В понедельник я влюбился

1. Курт никогда не считал, что все получится по щелчку пальцев, он знал – придется пройти все круги ада и некоторые дважды, чтобы чего-то добиться. Он продирался через насмешки окружающих, травлю, угрозы, ежевечерне смазывал новые синяки и ушибы охлаждающими или заживляющими гелями, а утром, надевая очередной тщательно продуманный наряд, твердо знал, что тот снова будет испорчен. Курт часто падает, но всегда встает. Смерть мамы, попытка суицида Дэвида, предательство Блейна, болезнь отца, потеря брата – он умудряется перепрыгивать эти пропасти, хоть поначалу и уверен, что скатится в самый низ и никогда уже не вскарабкается на ту же высоту. Все, за что бы он ни брался, получается. Далеко не с первого раза, но если это не может его закалить, то что же тогда сможет? И Нью-Йорк покоряется, медленно, неохотно, лениво посмеиваясь и выдумывая новые преграды, ставит подножки и пригоршня за пригоршней сыплет на голову пепел несбывшихся надежд, но все же покоряется. Второй год в Нью-Йорке становится переломным и приносит все новое, словно смирившись с новым жителем и приняв его в свои объятия. Новая встреча со старым знакомым, потоки сообщений, возвращающих почти забытое ощущение счастья от того, что им восторгаются, – и новая квартирка на двоих. Тесно и шумно – идеально. С Чендлером смешно и просто, тепло и совершенно неспокойно, он не дает скучать и одновременно так трепетно оберегает в минуты отдыха, что незаметно для самого Курта занимает место не только в жизни и постели, но и в закрытом наглухо, как казалось Курту, сердце. Чендлер принимает радость Курта и делится своей, празднует чужие победы и восхищается так откровенно, что Курт чувствует, будто наполнен счастьем, как бутылка шампанского – пузырьками. Первые перемены происходят, когда Курт, окончив НИАДИ, пытается найти свое место на сцене. Рейчел, поймавшая счастливую звезду, всеми силами старается помочь и знакомит его с человеком, от которого зависит многое, от которого зависят многие. В том числе и она сама. Сначала Курт не осознает, думает, что не так что-то расслышал или понял, силится найти другой смысл во фразе «Нет, мистер Кейл не тот человек, которому стоит появляться в обществе, куда я открою тебе дорогу, если ты будешь хорошим мальчиком». Но через пару недель, с трудом отбившись от приставаний, которые любой мог бы принять за попытку насилия, он начинает прозревать. Рейчел отмахивается, смеется: – Курт, ну что ты выдумываешь, он уважаемый человек и примерный семьянин, зачем ему это?.. Курт мог бы задать тот же вопрос, если бы не синяки на предплечьях от сжимавших его руки пальцев. Их видит только Чендлер. Видит – и впервые молчит, позволяя Курту все решить самому. Курт предпринимает последнюю попытку поговорить, но не добивается ничего, кроме «Не зли меня, мальчишка» и «Либо мои условия, либо ты навсегда останешься никем». А через месяц, зачеркнув последний адрес в своей записной книжке, окончательно понимает, что музыкальная карьера в этом городе – да и вообще любая мало-мальски приличная карьера – для него закрыта. Изабелла сочувственно гладит его по плечу, говорит: – Прости, Курт, если бы я только могла что-то сделать. Курт кивает и уходит, не оборачиваясь. Чендлер говорит: – Ну их всех к черту. Я ушел из НИАДИ, поехали домой. И в этот раз молчит Курт, ему нечего ответить. Он проглатывает эту первую и пока единственную ложь Чендлера, запивая ее чувством вины. 2. Ник всегда полагал, что его жизнь будет очень простой. Не семи пядей во лбу, не блестящий спортсмен, внешность далека от идеальной, хоть девчонки и ведутся. Семья не богата, связями не хвастается. Наследство от далеких, находящихся при смерти родственников ему тоже не светит. Потому и живет Ник как захочется и как получится. И, если не считать неприятного эпизода с Карофски, все, в целом, получается замечательно. Летом после окончания школы Ник впервые сталкивается с необходимостью что-то решать и выбирать более чем сознательно – на всю оставшуюся жизнь. Но, если честно, ему все равно. Он уверен, что годам к тридцати-тридцати пяти женится, обзаведется домом и детьми, будет где-нибудь работать, пить пиво по пятницам и играть в футбол с друзьями по субботам-воскресеньям. Это его устраивает, его вообще все устраивает. И хоть определенные амбиции у Ника есть, покорить вершину горы или полететь в космос его не тянет. Он думает, не податься ли ближе к границе с Канадой валить лес: работа ему по силам, вполне по характеру, да и деньги неплохие. Но мать слезно уговаривает остаться хотя бы еще на несколько лет – отец с каждым годом сдает все сильнее, а ей одной не поставить на ноги младшую сестру Ника, которой только десять. Дело даже не в деньгах, просто Ника она слушается. Изо всей семьи только Ника и слушается. Ник без колебаний соглашается и остается, поступает в ближайший город в колледж. Там же устраивается на завод, пока на полставки подмастерьем – машиностроение так машиностроение, тоже и по силам, и по характеру – спокойная, размеренная работа, все по плану, по строгим указаниям, самому принимать какие-то стратегически важные решения не нужно, разве что в форс-мажорных ситуациях, но где их не бывает. Дорога – час на машине туда и час обратно – его не пугает и не утомляет, зато дома всегда ждет ужин, чистая одежда и собственная кровать. Да и зарплату гораздо приятнее отдавать матери, чем кому-то другому за крышу над головой. И друзья практически все остались в Лайме, кто-то, как и он, мотается в колледж, кто-то работает. А когда Ник случайно узнает, что Карофски переехал в Колумбус, ему кажется, что теперь-то в его жизни точно больше не будет никаких проблем, встрясок и передряг, все и дальше будет идти спокойно и размеренно. Ник быстро привыкает к новому графику жизни и к новым обязанностям, которые, кстати, оставляют ему вполне достаточно свободного времени – и для учебы, и для себя. Мелисса в Массачусетсе, поступила в Бостонский университет, и, помимо учебы в педагогической школе, явно не скучает. Не то чтобы Ник был против, что в их отношениях сейчас «временный перерыв», как выразилась Мелисса, предложив ему это. Он не сторонник измен, но раз уж пока свободен – не станет сидеть один. А если ей это оправдание позволит не чувствовать себя виноватой, случись что, а Нику – не ощущать на себе рога, то он тем более за. Каждый раз, получая от нее письмо ни о чем («Такая была глупая лекция», «Все так интересно», «Тут совсем уже холодно», «Слишком шумно, не так, как дома», «О, ты попал в команду колледжа, пока только лайнмен или лайнбекер? Ну ничего, и до квотербека снова дорастешь», «Думала, приеду на Рождество, но подруга пригласила к ней»), он усмехается, берет куртку и идет в бар. Не за девчонкой, ну, не каждый раз, а просто чтобы не сидеть одному. Конечно, он скучает, сам-то себе Ник легко может признаться. Но спроси его кто об этом – рассмеется в лицо. В лучшем случае. Стивен, лучший друг, который даже на завод пошел вместе с ним, и тот не лезет с расспросами, знает на собственной шкуре, чем это чревато. И как не скучать – два года вместе; верхний ящик тумбочки наполовину забит всякими сувенирами, подарками, открыточками; секс – едва только Ник просил, да даже если и не просил – любая его фантазия была удовлетворена. А с этим у него проблем никогда не возникало, как и у Мел – с излишней скромностью. Только в глубине души Ник почему-то уверен, что Мелисса все равно будет с ним, вернется, как закончит учебу. Он даже пару раз допускает мысль, что именно с ней однажды и создаст семью. И раз уж она приезжает домой на летние каникулы, Ник ни словом не упоминает месяцы, когда они были врозь. Ни в первое, ни во второе, ни в третье лето. А потом Мелисса опять уезжает, и у Ника снова все просто – учеба, работа или тренировка в колледже, уроки с Надин, бутылочка пива дома под телевизор или в баре с приятелями. Да время от времени секс на заднем сиденье машины или, если повезет, у девчонки дома – не к себе же их тащить, этих знакомых на одну ночь. Наступает очередное жаркое лето – лето, когда Мелисса должна вернуться домой после окончания колледжа. Ник сдает последние экзамены, получает диплом и договаривается о постоянной работе на заводе. Он третий день кайфует в отпуске, когда получает очередное письмо от Мел и читает «Прости, Ник, я выхожу замуж. Ты порадуешься за меня? Мы же друзья?». Только какая, к черту, радость? Какие, на хуй, друзья? Ник даже не помнит, как она пахнет – еще бы, не видеться восемь месяцев. «Конечно, будь счастлива», пишет он в ответ. «Нарожай ему кучу ублюдков и стерв», добавляет мысленно. Но не пишет, не видит смысла в том, чтобы обижать часть собственного прошлого. Тем более что от этого все равно никому не станет легче. Потому что ему – уже стало, отпустило незаметно как-то. Просто противно, вот так – без каких-либо намеков, без перехода от «люблю, скучаю» к «мы совсем чужие». И давит что-то на диафрагму, мешая дышать, – обида на слепоту, что ли, собственную да осколки былой уверенности в своей будущей жене. – Надин, – говорит он сестре, прежде чем уйти в бар, – никогда не будь сукой, Надин. 3. Курт заново учится жить в маленьком городе. Поначалу они с Чендлером остаются каждый в своем прежнем доме, но потом родители Чендлера помогают решить этот вопрос – забирают пожилую тетушку к себе, а молодой семье остается дом, в котором Чендлер провел половину детства, – дом его бабушки. Курт медленно привыкает к новой обстановке, спасает только работа. Он думает, что удача все-таки не совсем отвернулась от него, когда устраивается в спортивный клуб тренером по йоге – раз в Нью-Йорке занятия помогли не сломаться, тут они должны помочь выжить. Чендлер носится по дому со своим неиссякаемым и невыносимым энтузиазмом. Приводит все в порядок, занимается в саду, обустраивает комнаты, переделывает кухню, указывая рабочим, что и как, быстрее, чем они могут это воспринять. А когда ремонт заканчивается, продолжает расставлять, декорировать, менять местами вещи и мебель… Полгода спустя Курт, несмотря на все дыхательные практики и медитацию, все-таки срывается. – Как, объясни мне, как ты можешь вести себя так, словно ничего не произошло? Словно все так и нужно. Как, Чендлер?! – кричит он. И Чендлер останавливается, сжимается, становится меньше под тяжестью сломавшегося. – Я не могу иначе, Курт, – произносит он едва слышно. – Может быть, мне нужно даже больше времени, чем тебе. Давай просто переживем это. А потом подумаем, что будет дальше. Курт крепко зажмуривается – он никогда еще не видел Чендлера таким, не знал, что тот может быть настолько беззащитным и потерянным. И всеми силами старается запомнить этот момент на всю жизнь, чтобы больше не причинять боли тому, кто, кроме отца, так его поддерживает и, наверно, даже любит. Они пытаются жить. Чендлер устраивается на работу в музыкальный магазинчик, занимается домом, учится готовить – записывается на кулинарные курсы. Курт берет максимально возможное число групп, но все-таки старается сделать так, чтобы Чендлер не чувствовал себя обделенным вниманием. Первую годовщину возвращения домой они отмечают первым грандиозным скандалом – Чендлер хочет двигаться дальше, а Курта никогда не привлекал Лос-Анджелес. Чендлер готов попробовать себя в ситкомах и рекламах, Курт вспоминает Купера и твердо говорит, что ни за что на свете не займется подобным. Через пару дней, когда оба выдыхаются, они все-таки разговаривают спокойно. – Поезжай, Чендлер, – говорит Курт. – А я останусь здесь. Если нельзя здесь – съеду к отцу. И буду тебя ждать. – А если у меня все получится? – спрашивает Чендлер. – Если все получится, ты приедешь туда, ко мне? – Какая разница, где преподавать йогу, – неопределенно пожимает плечами Курт. – Я не хочу без тебя, – упрямится Чендлер. – Просто не смогу, понимаешь? Курт кивает: – Я буду ждать тебя. Разбогатеешь, купишь нам виллу на берегу океана, и я к тебе перееду, – обещает он, надеясь, что улыбка не выглядит совсем уж фальшивой. Чендлер уезжает, а Курт честно пытается прислушиваться к себе. Он все ждет, когда придет эта невыносимая тоска, что стала его верной спутницей с первого же дня их с Блейном разлуки. Но ни через неделю, ни через месяц ему не хочется звонить Чендлеру, едва наступает утро, не хочется ежевечерне писать сообщения с пожеланиями красивых снов. Курт пишет и звонит, конечно, но лишь для того, чтобы поддержать Чендлера, оправдать его ожидания, дать хотя бы толику необходимой уверенности в том, что кто-то в него верит. А вот что приходит – так это понимание, что дышать в эти недели гораздо легче. Чендлер возвращается через восемь месяцев, опустошенный и уставший. – Я не смог, не смог, – повторяет он, не слушая утешения и уговоры Курта. – Там все так же, как в Нью-Йорке, – говорит он наконец, и Курт холодеет от одной только мысли о том, что могло произойти – или произошло – с Чендлером. – Все куплено, – продолжает Чендлер, – и все имеет цену. Слишком высокую, чтобы я мог заплатить. Курт обнимает его и тихо вздыхает, скрывая разочарование. Какой-то частью себя он надеялся, что Чендлеру повезет: получит какую-нибудь роль, втянется в ту жизнь и забудет Курта. А Курт окончательно освободится от невыносимого груза чувства вины. 4. Ник снова видит Лайму через год десять месяцев одну неделю и три дня. Он тяжело ступает армейскими сапогами и почти не двигает левой рукой. Морщится на слезы матери и гладит Надин по волосам: – Хэй, а помнишь, как я подбрасывал тебя в воздух, когда ты была мелкой? Мать слишком много над ним плачет, несмотря на то, что Ник не чувствует, что его нужно оплакивать. А Надин и правда совсем взрослая – через год уже и сама поступит в колледж. Ник пару недель присматривается к обстановке, прикидывает свои силы и возможности, считает накопленное и получает выплату в военной страховой компании. Он не сомневается, когда вкладывает почти все деньги в покупку небольшого дома и подписывает кредитный договор на недостающую сумму. И позже, забрасывая в верхний ящик новой тумбочки значок боевого пехотинца и звезду за службу и укладывая на новую кровать новый матрас, Ник решает – и правда хорошее приобретение. Даже если он куда-то и свалит из Лаймы, Надин будет где жить. Он вспоминает о Стивене в первый же вечер дома, но встретиться с ним почему-то не торопится. То ли ему не хочется ничего объяснять, то ли он думает, что приятель его попросту не поймет – Ник не уверен, но тянет неприлично долго. И когда наконец заходит в гости, сразу понимает – это их последняя встреча. – Чувак, до меня долетали слухи, что ты женился и вы ждете ребенка, но мне никто не сказал, что ты его сам же и вынашиваешь. – Да иди ты, – беззлобно огрызается необъемный Стивен и расплывается в улыбке. – До меня тоже кое-что долетало, но вряд ли ты реально подставлялся под пули. Ты слишком любишь свою шкуру. Ник через силу усмехается, и бывший друг только разводит руками. – Ну и ну. Расскажешь? Ник отрицательно качает головой. Стивен безразлично пожимает плечами. – Ладно. Ну что стоишь-то, садись давай, бери пиво. Когда ты свалил, я устроился на другой завод, платили больше, а мне же пофиг, чем заниматься, сам знаешь. И месяцев восемь назад там какая-то хрень случилась. Завод прикрыли на пару дней, а всей нашей смене отвалили нехилую компенсацию. Нам с Нэнси хватило на первый взнос за дом и на мебель. Так что я не жалуюсь. Он тянется к очередной бутылке пива, а Ник задумчиво кусает нижнюю губу, думая, что и с головой его бывшего друга тоже случилась какая-то хрень. Или, может, Ник просто не замечал, что Стиву так на себя плевать? Может, думает Ник, он вообще ничего не замечал? – Док говорит, что это проблемы со щитовидкой, ну там от радиации или какого химического отравления, – Стивен все так же безразлично машет рукой, – так что я пока на больничном, завод все оплачивает, а мне и горя нет. Ник уходит, не оставшись на ужин, и впервые в жизни испытывает искреннюю благодарность – лучше уж подранное плечо, чем такая вот незавидная участь. Если бы он ещё знал, кого благодарить. 5. Курт довольно быстро перестает думать, что эту работу ему подкинула удача. В своем зале ему просто – две группы беременных, две детские, а в остальных по одному-два парня. И не из тех, на кого Курт бы мог запасть, даже будь они не натуралами. Но на первом этаже здания огромный тренажерный зал – личный рай Курта Хаммела. Или личный ад. Потому что и раздевалка, и душевые – общие. До возвращения в Лайму Курт был уверен, что его сексуальная жизнь в полном порядке. Да, он так и не научился об этом говорить, не всегда понимал желания собственного тела, но самого секса у него было в достатке. Иногда даже в избытке. И Чендлер не выглядел недовольным. Но, стоя у двери тренажерного зала, Курт забывает, как дышать, и часто не может понять, откуда в его голове берутся все те непристойные картинки, от которых потом так сложно избавиться. В отличие от Чендлера, порно он все так же не смотрит. И только тут, в клубе, приходит понимание, что сила его не пугает, как он полагал раньше, она его заводит. Заводит так, что приходится заскакивать в кабинку туалета и закрывать глаза, давая волю воображению. А щеки обжигает то ли стыдом, то ли легкой обидой оттого, что все это не более чем фантазии. Курт лишь однажды позволяет себе признаться в том, что ему чего-то не хватает. И Дэвид, выслушивая чуть перебравшего друга, впервые говорит: – Смени партнера. Чендлер неплохой парень, но он не даст то, что тебе нужно. Курта до тошноты пугает собственное откровение и спокойная уверенность Дэвида, но он не может перестать об этом думать. 