парень каждый день приходил к своему приемному сыну, ночью носил он к одной женщине, что могла вскармливать его грудью. Роберт не знал и не понимал этих чувств к этому малышу, но когда он впервые его увидел, то почувствовал, что должен его усыновить, взять на свое попечение и вырастить. С любовью он выращивал мальчика, учил его и заботился о нем втайне от других. Назвал его этим необычным именем Шизо, что само навернулось на языке. Так проходили годы, младенец подрос, ему исполнилось примерно десять лет и мальчишка от любопытства решил прогуляться по собору, ибо отца довольно долго не было, а ребенку рано или поздно наскучивает сидеть на одном месте, запертый и спрятанный в комнате. Даже под наказанием Роберта не выходить из кельи, малыш все-таки вышел и показался на глазах всем монахам.       Просто не описать удивление и страх у всех святых, когда монахини узнали в лице этого мальчика того самого внезапно исчезнувшего младенца. Об этом явлении заговорил весь Париж, все ученые и философы стали разъяснять этот факт и это сверхъестественное явление. А Роберт ничего не говорил на этот счет, не признавался, что это он похитил младенца. Когда мальчишка вышел из своей кельи, его не было на данный момент в соборе, чем и совершил эту ошибку, хотя он знал, что придет это время, когда Шизо увидят все.       Дальше все стали говорить о духе собора, что сам взял этого ребенка, пока все святые не видели его, и вырастил где-то у себя в глубинах. А так же узнали о его даре целительстве, которое, по словам горожан, одарила сама Богоматерь. Вот так и стали этого мальчика называть сыном собора Парижской Богоматери.       А так он немало вылечил людей в Париже, даже сам, своими руками поднял на ноги Парижского епископа и каноника Богоматери, а так самого короля. От чего ему досталась эта чернильная, шелковая мантия и дворянская одежда.

***

      – Дитя мое, ты уже не спишь? – с заботой в голосе спросил священник, смотря с той прежней отцовской любовью на Шизо и освещая его светом от фонаря.       – Давно уже, отец, - так же тихо пролепетал парнишка, прижимая к своей груди ту книгу, что он только читал и, выпрямившись, взглянул на своего отца, позволяя свету озарить его бледное лицо, а взор черного кота ясно отражал в себе этот яркий огонек, словно две искры в очаге циклопа.       Роберт молча подошел к своему сыну и шершавыми, сухими губами мягко притронулся ко лбу мальчишки, оставив на нем свой невесомый, теплый поцелуй. Целитель слегка прикрыл глаза и слабо, смущенно улыбнулся. Отец погладил свободной рукой черные и лохматые волосы парнишки, а потом повернулся к выходу, на пороге кинув:       – Я пойду, не буду тебе мешать, - и священник закрыл за собой дверь, снова оставив сына одного в мрачной келье. Звук шагов медленно отдалялся от двери, и свет через прорезь блеснул в последний раз, осветив на мгновение пол, а потом исчез во мраке.       Шизо, оставшись один, глубоко выдохнул и положил книгу на стол рядом с засохшими травами. Немного покумекав у себя в коморке, парнишка зажег ту самую свечу, и темнота снова рассеялась вокруг пламени. Взяв в руку фарфоровое, слегка треснутое и запачканное по краям блюдце, на котором стояла свеча, парнишка вышел из своей кельи и направился в сторону винтовой лестницы. Поднявшись по ней выше, озаряя себе путь свечой, Шизо подошел к одной деревянной двери и открыл ее.       Целитель вышел на высокий балкон храма, откуда выходил хороший вид на Париж, и положил свечу на пол, которая от сильного и морозного ветра мигом потухла. Шизо медленным и мерным шагом подошел к балюстраде и облокотился на нее грудью, направив свой кошачий взгляд на Париж. Замерев и замолкнув, Шизо в немом забвении смотрел за эти крыши домов из прочной черепицы и покрытые тонким, снежным одеялом. Медные и железные трубы торчали к верху и пускали белый дым к небу, к серебристым облакам, затуманивая небо еще больше и закрывая от человеческих глаз.       Целитель, как статуя на крыше собора, долго и неподвижно глядел на город, обводя медовыми зрачками каждую крышу, улицу и человека. Из-за холода мало кто выходил сейчас на улицу, кроме тех же бродяг и нищих, у которых нет ночлега и крова над головой. Бледная кожа, казалось, еще больше сияла от падающего на нее утреннего света, а два морских янтаря сверкали и отражали в себе кровли домов, пустующие улицы и площади. Еще так постояв в молчании, мальчишка мягко погладил ладонью балюстраду, тихо промолвив:       – Ну что ж, матушка, вот и настал еще один день.       А потом так же молча ушел к себе обратно в келью, забыв лишь после себя потухшую свечу.
Примечания:
Отношение автора к критике
Не приветствую критику, не стоит писать о недостатках моей работы.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.