6. Ник стискивает зубы и внимательно следит за мелькающими перед глазами звездочками, пока врач осматривает его шрамы, поднимает его руку вверх и водит ею из стороны в сторону, прощупывает мышцы. – Все можно восстановить – и подвижность, и силу. Не так, как раньше, конечно, но работать будет. Если ты для этого сам хорошо поработаешь. Ник кивает – не в его интересах становиться инвалидом в двадцать четыре. – Массаж, прогревания – это сюда, в клинику, вот направления. Это рецепты, мази сам втирать будешь. Через пару месяцев можно будет вернуться к спорту, но не форсируй, а то только навредишь, и пока никаких физических усилий. Каждые две недели ко мне на прием, – он даже не отрывает взгляда от монитора, пока все это говорит. Ник кивает и кивает, как китайский болванчик, берет направления, рецепты и пачку визиток. – И вот еще. – К пачке белых визиток добавляется одна золотистая. – Это лучший психотерапевт в городе, работает, правда, в другой клинике, но тебя примет, я договорюсь. Ник едва успевает открыть рот, как врач его перебивает: – Это необходимость. Твой контракт закончен, но ты все еще военный, хоть и в резерве, и обязан пройти курс психотерапии. Считай, что это приказ. *** Спустя пару часов Ник крутит визитку в пальцах и хмурится. На визитке, как и на табличке возле двери кабинета, значится «Лиза Дженкинс. Психотерапевт». Ни номера телефона, ни электронного адреса, ни медицинского звания. Ник не понимает, что он тут вообще делает или что будет делать, и надеется, что она напишет какое-нибудь заключение, освобождающее его от необходимости посещать этот кабинет. Дверь открывается, Ник встает, лениво заходит внутрь, оглядывается и насмешливо-скептически поднимает бровь, когда видит мисс Дженкинс – ее макушка вряд ли достанет до его плеча. – Мистер Гилберт, устраивайтесь удобнее, – говорит нимфа в белом халате, похожая из-за своих больших очков на стрекозу, моет руки, улыбается, оглядываясь через плечо. – Что Вы помните, – спрашивает она, сразу переходя к делу, едва возвращается за стол, – что произошло в тот день, когда Вы решили пойти на военную службу? Ник думает, что проще это еще раз пережить, чем обо всем вспомнить и рассказать, и хмыкает: – Не подскажете, когда ближайший рейс на Ирак? Мисс Дженкинс непонимающе приподнимает бровь. Нику интересно, почему она не носит линзы. Может, это такая защита от пациентов, думает он. Ник представляет ее с распущенными волосами – наверно, они до середины спины – и в легком платье, голубом, ей бы пошло. Туфли на шпильке ему представлять не нужно, он их просто рассматривает. Тонкие лодыжки и тонкие шпильки. Ник не понимает, почему она его не возбуждает. Он откидывается на кушетку и переводит взгляд на потолок. Он помнит постоянную жару и пыль, от которой свербело в носу и першило в горле. Серые стены и новые дома Эль-Фаллуджи, так и не отстроенной до конца заново. Разрушенные мечети, покрытые слоем песка. Стрекот вертолетов и удары щебня и камней по спине, когда снаряды взрывались где-то поблизости от старых зданий. Помнит, как собирать и чистить автомат и звук защелки магазина. Первый выстрел, попавший в цель. Красную точку лазерного дальномера на груди сержанта и обжигающую боль в плече. Размытые лица врачей и грязные стены больницы. И последнее, что Ник сейчас хочет вспоминать, – причину, по которой теперь вынужден все это помнить. – Давайте перенесем сеанс, – просит он у потолка. – Или можете записать, что у меня временная амнезия. 7. Чендлеру необходим отпуск, Курту – тренинги по йоге. Они оба долго колеблются, но все-таки собираются и едут в Нью-Йорк. Спустя эти два с лишним года город оглушает их звуками и слепит яркими неоновыми огнями – как в первый раз. Курту остро не хватает Рейчел и их завтрака у Тиффани, пустой сцены и песни на два голоса, но он не собирается ошарашить бывшую подругу сообщением о приезде. Курт знает – у Рейчел все отлично, радуется ее успехам как своим, но совершенно не хочет сочувствия ни в ее взгляде, ни в прикосновениях тонких пальцев. Пока Чендлер проводит дни и некоторые вечера со своими бывшими однокурсниками, Курт посещает тренинги и лекции, учится принимать новые позы и обсуждает ошибки, постигает суть Сансары, хоть все так же не признает ни одну из религий, и изучает тонкости медитации. И все глубже и глубже погружается в себя, замыкается в себе, заставляет себя не думать о том, что могло бы случиться в его жизни – и в этом городе, если бы он, смеясь, не отвернулся от Курта. Месяц проходит слишком быстро для одного и тянется слишком долго для другого. И когда они возвращаются в Лайму, Курт чувствует себя почти счастливым. Он успел забыть, как это бывает, когда задыхаешься от того, что тебя окружает все чужое и чуждое, и не хочет привыкать к этому теперь. Курт не может не заметить, что Чендлер тускнеет и сдувается – снова, становится раздражительнее и резче, словно у него и не было этого шумного отдыха. И все возвращается к той же точке, только Курт смотрит на происходящее сквозь призму отрешенности, будто решил там, в Нью-Йорке, что иного в жизни уже не будет и остается лишь плыть по течению. 8. Когда врач наконец-то дает разрешение на посещение спортзала, Ник ловит дежавю: в последний раз подобное облегчение он испытал в госпитале, когда его избавили от дыхательных трубок и позволили вдохнуть самостоятельно. Приятно пройтись по знакомому спортивному клубу, где не был почти три года, приятно увидеть знакомые лица, приятно узнать, что тебя помнят и даже рады тебе. Ник начинает с малого, как когда-то в детстве, и все равно занимается через силу, то и дело останавливаясь и разминая гудящее плечо или сведенную судорогой руку. День за днем, неделя за неделей – ему становится легче, а вес гантели становится больше, хотя и близко еще не подходит к тому, что может поднять правая рука. Но одним весом Ник не ограничивается, восстанавливать подвижность – тоже не самая простая задача. Профессиональный массаж и мануальная терапия через боль и обкусанные губы, разминка на станках – матом сквозь зубы, упражнения на растяжку – нет, это не слезы, это пот. Ник чувствует на себе взгляды – любопытствующие, заинтересованные, сочувствующие, уже умеет их различать, умеет не обращать на них внимания, умеет вежливо улыбаться и не скрывать шрамы рукавами футболки, предпочитая более удобные майки. Единственное, что ему почему-то не нравится, – так это чрезмерное внимание женщин. И впервые он жалеет, что тренажерный зал в этом спорт-клубе общий. Пару раз Ник слышит в раздевалке знакомое имя, и все равно ему хочется по-детски потереть глаза, когда через месяц он сталкивается с Куртом Хаммелом, одним из главных действующих лиц своего давнего кошмара. – Хаммел? Так я не ослышался. Тренер по йоге, серьезно? А как же Бродвей и песенки? – Гилберт. Серьезно? Ты думаешь, что что-то знаешь о моих мечтах, моей жизни и жизни вообще? Ник полагает, что обмен любезностями вполне можно считать оконченным, отворачивается, расстегивает и снимает кофту, молча отвечая на его вопрос. – Ого, – не удерживается Курт, – где это так тебя? – Ты думаешь, что что-то знаешь о моих мечтах, жизни и жизни вообще? – безразлично пародирует Ник. – Ирак, – отвечает без паузы и без колебаний. Пока Курт думает, что ответить и нужно ли что-то отвечать, Ник осторожно мнет плечо, разогревая мышцы, с силой растирает онемевшую до локтя руку, и, не останавливаясь ни на мгновение, сжимает в ладони эспандер. Курт садится рядом с ним на лавку. – Прости, Гилберт, я не хотел быть грубым. Ник думает, что, по большому счету, им нечего делить, и кивает: – И ты, Хаммел. Значит, снова тут? Веселая жизнь, да? – Еще какая, – горько усмехается Курт. – Ты тоже не скучал. – Да как-то не пришлось. – Ник удивляется самому себе – отчего вдруг так спокойно разговаривать с Хаммелом, которого и видел-то только пару минут, да несколько раз мельком, не задерживая внимания. Пальцы разжимаются, выпуская кольцо, и тут же непроизвольно сжимаются в кулак, когда по руке проходит очередная судорога. Ник стискивает зубы до скрипа и старается не кривиться от боли. Курт поднимает укатившийся эспандер, смотрит встревожено. – А ты не рано силовые упражнения начал? Ник мотает головой: – Не, врач сказал, что пора. Пойду я, инструктор уже, наверно, ждет, – кивает на вход в зал. Курт протягивает ему эспандер. – До встречи. Если хочешь, заходи в кафе на втором этаже, через час, после занятия, я буду там. Курт не знает, зачем это говорит, зачем вообще разговаривает с Гилбертом. Но, глядя ему в спину, вспоминает Дэвида и собственное жгучее желание подчиниться чьей-нибудь силе. Он помнит, конечно, что Гилберт натворил. Но что тогда, что теперь почему-то думает, что дело совсем не в гомофобии Ника и что сам Ник такой же гомофоб, как и Дэвид. 9. Разговаривать с Гилбертом просто. Курта удивляет это открытие, пожалуй, даже больше самого факта, что они разговаривают. Каждый день, потягивая в кафе очередной витаминный коктейль, они обсуждают фильмы или книги, Курт даже рассказывает о Нью-Йорке, возвращении в Лайму и без подробностей – о Чендлере. Как-то негласно устанавливаются рамки – Курт не спрашивает про Ирак и не говорит о Дэвиде. Если и есть какие-то ограничения со стороны Гилберта, Курт их не чувствует. То ли Гилберт стал тактичнее, думает Курт, то ли ему все равно, о чем говорить, и он лишь каждый раз придерживается затронутой темы. Второе открытие уже не удивляет – с Гилбертом легко смеяться. Даже над прошлым. И легко быть собой, не пытаясь что-то скрыть или замять. Легко молчать, просто сидя рядом. С третьим открытием приходит паника. К Гилберту легко прикасаться – Курту ничего не стоит размять ему руку до плеча, плечо он не трогает, боясь причинить боль; или подать смешанный коктейль, скользнув кончиками пальцев по его пальцам; или помочь надеть куртку, когда рука после тренировки гудит так, что Гилберт старается ею не шевелить. С прикосновениями приходит возбуждение. Курт даже вводит новую «привычку» – повязывает кофту на пояс, чтобы свисающие рукава скрывали пах. Но скрыть от себя желание, обретшее форму, Курт и не пытается. Только надеется, что эта блажь пройдет как можно скорее. 10. Ник не совсем понимает, что его влечет в кафе спорт-клуба в первый раз. Простое любопытство, желание общения, раз дорога к Стивену заказана, или что-то иное. Но через пару дней он понимает, что ему почему-то нравятся их тихие передышки. Хаммел оказывается совсем не таким, каким его рисовало воображение Ника. Чуть манерный, да, но без излишеств, как в меру кокетливая девчонка, не более того. К Хаммелу тянет, понимает с удивлением Ник, когда идет к дверям зала для занятия йогой, обнаружив пустое кафе. Он пытается оправдать это быстрой привычкой к разговорам с приятным собеседником. И замирает перед дверью, едва приоткрыв ее, когда видит Хаммела в позе… Ник не знает, как оно называется в йоге, но «раком» – это лучшее определение, всплывающее в его голове. Ник осторожно прикрывает дверь и возвращается в кафе, радуясь тому, что есть немного времени, чтобы успокоиться и понять причину собственного стояка. Он не обманывается тем, что у него встало на глубоко беременных женщин. Ник зачем-то вспоминает, что самые бурные оргазмы у него всегда случаются во время анального секса. И это не улучшает его испортившегося настроения. В отличие от теплой улыбки растрепанного Хаммела. И тут тоже есть над чем подумать. 11. Ник снова лежит на кушетке в кабинете психотерапевта – чертовы предписанные процедуры. Край кушетки неприятно врезается в икры; видимо, она рассчитана на лилипутов, думает Ник. Но сегодня, пожалуй, его не раздражает ни этот кабинет, ни нимфетка, явно по ошибке ставшая врачом, ни необходимость о чем-то говорить. Сегодня он хочет говорить, и, вероятно, ему даже нужны ответы, а значит, вполне можно отойти от темы службы. – А раньше Вы испытывали тягу к лицам собственного пола, – спрашивает мисс Дженкинс и тоненьким пальчиком трогает дужку очков. Она всегда поправляет очки, если ей действительно интересно, что он говорит. Ник поворачивает голову и смотрит на нее, прежде чем ответить. Все пытается понять, хочет он ее трахнуть или нет. – Нет, – говорит он. – Да. Черт, я не знаю! Он рывком поднимается и садится, упирается локтями в колени и сжимает руками голову. Ник хочет, чтобы она сказала «Тише», или «Спокойнее», или еще что-нибудь подобное, чтобы он мог с чистой совестью взорваться. Но она молчит. Поправляет очки. Смотрит на свои идеальные ногти, а потом спрашивает: – Может, в другой раз, когда Вы будете готовы к этому разговору? Ник хмуро глядит на нее исподлобья, с растрепанными волосами и чувствами. – Я не буду ложиться, – заявляет он и отходит к окну, качается на пятках, засунув руки в карманы. – Я не знаю, – повторяет уже тише, действительно задумывается. – Слушайте, а может, это из-за ранения мне мозги переклинило? Ник невесело хмыкает, прикусывает губу, смотрит сквозь жалюзи на бегущие по небу облака. А потом выкладывает все о том, что так долго и усиленно забывал, о кафе и дурацкой злости напополам с непонятной ревностью, лишней бутылке пива и бессонной ночи, о баллончике с краской и отвращении, кривой надписи и ужасе, скрытом за бравадой и смехом, о страхе и невозможности простить самого себя. И не дает ей сказать ни слова, уходит, не уточнив дату следующего приема и забыв, что искал ответы. 12. Каждое утро Курт чувствует себя виноватым перед Чендлером, но избавиться от образа Ника во время утреннего душа даже не пытается. Как не пытается и прервать их общение или хотя бы свести его к минимуму. Он оправдывает себя тем, что у Чендлера довольно много друзей, с которыми тот постоянно видится, – плюс еще регулярные поездки в Нью-Йорк на выходных. Курт сам их поощряет, ему нравится, что Чендлер возвращается довольным и веселым после этих встреч. К тому же они с Ником просто общаются, ничего более. И даже немного меньше, чем поначалу. Полчаса-час пару раз в неделю – не то чтобы это было криминально. Если бы еще не отчаянное желание, чтобы это стало криминальным. Но одного его желания совершенно не достаточно, а со стороны Ника Курт не видит ни малейшего намека. Он пытается найти успокоение в медитациях, а неудачи списывает на то, что еще не до конца усвоил новые упражнения, не до конца расслабляется, не до конца избавляется от мыслей – прикладывает слишком мало усилий, чтобы от них избавиться. Зажигает очередную пачку ароматических палочек и обещает себе не расстраиваться, если снова не все получится. Оргазм вместо просветления, грустно усмехается Курт, пожалуй, не самая плохая замена. 13. Ник думает, что все идет гораздо хуже, чем он предполагал. Устроиться водителем школьного автобуса – не предел его мечтаний, но на большее пока рассчитывать не приходится. Впрочем, оплата и график его устраивают. И беспокоит совсем не это. Ник понимает, что изменился, что секс без знакомства – это, конечно, здорово, только почему-то не хочется. Хочется стабильности, вот же, усмехается он собственным мыслям, за один вечер нахватался ереси от Стива. Хуже всего, что тянет к Хаммелу. Вот уж у кого стабильность, качает Ник головой. И как со всем этим бороться, Ник не знает. А главное, чего он не знает, – стоит ли бороться. Или, может, пойти и взять то, что хочется. Правда, он не уверен, что это желание не одностороннее. И совсем не уверен, что сможет. Потому что – да, ладно, компании типа NOH8 и все такое. Но он рос в Огайо, а здесь уровень гомофобии периодически зашкаливает, особенно в маленьких городках. И внезапное влечение – это вроде как предательство всех тех «идеалов», на которых строилась его жизнь. Хотя на другой чаше весов предательство самого себя. И это основательно подвешивает Ника. Но от гей-порно подташнивает, снова пытается найти лазейку для побега Ник, вспоминая, как пытался посмотреть пару роликов, чтобы понять самого себя. Мутило несколько дней, но на общении с Хаммелом это никак не сказалось, словно тот вне категорий. 14. – Жаль, что здесь нельзя курить, – качает головой Ник, разминает плечо. – Вы же не курите? – уточняет нимфа. – Нет, – усмехается Ник, – но ужасно хочется. – Когда Вы здесь, – понимает она то, что он замолчал. Ник только кивает. – Если Вам так некомфортно, зачем Вы говорите о личном? Могли бы сделать как все остальные – те, кому по какой-либо причине приходится посещать мой кабинет. Они придумывают пустые, ничего не значащие сны, рассказывают о незначительных бытовых мелочах и волнуются о счете в будущем бейсбольном матче. Ник задумчиво смотрит на нее: – Знаете, как-то не пришло в голову. Да и какой смысл так бездарно тратить время? Раз уж я все равно вынужден сюда приходить, чтобы правительство Соединенных Штатов пребывало в уверенности, что я не выйду на улицу с оружием и не снесу кому-нибудь башку. Она приспускает очки, проведя пальцем по переносице, и смотрит на него поверх стекол. – У вас был негативный опыт в отношениях с девушками? – Слишком мало вопросительных интонаций, но Ник предпочитает воспринимать это как вопрос. – Если Вы про секс, то нет, осечек не было. – Я про отношения, мистер Гилберт. – Нет. У меня была одна девушка, долго. – Ника и самого удивляет, как это звучит. В этот момент он почти чувствует запах волос Мелиссы, почти ощущает кончиками пальцев шелковые пряди. А три года назад не смог вспомнить, как ни пытался. Нимфа молчит, что-то записывает в своем блокнотике остро заточенным карандашом. – Нет, это не было негативным опытом, – кивает Ник собственным мыслям. – Когда Вы это поняли? Ник снова отходит к окну, смотрит в серое небо. – В первый раз тогда, когда трахал на заднем сиденье своей машины какую-то чирлидершу, в последнюю ночь перед отъездом в Вашингтон, а потом – в самолете, когда нас перебрасывали с одной базы на другую и мы, чтобы не заснуть, трепались о девчонках. – Вы часто ей изменяли? Ник хочет ответить «да она первая начала», но понимает, как по-детски это звучит, поэтому только безразлично пожимает плечами. – У нас вроде как был перерыв. – И он плавно перетек в расставание? – Нет, он резко перетек в «Ник, я выхожу замуж». Но какое это имеет отношение к тому, что у меня встает на… Он осекается и поворачивается к ней. Она смотрит на него, крутит очки в руках. – Вам пойдут линзы, Лиза, – озвучивает он свою давнюю мысль. – Для Вас – мисс Дженкинс, – нимфа мягко улыбается и снова надевает очки. Ник только согласно кивает. – Я бы сдох с ней со скуки, – продолжает он. – Вы считаете семейную жизнь скучной? – Нет, я, вообще-то, много об этом думал. Я хочу семью, детей. Двоих или троих. Но Мелисса… – он не знает, как объяснить то, что чувствует сейчас, вспоминая собственные мечты пятилетней давности. – Она подходила мне, – говорит он наконец, – мы друг друга понимали и в постели, и вне ее, хоть общих интересов у нас и не было. – Вы любили ее, мистер Гилберт? Ник умеет, конечно, врать самому себе, но вряд ли сейчас подходящий момент. – Никогда об этом не думал, – снова пожимает он плечами. И вдруг ему становится смешно. Горько и смешно одновременно. – Черт возьми, я… Мое долбаное самолюбие едва не стоило мне жизни… В глазах мисс Дженкинс нет ничего, кроме понимания, но Ник легко представляет, как она сочувственно гладит его по голове. – Знаете, – произносит она после долгой паузы, – вот что странно: вы такой смелый человек, мистер Гилберт, не побоялись все бросить и пойти служить, подставлялись под пули. Но теперь страшитесь признаться обществу, что на данном этапе жизни Вас интересует не женщина, а мужчина. – Но это же… – Ник запинается, подбирая слово, – ненормально?.. – Ненормально? – переспрашивает мисс Дженкинс и смеется. – Если вспомнить историю, когда-то и рыжеволосых объявляли ведьмами и сжигали на кострах. Гомосексуальность не является психической патологией, – говорит она и постукивает карандашом по столу. – Конечно, в нашем штате все пока еще грустно в этом плане на законодательном уровне, но посмотрите на статистику: уже тридцать два штата разрешили заключение однополых браков. И, судя по социологическим опросам, все большее и больше людей с симпатией относятся к гомосексуальным парам. Только Вы можете решать, кого любить, – мягко улыбается она, – и с кем жить. Ник задумывается, снова смотрит сквозь жалюзи на низкие рваные облака. – Не наступайте себе на горло, – продолжает мисс Дженкинс, – не вешайте на себя социальные ярлыки. Вы произнесли слово «ревность», рассказывая о своем однокласснике, и слово «скука», говоря о подруге. У Вас не было сексуального контакта с мужчинами, но девушек было немало. А в кого Вы были влюблены? Ник поворачивается к ней и широко улыбается: – В себя. 15. – Чендлер, а почему бы нам не попробовать поменяться ролями? – сдается Курт. Его почти выкручивает от желания. И хоть Курт, конечно, понимает, что это будет жалкая замена того, чего ему хочется, но сейчас готов даже на это. Не то чтобы он не думал об этом раньше – для Чендлера, но Чендлер и сила… смешно, да. – Ты в порядке, Курт? – В голосе явно слышится беспокойство, но не более, ни намека на заинтересованность. – Угу, – кивает Курт, – а ты не ответил на вопрос. Чендлер просто безразлично пожимает плечами: – Мне этого не нужно. Курт стискивает зубы и молчит еще пару недель. Вспоминает все шутки про накачанные мышцы только на одной руке, про волосы или мозоли на ладони – наверно, он мог бы уже собрать мини-книжку подобных высказываний. И все-таки самоирония не спасает от горечи этих механических оргазмов после разговоров с Гилбертом. – Чендлер, – пробует Курт еще раз, – ты не подумал над моим предложением? – Курт, я же сказал, мне этого не нужно. Раздражение повисает в воздухе тонкой невидимой сетью. В нее вплетается усталость и отчаяние Курта. – Но это нужно мне, – он почти выплевывает эти слова, и это – первая подобная просьба за всю его жизнь. – Курт, – Чендлер смотрит на него, как на капризного ребенка, – но я правда не хочу. Ну то есть… я имел в виду… Ну ты понимаешь. Тебя я хочу, но меня все устраивает в том, что я снизу. И я никогда, вообще никогда не думал о том, чтобы тебя… И даже когда мой первый партнер решил лишить меня девственности, ты же помнишь, ты должен помнить – я рассказывал, что мне не очень-то и понравилось. – Он пожимает плечами. – Может, однажды и захочу, конечно, кто знает. Слу-у-ушай, – вдруг загорается идеей Чендлер, – давай сходим в магазин, купим… – Нет! – прерывает Курт, понимая, к чему он ведет. – Никаких игрушек. Тебе – пожалуйста, я постараюсь с ними справиться. Но не для меня. Я еще не дошел до такой степени отчаяния, думает он, чтобы отдаваться… этому. Курт врет самому себе, он все прекрасно понимает. Отчаяние зашкаливает уже слишком давно, чтобы игнорировать этот факт. – А раньше ты не просил. Курт вздрагивает. – Ну, наверно, все дело в медитации. Открытые чакры и все такое, – он почти даже не обманывает, все равно Чендлер не то чтобы в этом разбирается. – М-м-м, ну так закрой их и не мучайся. Курт не понимает, что обжигает обидой сильнее – эти слова или то, как спокойно Чендлер ему отказывает. Может, это и становится последней каплей. Курт не думает ни об этом, ни о чем-либо другом, когда, проводив Чендлера в Нью-Йорк, собирается и идет в бар. Гилберт несколько раз приглашал присоединиться к нему в пятницу, и Курт полагает, что никогда не поздно принять это приглашение. 16. Лиза плохо на меня влияет, усмехается сам себе в зеркало заднего вида Ник, я слишком много думаю. Просто очень давно не было секса, вредно для организма. И мозгов. Подсознание тут же услужливо подкидывает картинку – прогнувшийся Курт, идеальная округлая задница. Ник тихо матерится, трет глаза, смотрит на часы – до очередного круга еще десять минут, долгий обеденный перерыв, можно было бы вздремнуть, если бы не протрепался с официанткой в кафе. И почти уже взял номер телефона, но что-то снова затормозило. Что-то, да, кривится Ник, вот именно – что-то. Смотрит во все глаза, трогает постоянно, подливает масла в огонь. Как будто Ник сам загореться не может. А в бар не приходит, сколько Ник его ни приглашал. И вот как понять Курта Хаммела? Неплохая бы научная статья вышла, да хватит ли жизни на поиск ответа? Ник не знает, сбился со счета, сколько раз все это уже прокручивал в голове – на очередном маршруте с толпой шумных детей в салоне, на тренировке в зале, в кафе рядом с Куртом, под душем в собственной ванной, перед сном, во сне, едва просыпаясь… Пора бы поставить точку и либо спросить его в лоб, либо не спросить и забыть. Забить. Четырьмя гвоздями по углам. Сегодня будет секс, решает Ник, вот на какую из девчонок взгляд упадет, с той и будет. И гори оно все огнем. Что еще за бред – стабильность, фыркает он, паркуясь возле бара, откидывает назойливую мысль, что пора бы в бар уже и без машины. И матерится сквозь зубы, когда видит сидящего у стойки Хаммела. Вот же дернуло тебя именно сегодня, злится Ник. Замирает в дверях и приподнимает бровь: значит, решил, что секс сегодня будет? Ну-ну. 17. Курт не вписывается в обстановку, ему некомфортно, шумно, не по себе, но он пытается улыбаться, тянет коктейль через соломинку, даже притопывает в такт музыке. Не то чтобы это могло обмануть Ника. – Помедитируй, Хаммел. – Ник склоняется к самому уху Курта, вдыхает запах его волос. – И ты туда же, – зло фыркает Курт, отбрасывает соломинку и залпом выпивает коктейль. Почти небрежным жестом просит второй. – Хэй, что-то случилось? – Ник не хочет ничего знать, но вроде как дружеская вежливость и все такое. – Случилось, – снова выплевывает Курт и снова же замолкает. Ник не понимает, то ли его это раздражает, то ли ему весело. Вторая бутылка пива приятно холодит ладонь, от Курта пахнет чем-то восточным, девчонка в конце барной стойки отчаянно пытается привлечь внимание Ника. – Хаммел, знаешь, бар, выпивка, пьяные разговоры о том, что все плохо. Давай – начинай уже, – улыбается Ник. Курт смотрит на него изучающе, словно не рассматривал неделями до этого. Почему-то от такого взгляда по спине Ника проходит холодок. – Что ты делаешь со своими нереализованными желаниями, Гилберт? Ник перестает улыбаться. – Убивать мне не разрешают, все остальные желания у меня реализованы, Хаммел. Хм. Хреновая вышла шутка. – Он в несколько глотков выпивает пиво и просит еще бутылку. Странное состояние Хаммела, кажется, начинает передаваться ему самому. – Слушай, я не мозгоправ. Ты давай прямо. – Хочу, чтобы ты меня трахнул, – говорит Курт и ужасается сам себе. Ему показалось, что он только подумал, а слова сами соскочили с языка – так легко и пошло одновременно. Ник открывает и закрывает рот, не зная, что ответить. Он не уверен, не ослышался ли. И вообще ни черта не понимает. – Что, прости? – наконец выговаривает он. – Я не смогу повторить это второй раз. Я бы и одного не сказал, если бы не два коктейля. Я непростительно быстро пьянею. – Значит, я не ослышался? – Нет. Но забудь, Гилберт, ты натурал, я в курсе, а я… я помедитирую, да, пожалуй. Он стекает с барного стула и направляется к выходу. Просто уйти, моя остановка, а потом мы перемотаем пленку и вырежем эти неудачные кадры, смонтируем по правильному сценарию и – ничего не было. Ник догоняет его у дверей: – А почему бы и нет, Хаммел. Курт молчит всю дорогу, его мелко трясет – от адской смеси предвкушения и страха, обиды на Чендлера и стыда за собственное поведение. Ник не стремится разбить тишину, он и сам еще толком не понимает, что собирается делать. Но знает наверняка только одно – у него стоит так, что даже не думается. *** – Держи. – Ник протягивает Курту бокал с виски. Курт не пьет такое крепкое. И в другой момент отказался бы, но не теперь. Ему кажется, что он слышит, как жалобно потрескивает стекло под его пальцами. – Залпом, Хаммел, а то ты, смотрю, сам себя боишься. – Не то чтобы Нику не было страшно. А виски расслабляет. Ник подливает еще. – Наверх, – говорит он, забирая пустой стакан из дрожащей руки Курта. Идет за ним следом, пялится на задницу и довольно скалится – а секс-то и правда будет. – Мило, – выдавливает Курт, оглядывая спальню. Поворачивается к Нику и вдруг отчетливо понимает – до жути хочется просто целоваться. Ну, хотя бы целоваться. Первая стадия влюбленности Курта Хаммела. Или что-то очень близкое. Недопустимое. Ник словно понимает его желания, тянется к Курту, как неловкий подросток, в попытке поцеловать, но Курт отталкивает его, нарочно брезгливо морщась, лишь бы самому не сорваться. – Не выдумывай, Гилберт, пьяное потакание простым физиологическим потребностям не имеет ничего общего с поцелуями. – Пфф, Хаммел, даже сейчас не можешь без выкрутасов, да? Ну черт с тобой, без поцелуев, так без поцелуев. И тут же целует в губы. Курт обвивает руками его шею, зарывается пальцами в волосы и даже не пытается отстраниться. Ник притискивает Курта к себе, наконец-то сжимает в руках его задницу и срывается. Одежда летит в разные стороны, вслед за оторванными пуговицами с рубашки Курта. Ник грубо толкает его на кровать и падает следом, слепо шарит руками по телу, жадно сжимает и тискает, вдавливает собой в матрас. – Презерватив, Гилберт! – шипит Курт. – Не командуй, Хаммел, – ворчит Ник и тянется к тумбочке, чуть не падая с кровати. – Перевернись-ка лучше. Курт встает на колени, прогибается в пояснице, привычно потягиваясь. Ник присвистывает: – Отличная задница. Хоть какая-то польза от этой твоей йоги. Курт сдерживает желание плюнуть на все и сбежать, пытается расслабиться, когда чувствует, как Ник тычется членом между его ягодиц; шире разводит ноги и опускается на локти, вцепившись пальцами в простыню, когда прохладная смазка льется на задницу и стекает по ложбинке к сфинктеру. Идет туго, и будь Ник трезвый, обязательно понял бы, что что-то не так, но не теперь, не сейчас, когда он под завязку полон алкоголем, веселой злостью и желанием, все еще слегка вызывающим отвращение к самому себе. Нику и так не видно лица Курта, а тот еще и уткнулся в подушку, как только дышит-то. – Блядь, – хрипит Ник, выдавливая последние капли смазки из тюбика, – расслабься, Хаммел, что – принимать разучился? Курт нервно съеживается, и Ник звонко шлепает его по заднице, оставляя яркий след. – Не дергайся, я тебя к себе не тащил, ты сам лез. – Гилберт… – начинает Курт и давится звуками, задыхается на вдохе, когда Ник, грубо раздвинув его ягодицы, резко подается вперед. – Вот так бы сразу, Хаммел, – стонет он, рвано двигается, даже не дав Курту отдышаться и привыкнуть. Курт мотает головой и кусает костяшки пальцев, губы и подушку, не позволяя себе закричать, или остановить Ника, или хотя бы отключиться, чтобы очнуться, когда все закончится. Ник прав – он сам хотел. Никто не виноват, что его повело от обиды, желания сильного партнера и любопытства, перекрывшего страх. И где теперь это желание, что б его… Курт упирается лбом в подушку и просовывает правую руку под живот, пытаясь хоть как-то исправить этот явно неудачный первый раз. Он прекрасно понимает, что пьяному Нику не до чужого удовольствия, скорее всего, тот и не замечает, что Курт давно не возбужден. И еще он понимает, что быстро это не закончится – все из-за того же алкоголя. Курт пытается представить всех, на кого у него когда-либо вставало. Но перед глазами только дергаются полоски на затертой наволочке – они же остаются и на внутренней стороне век, когда он зажмуривается. – Все, – не выдерживает Курт, когда никак не получается вернуть возбуждение. – Хватит, Гилберт. – Ну щас, – отзывается тот, – когда я решу, тогда и хватит. И все же останавливается и даже выходит – Курт всхлипывает болезненно-облегченно, – но только лишь для того, чтобы рывком перевернуть Курта на спину. – Ты чего какой скучный, Хаммел? Давай, покажи класс. Теперь войти гораздо проще. Да и Курт все-таки расслабляется – и заставляет себя, и передышка помогает. – Непорядок, – говорит Ник, поддевая пальцем его вялый член, – ну-ка сам, Хаммел, ты же в курсе, что это мой первый раз. Курт молча опускает руку обратно на член и смотрит на Ника, на его накачанные руки и крепкий живот, на светлые волоски на груди, на то, как он постоянно облизывает губы. Курт смотрит и снова возбуждается, хоть и думал, что это уже невозможно. Но Ник и не пытается быть джентльменом, просто быстро и резко трахает, удовлетворяя самого себя. Даже не целует больше, словно вспомнил о запрете. И вернувшееся было возбуждение Курта окончательно сходит на нет, убитое этой монотонной, все еще болезненной долбежкой – иначе и не назвать. Ник довольно выдыхает, перекатывается на спину, стаскивает презерватив и, не завязывая, откидывает в сторону, не попадая в корзину для мусора. Курт мстительно хмыкает – утро у Гилберта явно не будет добрым, хоть какое-то удовольствие от этого нелепого эксперимента. – Эй, а ты чего? – без энтузиазма спохватывается Ник, но не делает ни малейшего движения, как смотрел в потолок, так и смотрит. – Да иди ты, – вяло огрызается Курт, вставая и одеваясь, и радуется, что в темноте не видно, как он болезненно морщится. – Бревно, – сонно резюмирует Ник, когда за Куртом закрывается дверь. Но Курт слышит. 18. Вот как, думает Курт, а мне казалось, я знаю об унижении почти все. Он чувствует себя таким же раздавленным, как в тот день, когда вернулся из Нью-Йорка. Столько дней предвкушать, мечтать, представлять, как это могло бы быть, – и вот чем все обернулось в реальности. Курту везет – на перекрестке стоит такси. Что ж, думает он, может, все не так уж плохо. Желание экспериментировать отбито напрочь, Чендлер в Нью-Йорке и ничего не узнает, Гилберт вряд ли кому-то станет об этом рассказывать. Гилберт… Ну, видимо, общение с ним прекратится, что тоже, в общем-то, неплохо. Раздражителя не будет рядом, а медитации и память помогут навсегда успокоить эту нелепую жажду. Не так уж Чендлер и неправ, пожалуй. Курт даже улыбается, позволяет себе перестать на него обижаться. Нас же все и правда устраивает, думает он. На этом этапе жизни – устраивает. И хватит уже болезненных перемен. 19. Ник обязательно подумал бы, что никогда не чувствовал себя паршивее, чем теперь, если бы даже просто думать не было так тяжело. Только одно его сейчас радует – блаженная пустота в голове. Ник не помнит ничего из прошлого вечера, за исключением, пожалуй, того, что никогда раньше так не надирался. Он зачем-то пытается подсчитать: пиво после работы, пиво дома, два, нет, три пива в баре, два стакана виски. Не то чтобы это было много, не то чтобы он столько – и даже больше – не пил раньше. Здравствуй, старость, ворчит он мысленно, здравствуй, первое в жизни похмелье. Таблетку, думает Ник, аспирин или что-нибудь вроде, и вспоминает, что пил вчера обезболивающее. Мысль о том, что лекарство может не сочетаться с алкоголем, приходит почему-то только теперь. Веки кажутся тяжелыми, потолок плавает, кружится, то приближается, то отдаляется. Желудок сжимается от боли и тошноты. Голова кажется распухшим бейсбольным мячиком, по которому отбивающий со всей возможной силой ударил битой. И, кажется, несколько раз. Ник кое-как встает, но едва делает шаг к ванной, как разъезжается на чем-то липком и едва не падает. Головокружение резко усиливается – да куда уж, мать его, больше-то! – и тело отказывается слушаться. Дверь ванной открывается от удара многострадальной головой, и Ник лишь успевает порадоваться, что с вечера снова не опустил крышку унитаза. 20. Курт впервые радуется отсутствию Чендлера – можно спокойно себя жалеть. Всю субботу и половину воскресенья он валяется, закутавшись в одеяло. Его знобит, ему хочется плакать, ему неприятно, а при некоторых движениях – больно. От истерики спасает только одно – он твердо знает, что его партнеры такого не испытывали. Вернувшийся Чендлер легко принимает ложь о простуде и так трогательно заботится, что Курту впервые за два дня становится стыдно за эту нелепую и совершенно бессмысленную измену. Медитации действительно слегка примиряют его с реальностью. Не искать Гилберта глазами в спорт-клубе, не ждать его там же в кафе – труднее, эта задача Курту пока не дается. Все уроки – не впрок, качает он головой, в очередной раз оглядываясь на дверь кафе, когда кто-то входит. Курт не понимает себя: возвращаясь домой на такси, он был уверен, что будет почти ненавидеть Гилберта всю оставшуюся жизнь. Но стоило успокоиться болезненным ощущениям, как пришли другие. Он скучает по разговорам и смеху, скучает по прикосновениям. Даже по тому шальному поцелую скучает. И очень хочет его забыть. Но больше всего его мысли занимает вопрос, на который он никак не может найти ответа. Почему и зачем Гилберт вообще согласился. Почему так спокойно трахнул его, хотя и слова, и действия кричали о том, что раньше такой практики у него не было. Курт не хочет замечать, как становится тепло, когда он думает, что Гилберт его действительно хотел. 21. Ник вспоминает обо всем почти сразу, как только голова перестает раскалываться. И тут же кривится от повторного приступа боли – фантомного. Он не понимает, какого черта произошло. Почему, если Хаммел сказал то, что сказал, он был таким… никаким. Почему Нику тошно от самого себя за то, что случилось. Или за то, как все случилось. Этого он тоже не понимает. Все переплелось, запуталось. И короткое удовлетворение от секса погребло негативом, сопровождавшим эксперимент. Его не оставляет мысль, что, возможно, и он виноват в том, что все вышло так вот косо. Но кто, в конце концов, из них двоих гей?! И раз уж Хаммелу так приперло, мог бы и постараться. И самое главное, чего Ник не понимает, – это почему он все еще хочет Хаммела. Хочет с той же силой. Или, может, даже сильнее. Только чтобы все… не так. Чтобы все нормально. Правильно. Вот понять бы еще, как – правильно. Ник всеми силами старается не пересекаться с Хаммелом, давая и ему, и себе время подумать. Но не может не улыбаться, когда вспоминает растворившуюся в шуме бара фразу. От этого раз за разом становится снова жарко и как-то удивительно солнечно, что ли. Хаммел его хочет. Хотел. Нику не нравится прошедшее время, еще одно «не понимаю» в копилке, но его больше устроило бы будущее время этого глагола. Он прекрасно знает, что нужно поговорить с Хаммелом, но перспектива этого разговора пугает, пожалуй, даже больше, чем первый разговор с Лизой. Поэтому Ник и пускает все на самотек, решая, что и слова придут, и ситуация нужная сама собой сложится, когда придет время. И, как обычно, через пару недель сам же забывает об этом решении, поддавшись короткому импульсу, когда, переодеваясь в спорт-клубе, натыкается взглядом на запертый шкафчик Хаммела. 22. – Бревно, – выплевывает Ник, найдя Курта в кафе спорт-клуба. Словно это не он хотел спокойно поговорить, не он намеренно искал встречи. Но злость при виде улыбающегося не ему Хаммела накатывает мгновенно. – Да и ты не герой-любовник, – огрызается Курт. – Дай телефончик тех, кто тебя натягивал, позвоню, узнаю, как с тобой, драгоценным, стоило обращаться, – шипит сквозь зубы Ник, сверля его тяжелым взглядом. – Сколько там в тебе побывало? – Один, – припечатывает Курт, отворачиваясь. – Ну, уже двое, значит, – самодовольно хмыкает Ник, стараясь не показать удивления: он был уверен, что у Хаммела было больше партнеров. – Идиот. – От этого тона по коже бегут мурашки. – Впрочем, звони, – презрительно кривится Курт, достает что-то из кармана и бросает на столик перед Ником раскрытое зеркальце. Курт успевает уйти на другой этаж – к своему залу, когда Ник догоняет его и резко разворачивает к себе, прибивает спиной к стене, мгновенно возвращая все школьные воспоминания – им обоим. – Хаммел, кукла манерная, ты сейчас вот издеваешься, да? – В его взгляде и голосе причудливо перемешаны злость и растерянность, и Курт невольно улыбается: – Нет, Гилберт. Я сказал один, значит, один. Ник отпускает его плечо и виновато съеживается, достает из кармана зеркало, крутит в пальцах, морщится, сует ему в руку. – Ну ты это… прости, что ли. Блядь, как-то все… – Отворачивается и ругает себя сквозь зубы, никак не может понять, уйти или остаться, а если остаться – то что еще сказать. – Забей, Гилберт, – безэмоционально говорит Курт. – Поэкспериментировали и забыли. Ты же все равно не гей, так что забей. – Н-н-нет, – мотает головой Ник, – давай еще раз попробуем? Только трезвые. Курт изумленно выгибает бровь. – А сейчас-то ты трезвый, Гилберт? Ты вообще слышишь себя? Ник ерошит волосы нервно подрагивающими пальцами, словно сбрасывая десять лет и снова становясь школьником, которого Курт видел в тот злополучный День Святого Валентина. – Трезвый, Хаммел, будь уверен. И думал обо всем все это время. Да я тебя и искал, чтобы поговорить, а ступил вот, сорвался на оскорбления. – Ладно, – почему-то вдруг соглашается Курт, удивляя самого себя. Как будто мало помучился и физически, и морально в эти две недели. – Только запомни две вещи: все-таки никаких поцелуев – это раз. И второе – как ты знаешь, у меня есть постоянный партнер, разбегаться с которым я не намерен, так что никаких синяков, засосов, царапин и прочего. Да, Гилберт, – хмыкает он, вспоминая растерянность Ника, – я всегда сверху. Был. 23. – Это уже стало традицией, – вздыхает Ник, – один раз о войне, другой – обо мне. Вы не против? – на всякий случай уточняет он. – О, удовлетворите мое любопытство, – в ответ улыбается мисс Дженкинс. Нику нравится видеть ее каждую неделю. Приятно, что он не ошибся – ее распущенные волосы и правда до середины спины и чуть вьются. Как он себе и представлял. – Я совершил ошибку и исправил ошибку. Ну то есть начал исправлять. Или готовлюсь к тому, чтобы совершить еще более грубую ошибку. Я пока так и не понял. Нимфа глядит поверх очков, вопросительно выгнув бровь: – Это было слишком абстрактно. Ник снова отходит к окну и смотрит сквозь жалюзи. Говорить в окно почему-то гораздо проще, видимо, то же самое думают люди на исповеди, в который раз убеждается он. – Знаете, нет, пожалуй, я ошибся. Сегодня снова будет о войне. У нас с ним то еще противостояние. 24. Зачем, зачем, зачемзачемзачем, думает Курт, что бы ни делал. Он не знает – ругает себя или пытается найти оправдание, которого не существует. Есть факты – он изменил Чендлеру и собирается изменить ему еще раз. Или, если все сложится удачно, не раз. Курт не понимает, что в этих размышлениях его пугает больше: перспектива осмысленной долговременной измены или потенциальная возможность повторного провала. Ник Гилберт меня хочет, думает Курт, листая адресную книгу в телефоне. – Ник Гилберт меня хочет, – говорит он, услышав приветствие. И улыбается, вслушиваясь в интонации Дэвида. Когда я предлагал тебе сменить партнера, я говорил совсем не о том, чтобы совращать гетеросексуала, сказал Дэвид, выслушивая плачущего в трубку Курта. – Не сходи с ума, Курт, ничего хорошего из этого не выйдет, – говорит он теперь, – ну или хотя бы будь осторожен, упрямец. Курту нравится, что Дэвид его опекает, словно старший друг, нравится их дружба, взаимная вероятность звонков в любое время дня и ночи, возможность рассказать все, что беспокоит здесь и сейчас. Наверно, запоздало размышляет Курт, все это должно быть у меня с Чендлером. Он не хочет думать о том, что Дэвид был прав, когда, наблюдая за переездом Чендлера в квартиру Курта, сказал, что они поверхностно воспринимают слово «семья» и проблема не в том, что они совершенно друг другу не подходят, а в том, что они оба это знают, но игнорируют. Тогда еще Курт был свято уверен, что это не помешает ни взаимопониманию, ни доверию. И вот где он сейчас – выбирает, что надеть для свидания с Ником Гилбертом. Даже не так: «свидание» – это совсем не то слово. Ник ждет его дома, никаких баров, никакого алкоголя. Курт одевается, чтобы раздеться. 25. Ник нервничает, как не нервничал в первый раз с девчонкой. Впрочем, трезвым он трахался только с Мел, а к тому моменту уже не страдал от нехватки опыта. И теперь он боится облажаться – во второй раз подряд. Да и странно так вот – без поцелуев. Ник не считает себя романтиком, но, черт возьми, что еще может расслабить, раз алкоголь исключен? Единственное, что его чуть успокаивает, – это заметно дергающийся Хаммел. Их обоих потряхивает, хоть какое-то мстительное удовольствие от всей этой нелепости. И что только зацепило под ребрами, раз не смог закрыть глаза и придумать себе, что не было той пьяной ночи?.. – Гилберт, отомри. Курт уже забрался под одеяло; сейчас он отчетливо понимает, что ему просто необходимо вцепиться в Ника, чтобы не сбежать, несмотря на все свое желание. Даже ладони стали холодными, не говоря о дрожащих пальцах – чуть было все пуговицы на рубашке не оторвал. В этот раз сам. – Черт, Хаммел. Я чувствую себя… – идиотом, подростком, ужасно, ужасно глупо, нужное подчеркнуть. – Короче, если ничего не получится… – Стоп, – перебивает Курт, – Гилберт, просто заткнись и ляг. Ник послушно стягивает трусы и носки и ложится рядом с Куртом, скидывая одеяло на пол. Они оба абсолютно не возбуждены. И ни один из них не пытается нарушить внезапно упавшую тишину и преодолеть расстояние белой простыни. Через несколько секунд Курт фыркает, сначала тихо и нервно хихикает, а потом смеется в голос, перекатываясь с боку на бок и растирая слезы по покрасневшим щекам. Ник присоединяется с небольшой задержкой. – Не могу даже представить в своей жизни чего-то более абсурдного, – всхлипывая, говорит Курт. Ник, едва успокоившись, снова начинает ржать. Курт поворачивается на бок и проводит ладонью по груди Ника и ниже, к животу. Смех тут же сходит на нет. Ник обхватывает ладонью затылок Курта, тянет к себе, вспоминает условие. – Черт. Это бесчеловечно, Хаммел, как вообще без поцелуев, ну? Курт выворачивается, откидывает его руку и прикасается губами к шее. – Никак, разумеется, Гилберт. От шеи и ниже – я весь твой. Ник чуть раздраженно закатывает глаза, но решает, что лучше так, чем никак вообще и неразбериха в собственных мозгах. Курт прикусывает его сосок, ведет кончиками пальцев по животу; обходя член, коротко царапает ногтями внутреннюю сторону бедра; берет в горсть мошонку. Ник оглаживает его по спине, сжимает ягодицы и понимает, что вот теперь – да, теперь они оба возбуждены, как в ту первую ночь – в самом ее начале, – почти до боли. Он переворачивается, нависает над Куртом, трется бедрами о его бедра. Курт приглашающе раскидывает ноги – и во рту у Ника все пересыхает. – Гилберт, думай поменьше, – Курт морщится недовольно, – или у тебя так всегда – то встает, то падает? Ах ты сука, думает Ник, выдыхает, чтобы не наговорить грубостей, откатывается, достает смазку и презервативы. – Не беспокойся, Хаммел, в прошлый раз не упал в процессе – и в этот не упадет. Курт перехватывает тюбик со смазкой из его руки, выдавливает на собственные пальцы: – Смотри и учись. Практиковаться будешь потом. У нас будет следующий раз, краем сознания отмечает Ник, что, Хаммел, и тебя что-то зацепило? А дальше становится просто – не думать. Ник и представить себе не мог, что увидит подобное. Раскрытый, раскрасневшийся, смущенный и возбужденный одновременно Хаммел, подготавливающий сам себя. Для него. – Ох ты ж… – хрипит Ник, ерошит волосы. И, спохватившись, тянется к презервативу, ловко раскатывает по члену – хоть этот навык не утрачен. – Только не как в прошлый раз, – просит Курт, – не торопись. Ник кивает. Вот сейчас ему очень хочется поцеловать его в губы, успокоить, потому что Хаммел напряжен так, словно собирается выполнить какую-то очень сложную работу. Ник проводит ладонями и взглядом по телу Курта, по рукам от плеч до кистей; губами по груди к животу, к выступающим тазовым косточкам; пальцами по ногам – от лодыжек до бедер. Курт уже почти задыхается, стонет тихо, подставляется под ласки. Ник трогает губами под коленом – и стон становится громче, – устраивает ногу на здоровом плече, ловит взгляд почти черных глаз. Его подстегивает нетерпением, с каким Курт облизывает губы и кивает. По телу проходит дрожь, когда Ник подается вперед, вжимается головкой члена в сжатый сфинктер. Как-то интуитивно тянется к тюбику со смазкой и добавляет, размазывает по презервативу и толкается еще раз, давит чуть сильнее. Ник видит, что Курт пытается расслабиться, но только зажимается больше и больше. – Хаммел, – говорит Ник, – а вот теперь ты слишком много думаешь. Курт фыркает, Ник кладет руку ему на живот, ведет вверх, осторожно сдавливает шею, словно подчиняя себе, и отпускает, мысленно сосчитав до пяти; упирается ладонью в кровать рядом с головой Курта. Курт расслабляется, впускает, открываясь в этот момент и самому себе – он догадывался, что такая вот взятая под контроль сила заводит его больше, чем он сам думает, но проверить как-то не с кем было. На какое-то мгновение он жалеет, что пришлось установить жесткие рамки, но отступать от им же созданных правил и вносить из-за этого разлад в собственную жизнь он не хочет. Возможно, когда-нибудь позже, но не теперь. Ник так медленно покачивает бедрами, входя все глубже, что уже начал бы скучать – если бы не было так восхитительно приятно, туго и горячо. Он не может отвести взгляда от лица Курта, от закушенной губы и подрагивающих ресниц, от побелевших пальцев на виске – как только не вырвал себе клок волос – и на запястье Ника. – Ох, Хаммел, – выдыхает Ник, когда понимает, что глубже толкаться некуда. Пальцы Курта на его руке медленно расслабляются, Ник старается не двигаться, хотя хочется – чтобы сильно и резко, чтобы Курт извивался, чтобы выламывался и толкался навстречу. Но он ждет, облизывает пересохшие губы и ждет хоть какого-то сигнала, что можно – потихоньку и аккуратно. Ник осторожно переносит вес с правой руки, на которую опирался, на левую, обхватывает ладонью член Курта – полувозбужденный, но и не совсем вялый, уже неплохо. И вовсе не противно. Хватает нескольких движений, чтобы член в руке стал твердым, а Ник теперь знает, что Курту нравится, когда по головке проводят большим пальцем – так же сильно, как любит делать сам Ник, когда дрочит. Курт открывает глаза и снова кивает, едва ощутимо приподнимает бедра. Ника не нужно уговаривать. Он собирает всю выдержку в кулак и начинает двигаться, медленно наращивая темп и чуть заметно увеличивая амплитуду. Курту не нравится так, он не знает, как нужно, – но не так. Впрочем, осознавать, что Ник и правда о нем заботится, невероятно приятно. Хочется помучить его за неудачный прошлый раз, но желание получить удовольствие все же пересиливает. – Сильнее, – просит он, – сильнее, Гилберт. И сам подкидывает бедра, заставляя ускориться, подается навстречу, насаживается на член Ника. Вскрикивает, не сдержавшись, когда Ник выходит до головки и начинает резко двигаться. Это было бы похоже на их первый раз, если бы Курт не был так возбужден, если бы Ник не смотрел так пристально в глаза, отмечая каждое изменение эмоций. Ник изучает, запоминает, наслаждается почти жалобными стонами Курта. Он бы, наверно, снова подумал, что все делает неправильно, если бы не твердый член Курта в его руке, если бы не сперма, текущая по пальцам. Курт будто отключается от реальности, перед глазами все плывет и сверкает, его трясет так, словно это вообще первый оргазм в его жизни. А Ник продолжает двигаться, продлевая ощущения, и Курту нужно держаться, чтобы не упасть, не вылететь в межзвездное пространство. Он вцепляется в плечо Ника, и тот чуть не воет от боли, едва удерживается, чтобы не рухнуть всем весом на Курта. Отпускает его член, успев не сжать машинально кулак. – Блядь, Хаммел, руку убери! Ник стискивает зубы, сдерживая тошноту от боли, шаркает ладонью по простыне, стирая сперму, и с трудом освобождает плечо от цепкой хватки. Но руку все-таки сводит. Ник едва успевает опереться на правую, выскальзывает из Курта и падает на спину, разминает плечо и руку до локтя, морщится, шипит и матерится сквозь зубы. – Гилберт? – Курт мотает головой, приходя в себя. – Что?.. – Тянется помочь. – Не прикасайся! – рявкает Ник. – Сейчас пройдет, – добавляет уже тише. – Прости, Ник. – Курт смутно припоминает, как сжимал пальцы на его плече. – Ничего, Хаммел. Только в наше соглашение, если оно еще в силе, добавляется новый пункт: ты никогда не прикасаешься к моему левому плечу. Курт кивает, чувствует себя виноватым и только теперь осознает, что Ник не кончил. Судорога понемногу проходит, Ник рвано выдыхает, успокаиваясь, все еще боится пошевелить рукой, чтобы боль снова не вернулась, осторожно сжимает пальцы в кулак и расслабляет, уверяясь, что все позади. Стаскивает ненужный уже презерватив с опавшего члена, швыряет в мусорную корзину. – Ну что ж, все равно лучше, чем в первый раз, – хмыкает Ник, криво улыбается, не глядя на Курта. – Но ты же…– начинает было Курт. – Как-нибудь потом, Хаммел, – перебивает его Ник. – Если ты не передумал со мной связываться. Курт выдерживает его долгий тяжелый взгляд и отрицательно мотает головой. – Я – нет, Ник. Смотри, сам не передумай. Ник насмешливо – и с явным облегчением – фыркает и кладет ладонь на его затылок. Тяжело и очень правильно. Хочется целоваться, думает Курт. Хорошо, что есть эти условия, радуется он, хоть как-то можно сдерживать себя внутри тесных рамок, может, повезет не запутаться в Гилберте. Может, повезет. 26. Курт чувствует себя счастливым, обновленным, окрыленным. Он себя чувствует: приятно ноет каждая мышца тела, словно после первых занятий йогой. Вина за причиненную Гилберту боль делает все ощущения только острее, как набежавшее на солнце облачко подчеркивает отдельные ярко-жаркие лучи. Во время традиционной воскресной медитации Курт откровенно фальшивит, дышит, конечно, ровно и глубоко, прислушивается к собственному телу, но не отбрасывает мысли, вот еще, наоборот – переживает все произошедшее заново. И раз за разом вспыхивает какой-то чистой детской радостью предвкушения – все только начинается, все еще впереди. Курт не думает о том, что то самое «все», о котором он грезит, всего лишь банальные встречи по пятницам, когда Чендлер едет на вокзал. Один вечер в неделю, больше Курт не может себе позволить ни физически, ни морально. Неделя расписана работой от и до. Суббота отдана отцу, когда тот никуда не уезжает. Воскресенье – время для себя, домашних дел и ужина с вернувшимся Чендлером. А главное, Курт не может себе позволить никаких более или менее серьезных разговоров, только секс. Узнавание гарантирует привыкание. Запустить Гилберта в свои вены? Ну уж нет, думает Курт, нет-нет, спасибо, ни за что. Ты уверен, что не совершаешь непоправимой ошибки? Дэвид как всегда чрезмерно тактичен, но Курт слышит тщательно скрываемое «какого черта ты творишь?». Я буду через месяц в Чикаго, постараюсь заскочить к тебе на обратном пути, обещает Дэвид, а Курту чудится: «откручу тебе башку, придурок, если сам ее к тому моменту уже не потеряешь». И все-таки, будь с ним осторожнее, Курт, пожалуйста, повторяет Дэвид уже не в первый раз, а Курт тихо шепчет несказанное «и ничему тебя жизнь не учит». 27. – Знаете, – говорит Ник, – какая забавная штука. Мне бы вот сейчас, наверно, как раз и задуматься над тем, что происходит в моей жизни, над тем, как меняются мои – как Вы это говорите? – сексуальные предпочтения, да. Над тем, как я расставляю приоритеты. Но я не хочу. Мисс Дженкинс изумленно-недоверчиво приподнимает бровь, молча ожидая продолжения. Перекидывает волосы с плеча за спину и подается вперед, опираясь локтями на стол, кладет подбородок на сцепленные пальцы. С таким видом слушают забавные истории и делятся сплетнями в женских компаниях, когда верить можно лишь в одно слово из сотни. Но Ник не замечает. Он сегодня впервые спокойно и слишком прямо сидит на кушетке, не подскакивает на месте, не рвется к окну, залитому потоками дождя. – Не хочу, – продолжает Ник, – потому что мне не хочется все портить. Я бисексуален? Пусть. Я внезапно стал геем? Окей. Меня все устраивает – здесь и сейчас. Я хочу плыть по течению. Может, это и плохо, потому что все это – ну, далеко не предел моих мечтаний. Никому в семье, кроме, разве что, сестры, о таком не расскажешь. И друзей у меня нынче нет. Но пусть пока все так и будет. – Почему Вы думаете, что все изменится, если Вы попытаетесь это проанализировать? – Я не думаю, – смотрит на нее в упор Ник, не пытаясь в очередной раз понять, что же с ним не так и почему она его не возбуждает, – я знаю. 28. «Хорошо, что ты успокоился». Курту кажется, что эта легко и с искренней заботой сказанная Чендлером фраза отбойным молотком вышибает из него остатки спокойствия и рассудка. – Сколько вы уже встречаетесь? – спрашивает Дэвид как бы между прочим, добавляя сливки в кофе. – Три пятницы, – говорит Курт. – Не считая первой совсем неудачной. Знаешь, из-за того идиотского звонка тебе в три часа ночи я все еще чувствую себя виноватым. – Забудь это слово, Курт, – Дэвид хмурится и качает головой, – оно портит тебе жизнь. Курт грустно улыбается и отводит взгляд. – И тебя все устраивает? – Пакетик с сахаром Дэвид как всегда откладывает, после той коробки любимых ирисок сладости в его жизни практически не присутствуют. – Ну-у, – Курт вспоминает, как Ник корчился от боли, и непроизвольно морщится, – в последние два раза – да, более чем. – М-м-м, – Дэвид слегка наклоняет голову к плечу и внимательно, без тени улыбки смотрит на Курта, – тогда скажи-ка мне вот что. У тебя два партнера, которые тебя удовлетворяют теперь по полной программе. – Курт краснеет так, что почти сливается с собственным джемпером. – У тебя есть йога и медитации. Ты должен быть спокойным и умиротворенным. Почему же ты так дергаешься, словно вот-вот сорвешься в истерику? Курт моргает раз, другой, а потом закрывает лицо ладонями. Дэвид молча пьет кофе и смотрит в окно. За это Курт и любит его – теперь, когда давным-давно расставлены все приоритеты и точки над «и», Дэвид всегда рядом, как бы далеко ни находился, но никогда не нарушает личного пространства, никогда не разбивает неуместным звуком те несколько минут тишины, которые так нужны Курту каждый раз, когда он почти готов взорваться. – Чендлер, – стонет наконец Курт. И полушепотом, глотая окончания слов и все сильнее смущаясь, рассказывает Дэвиду об очередной трещине в их отношениях. – Курт, – выслушав все до конца, говорит Дэвид, отставляет в сторону чашку, – ты снова создал трагедию на пустом месте. Курт щурится, сдерживая негодование. – Ну покричи, – улыбается Дэвид, – может, полегче станет. А если нет, – он становится снова серьезным, – то ответь-ка мне, почему ты до сих пор не трахнул какую-нибудь девочку? – Но… – Курт приподнимает бровь, – Дэвид, это же очевидно! – Ага, – кивает Дэвид. – Ты не хотел. Вот и Чендлер – не хочет. И я не буду повторять «а я же говорил». Ему этого не нужно, твое предложение пугает его. Конечно, ему спокойнее, когда ты не требуешь ничего, что выходит за рамки привычного. Он тебе, кстати, игрушки не предлагал попробовать? Курт давится своим кофе, и Дэвид кусает губы, чтобы не рассмеяться, хлопает его по спине. – Вот тебе и ответ. Может, твой отказ его тоже обидел? Курт вытирает заслезившиеся глаза и смотрит в стол. Раздражения как не бывало, зато чувства вины снова – хоть отбавляй. – Я об этом не подумал, – тихо говорит Курт. – Угу, – кивает Дэвид. – Трагедия на пустом месте, – повторяет он. Курт выдавливает из себя улыбку и благодарно сжимает руку Дэвида. – Ну а теперь… – Дэвид жестом просит принести еще кофе. – Теперь рассказывай про Ника. 29. – Чертов сломанный водопровод! – Ник громко хлопает дверцей, дергает ремень безопасности, блокируя механизм, еще раз дергает впустую, со злостью бьет ладонями по рулю. – Но на двери висело объявление, что душ сегодня не работает, – спокойно пожимает плечами Курт, устраиваясь поудобнее. – Клуб открыт, зачем мне читать какие-то объявления?! Курт тихо фыркает и качает головой: – Тогда стоило бы злиться на самого себя. Тебе нужно походить ко мне в группу. Дыхательные упражнения помогают справиться с гневом и раздражением, – Курт мягко прикасается ладонью к колену Ника. – Эта херня для баб, – выплевывает Ник, не задумываясь. Курт отдергивает руку, плотно сжимает губы и смотрит перед собой, ничего не замечая. – Но если тебе так уж хочется, устроишь мне сейчас индивидуальное занятие, – рычит Ник и вжимает педаль в пол. *** – На прошлой неделе, когда мы прощались, Дэвид сказал… – Стоп, – говорит Ник. – Дэвид? Дэйв Карофски? – Сейчас ему очень хочется остановиться, выйти из машины и проверить – действительно ли земля так качается под ногами, как ему кажется, или пора договариваться о внеплановой проверке в автомастерской. – У тебя с этим все еще проблемы, Ник? – Судя по голосу, Курт действительно удивлен. – Не знаю, – пожимает плечами Ник, – видимо, да. Хотя мой психотерапевт уверяет, что это для меня уже пройденный этап. – Ну так и пройди его до конца, – мотает головой Курт. – Так вот, Дэвид сказал, что он давно не держит на тебя зла, и даже встретился бы как-нибудь за ужином, например. – А больше Дэвид ничего не сказал? Ник и сам не понимает, почему это вдруг так его злит, зато земля перестает качаться, уже хорошо, телефон мастера можно не вспоминать. Курт снова обиженно прикусывает губу. – Ну и что там Карофски? – спрашивает Ник почти через силу, лишь бы Хаммел не надумал себе сейчас чего-нибудь. – Живет в Сан-Франциско, женат, растит сына. – Сына? Так он что – не гомик? Ник смотрит на Курта с таким удивлением, что Курт насмешливо фыркает: – Временами ты абсолютно невыносим. У него замечательный муж. И сын от суррогатной матери, в наше время такое не редкость, напомни мне, я покажу тебе в интернете, открою огромный новый мир множества возможностей. Ник скрипит зубами, он не понимает, почему его все так раздражает. – «Гомик»? – все-таки переспрашивает Курт тихо. – Ник, что с тобой происходит? Не то чтобы Курт знал, что происходило с Ником позавчера или пару недель назад, но это нарастающее раздражение его пугает. Ник дергает плечом и не отвечает. – Странно, кстати, что ты ничего не слышал о Дэвиде, – возвращается к прерванному самим собой разговору Курт. – Он довольно известная фигура в спортивных кругах. – М-м-м? – Ник не понимает, о чем речь. – Ты что, перестал смотреть американский футбол? Спортивная аналитика, все такое. Ну ладно я в этом не разбираюсь, но ты-то?! И правда, что происходит, Ник? – Как давно ты называешь меня по имени, Хаммел? Курт от неожиданности чуть не давится воздухом, запускает пальцы в волосы, нервно дергая челку. – С нашего второго раза. Ник резко бьет по тормозам, подъезжая к перекрестку. – Где тебя высадить, Хаммел? – Что? – Курт вообще перестает понимать, что происходит. – Мне нужно… короче, не сегодня. Где тебя… Курт хлопает дверцей машины раньше, чем Ник успевает повторить вопрос. 30. – Мистер Гилберт? Но сегодня не Ваш день и прием уже закончен. – Лиза… Простите, мисс Дженкинс, я… Я ни хрена не понимаю, какого черта происходит! – Ага, – мисс Дженкинс снова застегивает халатик и садится за стол. – Вы очень удивили меня в прошлый раз, даже, я бы сказала, насторожили своим поведением. Ник садится на кушетку и тут же подскакивает, словно обжегшись. Отходит к окну и дергает пальцем жалюзи. – Вот теперь Вы похожи на самого себя, – улыбается нимфа. И Нику как-то сразу становится легче. – Я сказал «гомик», почти назвал его так. А он называет меня по имени. И я не понимаю, почему мне нравятся наши отношения. И когда это стало отношениями. И какого черта меня вообще все это волнует – это, а не футбол! – Стоп, – говорит мисс Дженкинс и открывает блокнот. – Давайте начнем с самого начала, мистер Гилберт. Представьте, что все это Вы говорите о девушке. Любого возраста и цвета кожи. – Никакого дискомфорта. – Ник тихо стучится головой в стену возле окна. – У меня такое ощущение, что мне не плечо вынесли, а часть мозга, – глухо говорит он. – Иначе почему все это догнало меня только через месяц?.. 31. Курт злится. Потом обижается. Потом начинает невольно искать Ника в коридорах и кафе спорт-клуба. Через пару недель его накрывает недоумением и голодом, и вместе с ними приходит отчаяние – Курт отчаянно скучает по Нику. Он трогает пальцами дверцу шкафчика, которым пользуется Ник, словно тот может дать хоть какую-то подсказку. Ночами, с трудом засыпая, Курт все думает – как же это вышло, что он так быстро и так сильно влюбился. А невыносимую тоску сменяет очередная чудовищная волна чувства вины. Чендлер все так же смеется, забавно морщит нос и взъерошивает волосы, доверчиво прижимается во сне и трется щекой о плечо с утра. И ничего не знает. А Курту хочется рассказать, хочется кричать и плакать, хочется, чтобы плечи уже перестало пригибать к земле тем грузом, который он на себе тащит. Но Чендлер снова тянется к нему сонным поцелуем, и Курт не может. Не может его предать. Себя – да запросто, по несколько раз на дню. А с ним так нельзя. Он понимает, конечно, что все только еще больше запутается со временем, но просто взять и уйти – слишком сложно. Курт любит парадоксы, определенно. Парадоксы – и Ника Гилберта. 32. – Хаммел. – Ник преграждает Курту дорогу, не позволяя выйти из кафе. Курт упрямо отворачивается, складывает руки на груди. – Поехали ко мне. Курт от изумления забывает, что обижался. – Гилберт, ты с ума сошел? Сегодня вторник. – Ну скажешь своему, что у тебя был очень нервный клиент на индивидуальном занятии. – Не так уж и далеко от правды, – Курт саркастично приподнимает бровь. – Угу. – Ник перекатывается с носка на пятку, берет Курта за предплечье и тянет в коридор. – Поехали. – Да какого черта? – Курт вырывается, смотрит волком. – То ты высаживаешь меня на первом попавшемся перекрестке и пропадаешь на месяц, то требуешь преподнести желаемое на блюдечке с золотой каемочкой. Что вообще происходит, Гилберт? Ник глубоко со стоном вздыхает и устало потирает лицо рукой. – Не знаю. Я. Не. Знаю. Серьезно, Хаммел, я ни черта не понимаю. Я работаю над этим, но, знаешь, все сложно. Я не… не… – Ему не нравится ни одно слово из тех, что вертятся на языке. – И никого из парней я больше не хочу. Девок – хочу. Наконец-то. И тебя. Я либо скоро взорвусь, либо соглашусь на твою гребаную йогу. Но сейчас – поехали, а? *** Курт никогда не разговаривает по телефону при Нике, всегда встает и уходит в ванную, а если звонок раздается во время секса, просто не обращает на него внимания и перезванивает, когда выходит за дверь дома, – и через открытое в спальне окно до Ника доносится его удаляющийся звонкий голос, перебиваемый дробью шагов. Ник выходит к машине только тогда, когда Курт поворачивается и машет рукой – поехали, если подвезешь. Но в этот раз то ли Курт плохо прикрывает дверь ванной, то ли Ник слишком прислушивается, но он – слышит. – Подожди, Чендлер, я же тебя предупредил, что задержусь. – Слышит Ник. – Нет, предупредил. Я оставил сообщение на голосовой почте. Ник откидывается на подушки и машинально трет плечо. – Я не знал. – Слышит Ник. – А об этом мы уже говорили. Он почти видит, как Курт – обнаженный Курт – нервно притопывает ногой. – Перестань, Чендлер, пожалуйста. – Ник впервые слышит, что Курт повышает голос на своего невидимого собеседника. – Хватит! Ник хмурится и сжимает плечо чуть сильнее, чем стоило бы, – пальцы тут же сводит судорогой. – Чен… Ну и ладно! – Слышит Ник. Из ванной раздается гулкий стук разлетевшихся пузырьков с шампунями и гелями для душа. – Нет! – Слышит Ник. – Ну и отлично!.. Внезапная тишина кажется слишком густой, словно уши заложило ватой. Ник садится на кровати и понимает, что иррационально переживает из-за этой ссоры Курта со своим партнером. А потом он слышит то, что никогда не хотел бы слышать, что никогда ранее не слышал. Курт плачет. Ник считает до десяти, пытаясь вычленить из вихря мыслей в голове хоть одну дельную, потому что «я его прибью» – это не то, что сейчас нужно, не конструктивно. К черту, думает Ник, идет в ванную и крепко обнимает плачущего Курта. Курт от изумления даже забывает, что не хотел, чтобы Ник видел его слезы. – Это слишком интимно, Гилберт. – Курт шмыгает носом, но даже не пытается отодвинуться. – Мне нравится, когда ты называешь меня по имени, – невпопад отвечает Ник, чувствуя горячее дыхание и прохладные капли на своей груди. – Мне пора собираться, – тоскливо говорит Курт, закрывает глаза и трется щекой о грудь Ника. – Пора бы нам уже и номерами телефонов обменяться, как думаешь? – бормочет Ник в его макушку. Курт согласно кивает и со вздохом сожаления все-таки идет одеваться. – Только сообщения, – просит он, – и встречи по пятницам. У нас с ним и так хватает поводов для непонимания. 33. – И что дальше, Курт? – В трубке слышен детский голос, Курт закрывает глаза и видит, как Дэвид укладывает сына спать. – Надеюсь, он не заболел? – спрашивает Курт, временно игнорируя вопрос. Дэвид фыркает и, судя по звукам, прижимает трубку плечом: – Нет, но капризничает, как обычно, когда Марк в отъезде. В трубке слышны приглушенные шаги, а потом тихий хлопок – Дэвид явно открыл пиво. – Ну а что – дальше? – пожимает плечами Курт. – Встречи по пятницам, пара сообщений в неделю и разговоры в кафе. – Я имел в виду Чендлера, – уточняет Дэвид, и Курт закусывает губу. – У нас все хорошо, – врет он и зажмуривается, ненавидя себя за эту ложь. – Ага, – тянет Дэвид, – именно поэтому ты звонишь мне в четверг из дома отца. И не говори, что ты просто пришел к нему в гости, у вас уже половина второго ночи. Курт глубоко вздыхает и разглаживает ладонью складки на простыне – на своей старой кровати, на которой не спал уже несколько лет. – Давно ты съехал? – тихо и как-то очень осторожно спрашивает Дэвид. – Я не съехал, – быстро отвечает Курт, – мы просто поругались. Всего-то третью ночь тут… – Курт! – Дэвид наверняка закатывает глаза. – Разве это не повод поставить точку? Курт крутит в руках мобильник, в сотый раз читает пришедшее пару часов назад сообщение от Чендлера: «Вернись, пожалуйста, домой, Курт, я правда-правда обещаю больше не истерить из-за твоей работы». – Я не смогу, Дэвид, – почти шепчет Курт. – Я перед ним и так… – …виноват, – заканчивает за него Дэвид и тяжело вздыхает. 34. Ник чувствует себя победителем, когда при очередном осмотре врач разрешает перестать осторожничать, но только при условии, что Ник еще раз пройдет курс массажа и физиотерапии. Почему бы и нет, думает Ник, почему бы не закрепить успех. Он расслабляется под сильными руками массажистки и рассматривает смазливого медбрата, пока лежит на прогревании. Ни один из них не вызывает в нем никаких эмоций. Ник не знает, стоит ли волноваться по этому поводу сейчас, когда он провел несколько веселых ночей со случайными – разными – девчонками из бара и принял для себя тот факт, что Хаммел ему все-таки нужен. Ник не форсирует события и не злоупотребляет доверием Курта – одно сообщение в неделю, в пятницу вечером, мол, всех оглоедов развез, приехал домой, жду. Одиннадцать исходящих и лишь одно принятое, когда Курт сожалел, что не сможет с ним увидеться – по какой-то там причине Чендлер не уехал в Нью-Йорк. Ник совершенно не понимает их отношения, но в чужой монастырь не лезет – сам-то Курту ничего, кроме этих встреч, предложить не может. Хоть иногда и кажется, что все не просто так, что не получится и дальше так же спокойно смотреть на себя в зеркало и делать вид, что ничего особенного между ним и Куртом не происходит. Не скучают так по случайным людям, не ждут стука в дверь, не думают, не сделать ли дубликат ключа – ну, на всякий случай, пусть, мол, у него будет. Но пока он старается не переходить границы, держать дистанцию – насколько это получается. Слова Курта «это слишком интимно» все еще периодически всплывают в воспоминаниях, может, поэтому Ник и не называет его по имени. Словно это все еще может что-то изменить. 35. Курту иногда хочется, чтобы Ник писал почаще. Но сухое «дома, жду» как-то не располагает к ответу. Иногда Курт крутит в руках телефон, даже начинает что-то набирать, но неизменно стирает – Ник же ему не пишет, значит, и он надоедать не должен. Они видятся в кафе во вторник и четверг, когда у Ника утренняя смена и есть время и силы на занятия. А в пятницу Курт каждый раз думает – не остаться ли ночевать у Ника, какая разница, откуда ехать к отцу, но почему-то все равно уезжает среди ночи домой. Он ждет, что Ник об этом попросит, и даже пару раз тот будто бы собирается что-то сказать, но все-таки молчит. Курт одевается в этой странной тишине, под светом фонаря с улицы или лампочки из ванной. И на перекрестке выходит из машины, никогда не прощаясь. Легкий личный самообман, иллюзия почти отношений – Курт не знает, что это и как это назвать, но держится за Ника так, как не держался за Чендлера или Блейна. Только отец и Дэвид были так отчаянно необходимы ему раньше. А теперь вот и Ник. Еще бы Чендлера не было. Но Чендлер, сдерживая данное слово, чуть было даже не отказывается от поездок в Нью-Йорк, чтобы побольше времени проводить с Куртом. И Курт только чудом уговаривает его не прерывать возобновившееся общение с друзьями, откровенно врет, что время врозь идет на пользу им обоим – особенно когда они снова начинают друг к другу придираться. И с плохо скрываемой радостью отпускает Чендлера в Нью-Йорк на неделю, когда тому предлагают сняться в какой-то рекламе. 36. – Я, кажется, решился, – говорит Курт, почти задыхаясь от собственной смелости. Дэвид скептически выгибает бровь. – Почему мне кажется, что твое решение мне совершенно не понравится? – Не знаю, – смеется Курт, хоть и чувствует подступающую истерику. – Чен в Нью-Йорке, разве не лучшее время для экспериментов? – Как-то медленно у нас развиваются технологии, – ворчит Дэвид, – я бы тебя сейчас с удовольствием выпорол, да скайп не предоставляет такой функции. И будь уверен – это была бы совсем не прелюдия к сексу! Курт хохочет, размазывает по щекам выступившие слезы. – Курт, будь осторожнее, – продолжает обеспокоенно Дэвид, – твои эксперименты с Гилбертом как-то нехорошо заканчиваются. – Обещаю не будить звонками, если что. – Нет уж, давай-ка наоборот – позвони, даже если все будет в порядке. Пообещай, что позвонишь. Курт сдается и поднимает ладонь в шутливой клятве, зная, что Дэвид действительно будет ждать его звонка. 37. – Мистер Гилберт, Вас мучают кошмары? – нимфа ошарашивает вопросом, едва Ник успевает войти в кабинет. – Нет, – пожимает он плечами, – я вообще редко вижу сны и посреди ночи не просыпаюсь, если только меня никто не будит. – Во время двух последних встреч мы обсуждали только Вашу военную службу, и я могу с полной уверенностью утверждать, что правительство Соединенных Штатов… – она делает короткую паузу и улыбается, – может быть спокойно на Ваш счет. Мы можем отдельно поработать над контролем негативных эмоций и принятием себя, если Вы хотите, но предписанные процедуры можно считать оконченными, о чем я уже сообщила Вашему врачу. И это означает, что дальнейшее наблюдение Ваша медицинская страховка не покрывает. Ник смотрит на нее со своего привычного места у окна и думает – была не была. – Лиза, если я теперь приглашу тебя в кино, ты согласишься? Она снимает очки и прихватывает губами дужку. – Хорошо, Ник, но время и сеанс выбираю я. И на этом наши встречи в этом кабинете прекратятся. Ник довольно улыбается: – Так даже лучше. Меня всегда тянуло к окну больше, чем к этой неудобной кушетке. А помочь вернуть на место мозги ты мне и в парке можешь. Лиза слегка хмурится, на секунду задумавшись. – В субботу? Ник кивает. – Отлично, – она листает ежедневник, – значит, в субботу в одиннадцать. Ник пытается вспомнить: – Утренний сеанс? Там же… – Да, мультфильм. Ты, помнится, говорил, что думал о семье? Если справишься с моим сыном, смело можешь заводить хоть десяток собственных. Ник только хмыкает и тихо смеется, не совсем понимая, какая из эмоций в переполняющем его коктейле все-таки основная – удивление, восхищение Лизой или легкая досада из-за того, что Хаммела на это мероприятие пригласить не выйдет. *** – Ник, мы тут, – Лиза машет ему рукой, мальчик лет пяти ходит вокруг нее, сосредоточенно не наступая на промежутки между плитками, которыми выложена площадь. Ник впервые видит ее вне кабинета – в джинсах и футболке. В легких балетках без каблуков она едва достает ему до середины груди. И вообще выглядит лет на семнадцать, а не на свои двадцать семь. – Джейми, поздоровайся, – говорит Лиза. – С незнакомыми разговаривать нельзя, – отвечает малыш. Только вот посмотреть исподлобья на Ника у него никак не выходит. – О, точно. – Лиза кусает губы, пытаясь скрыть улыбку. – Джеймс, это Ник. Ник, это Джеймс. – Драсьте, – важно кивает Джейми и протягивает Нику руку. – Приятно познакомиться, – Ник всеми силами пытается сохранить серьезность и не испортить момент. Джейми, впрочем, почти сразу же отбегает к качелям, забыв про то, что на промежутки между плитками наступать нельзя. – Ты уверена, что с ним сложно справиться? – поднимает бровь Ник, переводя взгляд на Лизу. – О, подожди, – многозначительно улыбается она, – наслаждайся спокойствием, пока есть возможность. *** – Ник, а у тебя есть подружка? Ник, а мама будет твоей подружкой? Ник, а девочка в доме напротив… Ник, а ты купишь мне попкорн? Ник, а мама разрешила еще газировку. Ник, а почему ты такой высокий? Ник, а я тоже буду большим или как дедушка? Ник… Ник смеется, не успевая отвечать на все вопросы. – Сколько ему? – спрашивает у Лизы, когда Джейми ходит вокруг витрины со сладостями. – Шесть, через год в школу. – А его отец? – Не совсем вежливо, но Нику любопытно. – В Калифорнии, – отвечает Лиза. – Или в Оклахоме. Может, на Аляску подался. – Она так безразлично пожимает плечами, что Ник удивленно поднимает брови. – Он сбежал, когда Джейми было четыре недели, слишком много ответственности. – Идиот, – говорит Ник с хаммеловскими интонациями. – О нет, он оказал мне услугу, – смеется Лиза. – Если бы он не сбежал, я выгнала бы его через пару недель. Содержать двух мужчин и продолжать учебу – нет уж, благодарю. – Ник, а можно мне карамельный попкорн? И во-о-он ту газировку. Нет, соленый точно-точно не буду. Ник выбирает самые удобные места у центрального прохода, предпочитая сидеть с краю. – Ник, а дай мне попробовать твой попкорн. М-м-м, он вкуснее, а давай поменяемся? – Джейми, начинается! – О-о-о! – Джеймс бросает взгляд на экран и тут же поворачивается к Лизе, смотрит укоризненно. – Мама, это же реклама, что там смотреть? Ник протягивает стакан с соленым попкорном и берет честно предложенный сладкий. – Нет, Ник, я передумал, а давай поменяемся обратно? Ник проглатывает смех и отдает оба стаканчика Джеймсу. – Ник, – шепчет Джейми, – у меня кончилась газировка. Ник выбирается из зала, пытаясь стать как можно незаметнее. И чуть не ползком возвращается с парой баночек колы и большим стаканом попкорна. – Ты его балуешь, – притворно возмущается Лиза. Ник протягивает ей пакетик лакричных палочек, и она мягко шлепает его по руке: – И меня тоже. Ник молча пожимает плечами и думает, что он, видимо, единственный мужчина в мире, которого не возбуждают девочки в белых халатах. Без них – другое дело. Он ерзает, усаживаясь поудобнее, и сосредотачивается на мелькающих на экране картинках. К концу мультфильма джинсы уже не ощущаются такими узкими. – Ник, а пойдем еще в парк с нами! Ник, а ты меня покатаешь высоко? А то мама не разрешает. Ник, а мы пойдем кормить уток в парке? Ник, а ты ездишь на рыбалку? Ник, а ты уговоришь маму отпустить меня с тобой, я еще никогда-никогда не был на рыбалке. Ник рад, что приехал на машине, не приходится брать такси, чтобы доехать в парк. По дороге Джеймс щебечет, не умолкая, засыпает вопросами, а Лиза только смотрит в окно и тихо смеется, не участвуя в их запутанном диалоге. Они гуляют в парке, обедают в кафе и снова возвращаются в парк. Ник катает Джеймса на качелях и на собственных плечах, хоть Лиза и хмурится обеспокоенно. А потом садятся у озера, Джеймс кидает куски хлеба наглым уткам, а Лиза, заметив, как Ник морщится, разминает его плечо и руку. Ник пытается понять, есть ли что-то преднамеренное в том, как тонкие прохладные пальцы пробегают по его шее, хотя судорога никогда не заходит так высоко. – Забавный он, – говорит Ник. Лиза кивает: – А ты с ним и правда неплохо справляешься. – Ты так говоришь только потому, что не знаешь мою сестру, – хмыкает Ник. – Большая разница в возрасте? – Восемь лет. Достаточно, чтобы я с самого начала осознавал, что она из себя представляет. – Ник, иди сюда! Смотри, какая утка. Ой, а там такие маленькие уточки, подержи меня, я хочу посмотреть. Ник, а ты покатаешь меня на лодке в другой раз? Ник, а ты теперь будешь с нами часто гулять? – Ник, – спрашивает Джейми, когда машина останавливается на подъездной дорожке возле их дома, – а когда ты снова придешь с нами гулять? – Вот как твоя мама позовет, так и приду, – улыбается Ник. – Но ты не забывай, старик, мы с тобой еще на рыбалку собираемся, не женское это дело, вдвоем поедем. – Чудесный был день, Ник, – говорит Лиза, – спасибо, что принял удар на себя. Я давно так не отдыхала, – улыбается она. Джеймс довольно подпрыгивает, постоянно оборачивается и машет рукой, пока Лиза ведет его к дому. А Ник трогает пальцами щеку и пытается понять, хочет ли он, чтобы этот легкий, совсем дружеский поцелуй не был единственным. У самой двери Лиза оборачивается, и Ник кивает сам себе, ставит машину на сигнализацию и идет в дом. *** Впервые за долгое время Ник просыпается в чужой постели. Он поворачивает голову, смотрит на спящую рядом Лизу, на разметавшиеся по подушке волосы, на солнечный лучик, подбирающийся к ее лицу, и думает, что мог бы так вот – с ней – всю жизнь просыпаться. Мог бы, если бы не Хаммел. 38. – Гребаная резинка! Ник в бешенстве дергается так, что Курт болезненно вздрагивает и прикусывает губу. Ник несколько раз быстро проводит рукой по члену, поправляя опять съехавший презерватив, и снова тянется к Курту, но тот приподнимается на кровати и чуть отстраняется. – Сними. – Звучит неожиданно хрипло. – Хаммел, ты чего? Не дури, все будет в лучшем виде, ну. – Сними, Ник, – повторяет Курт упрямо и мотает головой. – Да блядь, ты издеваешься, что ли?! – Ника уже трясет от злости: сначала эта дурацкая резинка все съезжала, теперь Хаммел воду мутит. – Идиот, – в который раз констатирует Курт, поднимает взгляд к потолку и сам тянется к члену Ника, стягивая презерватив. – Давай без него. – Щеки пылают, и Курт с ужасом понимает, что не может посмотреть Нику в глаза. Ник нервно сглатывает. Промаргивается. Снова сглатывает. Почему-то дрожат руки. Что-то новое, странное проявляется в том, каким сейчас выглядит Хаммел, – и это если забыть, что сегодня, вообще-то, понедельник. – Не лучшая идея. – Ник, я… – готовился, ждал, чистый, хочешь, покажу справку, хочу тебя вот так… Курт не знает, какой вариант выбрать, что из этого звучит наименее жалко. – Ну или надень другой и не тяни резину, – глупо каламбурит. В голосе звучит такое раздражение на самого себя, что он закрывает глаза и падает на спину, оставляя Нику возможность все понять самому или не понять, а просто наконец принять уже какое-то решение. А потом снова открывает и неверяще смотрит на Ника, который плюхается на кровать рядом с ним и поворачивается спиной. – И что теперь? – спрашивает Курт, абсолютно не понимая, что происходит. – Заебал, Хаммел, – глухо отзывается Ник. Курт поднимает брови в недоумении и обиде и ждет продолжения. Ник молчит еще пару минут, Курт мелко дрожит от холода и неудовлетворенности, но уйти не торопится. – Заебал, – снова повторяет Ник. – Хоть бы раз договорил, хоть бы раз объяснил толком, что ты хочешь. Что тебе вообще от меня нужно. – Ник понимает, что его несет, но остановиться уже не может. – Заебали эти твои выкрутасы. Ты какой-то гребаный ящик с двойным дном. Ни хера понять не возможно. Только и можешь, что… – Ник, – перебивает Курт, прикасается рукой к плечу. – Прости. – Ник хмурится, поворачивается и смотрит в глаза, ожидая очередного подвоха. – Ты прав, я слишком много молчу или говорю не о том. Да мы вообще не разговариваем, хотя давно пора. Но все так сложно… Курт снова замолкает, думая о том, что очень вовремя, конечно, они начали этот разговор. Мотает головой, отбрасывая лишние мысли. – Давай обо всем позже, ладно? Мы поговорим, я обещаю. Он заставляет Ника лечь на спину и садится на его бедра, поглаживает кончиками пальцев уже опавший член, дразнит, прекрасно зная, как это действует на Ника, смотрит в глаза и нервно улыбается. – Я просто хотел… хочу… – прикусывает на мгновение и без того искусанные губы и наклоняется ближе, прижимается животом к животу Ника. – Я уже давно хочу хотя бы раз… хочу попробовать с тобой без презерватива. Мы оба здоровы и привыкли друг к другу, а я… – Он все-таки смущается снова, но заставляет себя не отвести взгляд. – Я много думал об этом в последнее время и подготовился, прежде чем ехать к тебе. – Щеки опять заливает краска. Ник думает, что, наверно, сходит с ума, но совершенно не узнает язвительного и стервозного Хаммела. Сейчас он выглядит каким-то очень доверчивым, почти открытым, родным и таким его, что становится немного больно и отчего-то щиплет глаза. В последний раз без резинки он был накануне с Лизой, как-то некстати вспоминает Ник, мысленно чертыхается, обрывая эту мысль, забывается, обхватывает лицо Курта ладонями, мягко гладит большими пальцами по скулам, ощущая разлившийся под тонкой кожей огонь. Курт все-таки опускает глаза, Ник видит, как мечется его взгляд, словно не в силах на чем-то остановиться. – Курт, – тихо зовет Ник, переступает собственную запретную черту и впервые называет его по имени, чувствует, как тот вздрагивает. – Посмотри на меня. Курт на пару секунд зажмуривается и вздыхает, сдерживает подступающую панику – все-таки Ник неплохо его изучил за эти полтора года, если это только не очередное чертово заблуждение в его жизни, – и наконец обжигает взглядом. Ник почти тонет в этом открывшемся ему Курте. – Курт, – повторяет Ник, – Курт. И Курт не выдерживает, наклоняется и прижимается губами к губам, проводит по ним кончиком языка, пользуясь замешательством Ника. Если я когда-то пойму Хаммела, мир просто закончится, думает Ник и перестает думать, берет то, что предложено. Курт сдавленно охает, выгибается, когда Ник рывком переворачивается, прижимает его к кровати всем своим телом. И целует, чуть не задыхаясь от какого-то странного восторга, вроде того, что испытывал после первого в жизни секса. – Я сейчас кончу, – говорит он, когда отрывается глотнуть воздуха. Курт кивает, соглашаясь, снова целует, трется о него бедрами и улыбается победно, когда слышит громкий низкий стон и чувствует, как Ник вздрагивает. – Нет, подожди, – Ник останавливает Курта. – Если это случится, мне останется только, как в пятнадцать, еще и в штаны спустить, – мотает он головой, усмехаясь. – Ты же не за этим ко мне приходишь. В груди Курта разливается холод от этих слов, он почти забыл об их соглашении, ему почти было хорошо просто так, безо всяких условностей, он почти поверил, что у них может что-то получиться – что-то большее, чем просто секс. – Точно, – кивает он, отталкивает Ника и переворачивается на живот, уже привычно прогибается в пояснице. – Давай. – Блядь, – выдыхает Ник, понимая, что все испортил, бьет кулаком в подушку, ощущает пустоту под ребрами. – Курт… – Давай, Гилберт, – перебивает Курт, получается слишком громко и грубо после всех этих тихих стонов. – Да иди ты, – с какой-то неясной досадой выплевывает Ник и встает с кровати, уходя в ванную. Когда он через несколько минут возвращается, Курта в доме уже нет. 39. Ник знает, что сказала бы Лиза, когда смотрит на проносящиеся за окном поезда леса. Теперь, после разговоров с ней и привычки анализировать каждый свой поступок, он прекрасно понимает – да, он сбегает от необходимости делать выбор. А время пришло: видеть Хаммела пару раз в неделю стало до боли мало, и это напугало Ника настолько, что ему захотелось все изменить – или оборвать. Поэтому Ник и сбегает, оставив дома мобильный и пообещав матери звонить чаще. Ник знает: это не вариант, не панацея, это еще большая ошибка, чем все, что он мог бы сделать, оставшись в Лайме. Но выбирать между Лизой и Хаммелом – или между быть с Хаммелом или быть без него? Он даже этого не знает. Ник роняет голову на руки и тихо стонет. Мысли в голове скачут быстрее несущегося на север поезда. Своего рода это тоже выбор. Курт вполне справедливо может решить, что Ник его бросил. Вот только Ник и в этом найдет лазейку, если понадобится, – фактически все не так. Он уехал работать. Да, после ссоры, но нет – точка поставлена не была. Перерыв в отношениях, недовольно хмыкает он своему отражению. Курит в тамбуре сигарету, предложенную соседом по купе. Первую и – он знает это, как раньше знал или чувствовал многое другое, – последнюю в своей жизни. *** Он уже достаточно натренировал руку, чтобы не ждать от нее подвоха. Звуки бензопилы и падающих деревьев становятся привычными на первые полгода. Потом сменяются визгом фрезы, когда он переходит на лесопилку. А эти в свою очередь – урчанием двигателя, когда Ник садится за руль фуры. Спустя почти два года он сдается; ни спонтанный секс с девчонкой-поварихой, ни короткий бурный роман с мальчишкой-посыльным – ничто не перекрывает звучащих в памяти стонов, смеха и голоса Хаммела. В каждом рейсе Нику кажется – вот сейчас он повернет голову, а Курт сидит рядом, и они едут в машине Ника к нему домой после спорт-клуба, и у них есть только пара часов, а потом снова нужно будет садиться за руль и подвозить Курта к перекрестку у круглосуточного магазинчика, откуда Курт пройдет пешком полтора квартала. Ник едет домой, наблюдая за мельканием лесов за окном вагона. Возвращается с трофеями – несколькими новыми шрамами: ветка неудачно хлестнула, пилу неловко схватил, под фрезу по дурости сунулся, ладно пальцы не обрубил. Возвращается – а надеется, что не к прошлому. 40. Курт рыдает в трубку достаточно долго, чтобы Дэвид мог это выдержать. Он приезжает «в командировку» почти на неделю, а Курт на эту же неделю берет отпуск. Чендлер, кажется, ничего не замечает – или так легко глотает ложь о внезапной простуде, что не видит необходимости уточнять и переспрашивать. Курт даже не знает, что причиняет ему большую боль: их с Ником очередное недопонимание или мерзкое «аппарат абонента выключен…», от которого до одурения хочется скрипеть зубами и выть протяжно, на одной ноте, от ощущения потери. Дэвид только тихо качает головой, мол, говорил же, просил быть осторожнее. И все равно стоит на своем – отношения с Чендлером это не то, что Курту нужно, но и Ник – не тот. – Вечно ты любишь не тех, Курт, – вздыхает Дэвид, переживая так искренне, что Курту даже становится легче. Совсем чуть-чуть. *** Время несется как угорелое, и Курт как-то смиряется с очередной утратой, перестает искать Ника в городе, учится не ждать сообщений. Он и не замечает, как снова начинает улыбаться и переругиваться с Чендлером из-за мелочей. И когда Чендлер – то ли повзрослев, то ли устав от ссор – уговаривает Курта уехать в отпуск на Гавайи и делает ему предложение, Курт не думает, принимает сразу же. Он знает: если задумается хоть на минуту – откажет. И Дэвид его, конечно, похвалит за этот отказ и разорванные наконец отношения. Но Курт упрямо тащит на плечах покрывшийся плесенью груз никому не нужной вины. И Курту даже нравится ощущение кольца на пальце. Нравится это легкое подтверждение того, что он кому-то необходим, что кто-то его любит и хочет подарить ему все свое время. А самое главное – это кольцо хоть иногда отвлекает его от давления затянутой на шее петли, от которой все так же невозможно дышать, сколько бы времени ни прошло. 41. – Ты! – кричит Лиза, тычет пальцем в грудь. – Да как ты вообще посмел уехать и даже не сказать мне ни слова! – Лупит его кулаками, Ник едва может сдерживать улыбку – даже не думал, что будет настолько рад ее видеть. – Джеймс тебя так ждал, так мечтал об этой чертовой рыбалке, Ник, чем ты только думал?! Ладно я, но как ты мог обмануть ребенка! Ник понимает, что она права, но оправданий у него нет, только объяснения. И когда он видит на глазах Лизы слезы – от злости, конечно, как иначе, – обхватывает ее лицо руками и целует в губы. Сильно и требовательно, подчиняя и подчиняясь, просит прощения, успокаивает и, скорее всего, прямо с порога создает себе новые проблемы. Лиза словно теряется на несколько секунд, а потом вырывается и отвешивает ему звонкую пощечину. – Какого черта, Ник? Что ты себе позволяешь? Ник смотрит и все-таки улыбается. – Никогда даже не думал, что ты можешь быть такой… – Какой? – Лиза смотрит волком. – Фурией, – пожимает плечами Ник, улыбаясь шире. – А я тебя мысленно нимфой звал все время. С первой встречи. Лиза давится воздухом от возмущения, но выдыхает и смеется: – Вот как на тебя сердиться? Еще раз выкинешь что-нибудь подобное… – Она делает странные жесты руками, и Ник не понимает, что именно она имеет в виду: его двухгодичное отсутствие или этот поцелуй. – Будешь обходить меня за два квартала. Нет, за три. – Лиза заканчивает мысль и кивает для убедительности. Ник поднимает руки, шутливо капитулируя. – И все-таки, – осторожно уточняет он, – что именно мне нельзя выкидывать? – Людей из своей жизни, – отвечает Лиза, направляясь к дому. – Ты идешь? – Она оборачивается через плечо и смотрит на Ника. – Джеймс будет рад тебя видеть. И еще – пожалуй, я тебя кое с кем познакомлю. У Ника подгибаются колени, когда он входит в дом и видит детскую коляску в коридоре и погремушку, лежащую на тумбочке в прихожей. А потом он смотрит на пушистую детскую макушку и думает, что ничего красивее никогда не видел. – Почему ты… – начинает было он и сразу же обрывает сам себя. – И правда, – весело улыбается Лиза, – почему же это я тебе не позвонила, не посоветовалась, ничего не сказала. Дай-ка подумаю! – Ник чуть морщится, и она могла бы уже замолчать, но отчего ж не высказать все хотя бы в такой форме. – Ах, точно. У тебя же был отключен телефон, а твоя мама не знала, как с тобой связаться. – Ник смотрит на Лизу, чуть нахмурясь, и она кивает: – Да, мы познакомились, нет, она не в курсе. Это Эмили, Ник, твоя дочь. Малышка отвлекается от куклы, которой упрямо пыталась оторвать голову, и встает на ножки, держась за перила манежа. – Можно? – Ник вопросительно смотрит на Лизу и подхватывает дочь на руки, едва дождавшись разрешения. Они рассматривают друг друга молча, Ник едва может дышать, а Эмили смешно морщит нос и тянет руку к его волосам. И Ник думает, что это, наверно, лучшее, что случалось с ним в жизни. А потом к нему подходит Джеймс, бурчит что-то похожее на «я тебя еще не простил» и крепко обнимает. – А ты подрос, – улыбается Ник, и Лиза поднимает глаза к потолку и вздыхает. Но Ник понимает – она рада его видеть. Они все рады. 42. – Курт, – говорит Ник, со спины подходя к сидящему за столику Курту. Курт вздрагивает от неожиданности – в кафе спорт-клуба сейчас пусто, его следующая группа должна собраться через полчаса, а наплыв посетителей в тренажерный зал будет только через час. Он узнает этот голос мгновенно и до боли сжимает задрожавшими пальцами стакан с соком. Ник садится напротив него, и Курт не может не смотреть. Он видит новые морщинки возле глаз, незаживший порез на щеке, сухие, обветренные губы и грубый кривой шрам на тыльной стороне правой ладони, убегающий под рукав свитера. Курт рассматривает его, считает точки швов и молчит. Ему нечего сказать Нику. У него накопилось столько слов, что не хватит и недели, чтобы все высказать. Вот только зачем? – Зачем? – повторяет вслух Курт. – Зачем ты вернулся? – Я скучал по тебе, – честно отвечает Ник, и Курт морщится. – Теперь мне не страшно признаться, – коротко пожимает плечами Ник. – Ненавижу тебя, – устало говорит Курт. – Мне даже не у кого было спросить, где ты. – Прости, – легко и искренне произносит Ник, – мне нужно было понять самого себя. – Успешно? – Курт и хотел бы съязвить, да не выходит. – Вполне, – кивает Ник. – Поздравляю. – Злость все же просачивается сквозь завесу усталости и боли. – И что тебе снова нужно от меня? – Ты, – просто отвечает Ник. И Курт теряет все слова, опускает голову ниже, прячет лицо в ладонях. – Ты обещал, что мы поговорим, – напоминает Ник. – Тогда, в тот вечер перед ссорой. Курт коротко дергает головой, давая понять, что он помнит. – Нам еще есть о чем разговаривать? – Ник почти просит, не спрашивает. Курт поднимает голову и смотрит на него, словно что-то решая или решаясь. – Я освобожусь в семь, – выдыхает он наконец и уходит, не допив свой сок. *** – Мне казалось, – начинает Курт, садясь в машину, – что между нами что-то есть, что-то большее, чем секс по договоренности. Я даже думал, что наберусь смелости и разорву отношения с Чендлером. Поэтому тогда и предложил… – он заминается, все так и не научившись разговаривать о сексе. – Без резинки, – кивает Ник. – Да. – Курт то постукивает пальцами по ручке на дверце машины, то мнет подол рубашки, то засовывает ладони между колен. – Мне хотелось узнать, как это, именно тогда, когда я чувствовал, что наши отношения, если это можно так назвать, на пике. Может, это стало бы переломным моментом для… для всего. – Он пожимает плечами. – Потому я и сорвался, поцеловал тебя, потому и пообещал, что мы поговорим после – после того, что не случилось. Ник кусает губы и мысленно матерится – он никогда не мог понять Курта, теперь, через два года, не понимает еще больше, чем раньше. Не понимает – зачем все усложнять, почему не сказать прямо. Хотя бы раз. И сразу, а не постфактум. – Но ты напомнил о правилах, – продолжает Курт, глядя в окно, – и все рухнуло. Я так остро почувствовал, что все это тебе просто не нужно. – Все было не так, – глухо отзывается Ник, – это была неудачная шутка. Курт кивает: – Я понял это, но значительно позднее. Когда остыл и подумал. А твой номер был уже отключен. – Блядь, – Ник в сердцах бьет рукой по рулю. – Я кретин. – Идиот, – криво улыбаясь, поправляет Курт. – Точно, – Ник поворачивается и смотрит на него. – Только вот… знаешь, все равно тогда ничего бы не вышло. Тогда я еще не мог понять, что именно мне нужно. Курт вздыхает: – А теперь уже, наверно, поздно. – Почему? – хмурится Ник. – Потом. Поехали. Ник наконец-то слышит в его голосе то же нетерпение, что испытывает сам, и не заставляет просить себя дважды. *** – У тебя кто-то был. Курт не спрашивает, и Ник прекрасно понимает почему. – Практики было не так чтобы много, – усмехается он, – но кое-чему научился. Хотя глотать все еще не могу. Курт смущенно краснеет, и это вызывает у Ника улыбку. – Вы встречались или просто?.. – Курт не договаривает, не зная, как точно сформулировать, на язык просится язвительное «или как мы с тобой». – А фиг знает, – пожимает плечами Ник, – за восемь месяцев три похода в кино и два пикника. Наверно, встречались. Курт закусывает губу и пытается не хмуриться, но ему до тошноты хочется, чтобы Ник этого не произносил. Или не делал. Или делал, но не с тем парнем, которого Курт никогда и не увидит. – Что? – Нику не нравится эта складка между бровей Курта. – Не знаю, – то ли пожимает, то ли передергивает плечами Курт. – И тебя тоже – совсем не знаю. – Давай знакомиться, – серьезно предлагает Ник. – Да я не об этом, – фыркает Курт. – У нас с тобой что тогда, что теперь все так… – он пытается подобрать правильное слово, – сразу произошло, что сейчас, даже если бы не обстоятельства… – Хаммел, – обрывает Ник, – ты пытаешься сказать, что хочешь, чтобы я за тобой ухаживал? Курт мгновенно вспыхивает, поворачивается спиной и садится на край кровати, не зная, как иначе скрыть смущение от того, что Ник вот так идеально все понял. – Хей, тебе пора идти? – Ник очень хочет попросить – или заставить – его остаться, но понимает, что не в праве что-то требовать сейчас. – Нет, – Курт пожимает плечами. – Но я все же пойду. – Ну уж нет. – Ник тянет его обратно. – Раз тебе не пора, то ты никуда не идешь. Он слегка удивляется, когда Курт без возражений тут же снова ложится рядом, и мысленно вздыхает, замечая на его губах легкую улыбку. Я научу тебя говорить прямо о своих желаниях – да вообще обо всем, думает Ник. Курт поворачивается к нему, проводит пальцами по шрамам на плече, и Ник вздрагивает. – Что? – Курт отдергивает руку. – Это все еще причиняет тебе боль? – Нет, – Ник улыбается уголками губ, – просто… неприятно. – Неприятно это ощущение себя уродом, мысленно продолжает Ник, ущербным, нецелым. – Расскажи мне, – просит Курт, ведет пальцами под ключицей, не задевая розовых рубцов. Ник думает, что все это более чем странно. Странно, что Курт еще здесь, что остался с ним в постели. Что Курт вообще снова в его постели после той нелепой ссоры, после этих двух лет врозь. Странно и удивительно. Удивительно правильно. – Расскажи, Ник, – настаивает Курт, словно ему это и правда важно. Не нужно, хочет сказать Ник, спроси о чем-нибудь другом. Но вместо этого говорит: – Да как-то нечего рассказывать. В очередной раз пытались освободить Эль-Фаллуджи от засевших там боевиков, уже отступали, потому что наши кретины то ли перепутали время, то ли сбились с пути – не поддержали с воздуха. И когда сержант привстал, чтобы его все наши увидели, снайперы его и засекли. А дальше уже просто. Увидел красную точку на груди, толкнул его плечом. Вот и оставил в пустыне куски себя на прошившей меня навылет пуле. А вместо ключицы теперь – титаново-костяная мозаика, задолбался звенеть на металлоискателях старого образца. Ник понимает, что шутка не то чтобы удалась, но ему все равно. Курт почему-то рядом, водит губами по плечу, словно ему небезразлично, словно его никто не ждет. А Нику нравится это ощущение правильности, нравится чувствовать Курта рядом, нравится так, что он даже не напоминает о единственном правиле со своей стороны. Ему тоже хочется прикоснуться к Курту губами, но он не знает, можно ли теперь. Вдруг после этого перерыва все правила Курта снова в силе. Ведь не целовал же он сам – не в губы. Курт приподнимается и смотрит Нику в глаза. – Что? – спрашивает он, словно о чем-то догадавшись. Ник вместо ответа приподнимает брови, а потом коротко пожимает плечами. – Да спрашивай уже, ты что – с меня пример взял? – смеется Курт. – Почему ты все-таки здесь? Курт мгновенно мрачнеет и отстраняется. – Блядь. – Ника накрывает дежавю. Но он успевает во второй раз поймать Курта и перевернуть его на спину, придавливая собой. – Ну что ж ты так сразу, а? Когда-нибудь я научусь правильно задавать вопросы и озвучивать свои мысли, а ты научишься говорить сразу и вслух, прежде чем что-то надумаешь себе, ты только дай мне время снова привыкнуть к тебе. Дай время нам, Курт. – Ник качает головой, проводит левой рукой по щеке Курта; пальцы начинают подрагивать от неудобной позы, но судороги остались в прошлом. – Я имел в виду – почему ты не торопишься к своему… своему партнеру? Курт прикрывает глаза и кусает губы. – Вы разбежались? – Ник не хочет думать, что в этом вопросе слишком много надежды. – Нет, – наконец отвечает Курт, – раз уж помирились после ссоры, которую ты тогда слышал. А потом мы еще пару сотен раз поругались и помирились. У Чендлера… каникулы, он в Нью-Йорке, вернется послезавтра, поэтому у меня и есть время. Ник думает, что терять ему нечего. – Ты его любишь? – Он и сам понимает, как нелепо звучит этот вопрос здесь и сейчас. Курт отворачивается, но Ник замечает – он явно пытается то ли не поморщиться, то ли не рассмеяться. – Мы обручены, Ник, – говорит Курт его локтю. Не то чтобы Ник понял, что именно это означает – да или нет. – И когда свадьба? – Останавливаться не имеет смысла, настроение все равно безнадежно испорчено. Курт как-то странно пожимает плечами. – Что, дата еще не назначена? – Ник хочет, чтобы это звучало язвительно, а не жалко. – Назначена, через восемь месяцев, – все так же локтю сообщает Курт. – Только… – он замолкает и снова пожимает плечами. – Почему ты с ним? – Нику действительно интересно – интересно, с чем и кем именно ему придется побороться. – Он восхищается мной, все еще восхищается даже после стольких лет и после всего, что с нами произошло. – И тебе этого достаточно? – Ни-че-го, думает Ник, ничего не понимаю. – Зачем ты здесь? – повторяет он снова. – Потому что хочу быть здесь, Ник. И давай не будем возвращаться к этому вопросу. Я не могу его бросить. Ника срывает от бессильной злости и ревности: – Почему? Раз тебе с ним плохо – почему ты с ним не порвешь? Курт поворачивается и сверлит его каким-то непонятным взглядом, а потом снова закрывается, прячет все свои эмоции за длинными пушистыми ресницами. – Не твое дело, – отвечает он, когда Ник уже и не ждет ответа. 43. «Лиза, мне снова нужна твоя помощь», – повторяет Ник мысленно, набираясь смелости. Не то чтобы он не чувствовал себя мудаком даже сейчас, когда просто представляет этот потенциально возможный разговор. Они с Джеймсом весь день провели на реке, приехали к рассвету, уехали после заката. И теперь Джейми спит на заднем сиденье, а Ник старается вести машину еще более аккуратно, чем обычно. Возможно, думает он, Лиза будет ко мне чуть более снисходительна сегодня, хотя, с другой стороны, она вполне может подумать, что рыбалка была только предлогом или способом ее умаслить. – Черт возьми! – Ник шлепает рукой по рулю и тут же смотрит в зеркало заднего вида. Джейми улыбается во сне. К дому Лизы они подъезжают уже после полуночи. Ник выносит Джеймса на руках из машины, но тот просыпается сразу же, как только слышит голос матери. – Мам, смотри! – Ник едва успевает поставить его на землю, а Джеймс уже вытаскивает из багажника сумку-холодильник. – Эй, силач, неси-ка лучше удочки, – смеется Ник. Джеймс несется к дому, рассказывает что-то взахлеб. Лиза улыбается – это главное, думает Ник. – Ваш улов, сэр, – Ник ставит сумку на стол в кухне и шутливо кланяется. Джеймс сияет, порывается показать матери рыбу, но Лиза мягко, не прерывая рассказа, уводит его в ванную, и уже через десять минут возвращается одна. – Рассказывай. Ник вздрагивает от неожиданности и деланно вздыхает: – Что, у меня снова все на лбу написано? Лиза включает чайник и ставит что-то в микроволновку. – Вообще-то, я имела в виду сегодняшний день, но раз ты сам себя выдал, то выкладывай все. Ник бьет себя по лбу и качает головой. – Знаешь, Лиз, я очень люблю вот эту твою улыбку. – Не подлизывайся. – Лиза накрывает на стол. – Ваш ужин, сэр, – дразнится она, но тут же становится серьезной. – Что-то с Куртом или снова будешь уточнять, действительно ли я не хочу за тебя замуж? – Только за меня? Ты же говорила, что вообще не хочешь замуж. – Так-так! Значит, если я выйду за кого-то другого, тебя это устроит? – Лиза поднимает бровь, но смешинки в глазах уже выдают ее. – Заколю вот этой вилкой, – точно таким же тоном парирует Ник. – Курт хочет, чтобы я за ним ухаживал. Но при этом он помолвлен. И отменять свадьбу не планирует. Лиза молчит пару минут, задумчиво кусает губу, вздыхает. – Я не знаю, что тебе сейчас сказать, Ник. Ухаживай за Куртом? Да кто ж тебя остановит, я же вижу – ты уже все для себя решил, даже если это станет очередной твоей ошибкой. Спустя два года вы вернулись к той же отправной точке. – Она качает головой. – У каждого из нас есть любимые грабли, Ник, – добавляет тихо. И Ник никак не может поймать ее взгляд. – Лиз. – Он кладет руку на ее ладонь и чуть сжимает. – Что-то не так? – Наверно, – пожимает она плечами, – наверно мне тоже хочется, чтобы за мной ухаживали. Но не принимай на свой счет, – добавляет она быстро. – Я в тебя, конечно, тогда влюбилась, и если бы не Курт, я бы тебя не отпустила. Хоть это и было отвратительно непрофессионально. – Если бы не Курт, я бы и сам не ушел, – отзывается Ник, встает и крепко обнимает ее. Лиза глубоко вздыхает и закрывает глаза. – Но теперь все изменилось, я давно перегорела и очень рада, что ты наконец-то принял и понял себя. Рада, что у меня – у нас – есть дочка, всегда хотела двоих детей. Просто иногда… иногда хочется чего-то еще – внимания, восхищения… – Сегодняшнее свидание не удалось? – осторожно уточняет Ник. И Лиза отрицательно качает головой. 44. – Ты сделал что? Ох, Курт… В голосе Дэвида Курт слышит бесконечное беспокойство под легким налетом усталости. – Я тебя достал? – испуганно шепчет Курт в трубку. – Нет, ну что ты, – мягко успокаивает Дэвид. – Ты – нет. А вот твое чувство опасности, точнее, его отсутствие, пожалуй, да. Как и внезапное отсутствие у тебя хотя бы зачатков инстинкта самосохранения. Где ты умудрился это потерять, Курт? Мне казалось, после раннего общения со мной это должно было укорениться в тебе навсегда. Курт легко может представить, как Дэвид морщится при этих словах – он все еще чувствует себя некомфортно, возвращаясь в разговорах к школьному времени. – Может, потому и не укоренилось, что ты изменился, Дэвид? – Курт улыбается. – А Гилберт? Курт тяжело вздыхает. – Мне это воспринимать как «я на это надеюсь» или как «конечно, нет»? Курт снова вздыхает. – Понятно. Ты и сам не знаешь, – подытоживает Дэвид. Оба молчат несколько секунд. – А знаешь, Курт, продолжай с ним встречаться. – В голосе Дэвида слышится вдруг такое воодушевление, что Курт удивленно распахивает глаза. – Серьезно, продолжай. Может, эти встречи уберегут тебя от величайшей ошибки в твоей жизни. Курт прикусывает губу и крепко зажмуривается, а Дэвиду даже не нужно продолжать, – Курт и так все понимает. – Я не… – Курт, хватит, я все вижу и понимаю. Ты же любишь Гилберта. И он вернулся. Вернулся к тебе, как ты сам мне только что рассказал. Ты знаешь, я против измен. Но если для тебя это единственный вариант хоть иногда чувствовать себя счастливым, я, пожалуй, готов тебя поддержать. И перестань плакать, Курт, я слышу, как ты шмыгаешь носом. 45. – Значит, твой партнер так и гоняет каждую неделю в Нью-Йорк? – Ага, иногда и не только на выходные, – кивает Курт, пристегиваясь. – Он там то в рекламе снимается, то для фотосессий начинающим фотографам позирует, а то как-то в художественной школе моделью был. Может, и еще что-то делает, а мне не говорит. Ник внимательно смотрит на Курта – все равно остановился на перекрестке: – А не переезжает туда, потому что ты ехать не хочешь? Курт кивает, стараясь не морщиться, но Ник все равно замечает что-то. – Прости, я не буду больше поднимать тему Нью-Йорка. Курт мягко улыбается и кладет руку ему на колено. – Да дело не только в Нью-Йорке… Не важно, лучше скажи, как съездил. – Отлично съездил, – Ник с некоторым недовольством переключается на другую тему, – устроился снова на завод, на полную смену, выхожу уже с понедельника, так что в пятницу буду приезжать позднее, чем мы обычно встречались. Вот, кстати, – он достает из нагрудного кармана куртки ключи и протягивает их Курту. – Держи. Ну мало ли… Курт прикусывает губу и отворачивается к окну, пряча счастливую улыбку и смущение. Прохладный металл ключей в ладони мгновенно стирает все ощущения от обручального кольца. – И все-таки, Курт, – возвращается к не в первый раз прерванному разговору Ник, – я не понимаю, почему ты с ним. Нет, я не прошу бросить его и перебраться ко мне, полтора месяца слишком маленький срок, чтобы ты был уверен хоть в чем-то. – Он бросает короткий взгляд на Курта, но видит только его затылок и покрасневшее ухо. – Но я знаю тебя, ну или думаю, что знаю. Ты бы не стал изменять, если бы тебя все устраивало. Я вообще, если честно, всегда был уверен, что ты не из тех, кто изменяет, – добавляет Ник задумчиво. – Я тоже, – эхом отзывается Курт. Ник как-то сразу забывает все слова, это признание бьет под дых чем-то недосказанным. Или, может, Ник сам себе в одно мгновение все придумал. Но в эту самую минуту он четко осознает, что не оставит больше Курта, пока тот – глядя ему в глаза – не скажет твердое «нет». 46. – Хватит, Ник! – не выдерживает Лиза. – У нас не ипотека и не кредит на двоих. Серьезно, мне очень приятно, что ты участвуешь в нашей жизни, Джейми тебя любит, Эмили тоже, и я тебя люблю – как друга. Ник сидит на стуле в ее маленькой кухне и кусает губы, чтобы не начать спорить. – Ник. – Она перестает ходить из угла в угол и садится рядом с ним. – Ну правда, не надо пытаться контролировать нашу жизнь. Ты приходи, когда захочешь, хочешь платить алименты – плати, не хочешь – не надо, я в суд не подам. Возьми пример со своей мамы. Она рада, что у нее есть внучка, спокойно восприняла новость о твоей бисексуальности, приходит в гости и помогает посидеть с детьми, несмотря на наличие постоянной няни, – и это просто замечательно. Вот и ты, пожалуйста, относись ко всему так же спокойно. Ник хмурится, пытаясь подобрать нужные слова. Лиза качает головой: – Нам хватает нашего дома, мы не хотим переезжать в другой, нам не нужно больше комнат. Разберись со своим кредитом для начала. – Я нормально заработал на лесопилке, внес сразу большую сумму, как вернулся. И сейчас у меня хорошая зарплата, так что с ним нет проблем, – упрямится Ник. – Поздравляю! Терпение Лизы явно на исходе, и Ник сдается: – Ладно, но если вам что-то будет нужно, ты же мне скажешь, да? – Разумеется, Ник. – Лиза тянется его обнять. – Я самодостаточная, конечно, но не идиотка. – Приподнимает бровь. – Можешь начать откладывать Эмили на колледж. Ник расцветает и достает из портмоне банковские документы. – Это должен был быть подарок на Рождество, но плюс-минус пара месяцев, какая, в сущности, разница. Лиза только привычно поднимает глаза к потолку и не пытается даже скрыть улыбку. 47. С одной стороны, Курту нравится, что Ник ревнует. Нравится понимать, что все не так поверхностно и просто, как Ник временами пытается представить, нравится помнить слова Ника «мне нужен ты». А с другой – Чендлер и их помолвка. И Курт совершенно, до тошноты не хочет эту свадьбу, но почему же тогда так невероятно сложно поставить точку в их затянувшихся отношениях? Почему после стольких лет все еще невозможно сильно мучает это идиотское чувство вины? *** – Курт, я уеду дней на пять… – Курт, я на пару недель, может, приедешь ко мне на выходные, погуляем? Ой ладно, не начинай, я только предложил… – Курт, я тут подумал, может, мне уволиться из магазина, а то я снова на пару недель уезжаю, они там скоро меня проклянут… – Курт, давай все же переберемся в Нью-Йорк, билеты выходят не дешевле, чем съемная квартира… Ну что ты кричишь, ну не хочешь, не надо! Но йогу ты и там мог бы преподавать… Ну все, все. Я понял! Как всегда – думаешь только о себе, эгоист!! *** – Я уезжаю. – Снова? – Курт потерял счет времени, он даже не знает, сколько дней Чендлер был дома. – Надолго, Чен? – Не знаю, недели на две… – Чендлер выглядит равнодушным, спокойно складывает вещи в чемодан – Курт замечает, что тот даже не был до конца разобран. – Чендлер, ты всю подготовку к свадьбе свалил на меня и свою маму. – Курт не знает, зачем сейчас об этом говорит. Почему именно об этом – словно просто ищет повод поругаться. Впрочем, может, и ищет. – Курт! Я, вообще-то, пытаюсь заработать нам на свадебное путешествие, а ты меня совершенно не поддерживаешь! Ты меня совсем не любишь?! Вот только не надо, не надо меня успокаивать, лучше давай переедем назад в Нью-Йорк! Курт смотрит на всю эту внезапную истерику через пелену слез – и ничего не испытывает, кроме жуткой усталости. Он даже не шевелится – а раньше вскочил бы, обнял, принялся целовать и шептать что-то глупое, но необходимое Чендлеру, чтобы успокоиться. – Да иди ты со своей свадьбой и этим гребаным свадебным путешествием. Не хочу. Ничего не хочу. – Курт слышит собственный голос словно издалека. – Вот ты как?! Ну и ладно! Ну и черт с тобой! Чендлер выскакивает из дома, громко хлопнув дверью. Я знаю, что сказал бы сейчас Дэвид, думает Курт, размазывая слезы по щекам. В доме тихо – Чендлер уехал, в очередной раз оставив его в полном раздрае. Дэвид сказал бы – самое время тоже собрать вещи, оставить на столике кольцо и прощальное письмо и уехать. Навсегда. Курт смотрит на часы. Ник скоро должен вернуться с работы, но сегодня четверг и ужасная метель – вряд ли он будет рад видеть Курта. Только вот ему просто необходимо уйти из этого дома. 48. Ник возвращается поздно. После напряженной дороги – слишком много машин, лед под колесами и снег в окна – ему хочется только сесть на диван в гостиной с банкой пива и, может, даже заснуть там же, не добравшись до спальни. В окнах дома горит свет. Ник, испытывая легкое раздражение, с порога ворчит: – Надин, я же просил тебя не заваливаться ко мне без приглашения. Из кухни выходит Курт, вытирает руки полотенцем, говорит: – Извини. Ник застывает, забыв повесить пальто на вешалку. Курт поджимает губы и уходит обратно. Ник хмурится, вешает пальто, стягивает свитер, не глядя зашвыривает его куда-то в шкаф и идет в кухню. Что-то не так, что-то смущает его в том, что Курт – здесь, в этих нервных движениях, с которыми он скидывает печенье с противня. Печенье? Ник непонимающе качает головой, подходит со спины и осторожно обнимает его за плечи. – Курт, – зовет он тихо, – мы договорились о встрече, а я забыл? Курт отрицательно мотает головой и прижимается спиной к груди Ника. – Я… мы поругались с Чендлером, мне нужно было куда-то уйти, извини. Ник поворачивает его к себе, обнимает крепче. – Перестань извиняться, Курт. Если бы я не хотел видеть тебя здесь, у тебя не было бы моего ключа. Но… печенье? – все-таки не выдерживает он. Курт тихо хмыкает: – Это мой способ скинуть напряжение. Когда не получается сделать это иначе. Но я тебе и ужин приготовил, – добавляет он, спохватившись. Ник прекрасно помнит свой полупустой холодильник и не может не осознавать, что, прежде чем начать готовить все это, Хаммел опустошил ближайший маркет. – Женись на мне, – вырывается у Ника, прежде чем он понимает, что собирается сказать. И тут же мысленно материт себя, когда чувствует, как сжимается Курт в его руках. – Слушай, я… – Я разорвал помолвку, – перебивает его Курт, слегка отталкивая. Ник тут же его выпускает, и Курт начинает собирать на стол так ловко, словно делал это в кухне Ника уже множество раз. Ник понимает, что не должен испытывать такой радости, когда Курт выглядит, как побитая собака. – Почему? – спрашивает он, надеясь, что это звучит хоть немного сочувственно. – Меня вконец достал этот фарс, – пожимает плечами Курт. – Какая, к черту, свадьба, если я не собираюсь прекращать все это. – Ложка очерчивает в воздухе загадочную фигуру, но Ник понимает, что он имеет в виду. – Не собираешься, значит? – он не может не улыбнуться, но не может и замолчать: – А с ним прекращать – собираешься? – Ник! Я же просил тебя не поднимать эту тему. – Курт отворачивается к разделочному столу и вцепляется пальцами в столешницу. – Подожди-ка, – Ник зло прищуривается, рывком поднимается со стула и разворачивает Курта к себе, – значит, жениться не будешь, а трахаться с ним и дальше – будешь? – Достало, – выплевывает ему в лицо Курт. – И эти твои завуалированные требования, и его скандалы. Меня. Все. Достало! – Тебя достало? А ты не думаешь, что и меня все это достало?! Курт поднимает брови – удивленно, возмущенно, негодующе, черт поймешь, как еще, но явно недовольно. – Я могу уйти, – говорит он искусственно-спокойно. – Нет, Курт, не можешь. В том и дело – ты не можешь уйти. И не хочешь уйти. Так, может, пора этот вопрос решить раз и навсегда? – Что ты… Ник не слушает, наклоняется и прижимается губами к губам Курта. Чуть слишком грубо и сильно, чуть слишком зло. Курт сопротивляется несколько долгих мгновений, а потом стонет – то ли сдаваясь, то ли поощряя, кусает за нижнюю губу, втягивает ее в рот. Ника сносит взрывной волной ответного злого желания, он подхватывает Курта под задницу и сажает на стол, не прекращая целовать. Курт царапает его шею, дергает за волосы, сжимает бока ногами. Тянет за ворот футболки, заставляя Ника снять ее, и скидывает свою рубашку, когда Ник отстраняется, чтобы быстро раздеться. Тарелка с хлебом летит на пол, звенит, разбиваясь, когда Курт приподнимается, а Ник сдергивает его джинсы вниз, до лодыжек. Неудобно, Курт недовольно дергает ногами, пытаясь скинуть джинсы совсем. Ник наклоняется, помогая ему, и – плевать уже на запреты – метит засосами шею и плечи. А потом сжимает его бедра так крепко, как давно хотелось, и тянет на себя. Курт нетерпеливо расстегивает молнию на его джинсах, задевая костяшками пальцев напряженный член, и Ник судорожно вздыхает, снова тянется к его губам, когда чувствует, как Курт пытается обхватить одновременно оба их члена. Ник кладет сверху свою ладонь, сжимает крепче, переплетает пальцы с пальцами Курта. Курт кусает его в шею и толкается бедрами вперед. Ник понимает, что ему мало – им обоим мало. Но смазка в спальне наверху, презервативы тоже, в карманах с собой он уже давно их не носит. А с растительным маслом ему как-то повезло поэкспериментировать на лесопилке, да так удачно, что навсегда отбило охоту это повторять. Курт, видимо, понимает то же самое, потому что тянет его руку в рот, облизывает пальцы. – Твою мать, – бормочет Ник, подтягивая Курта ближе к краю стола. – Больно же будет. Курт упрямо мотает головой и шире раздвигает ноги. Нику не хватает терпения на долгую подготовку, даже эти несколько движений пальцами кажутся ему вечностью. И Курт стонет так требовательно, что крышу сносит. Ник сплевывает на ладонь, проводит пару раз по члену и толкается в Курта – не медленно, не осторожно и не бережно, как старается делать обычно. Курт вскрикивает и бьется в его руках, но подается и подается бедрами вперед, насаживаясь на член Ника, впуская его в себя. Нику жарко – от такого Курта, оттого, что – вот оно как ощущается! – они впервые без презерватива и без правил. Так, как хотел сам Курт два с половиной года назад. Только не так торжественно и романтично, как он себе это представлял. Никакой нежности, никакого внимания – они отпускают себя на полную и берут друг от друга именно то, что давно хотелось. Курт целует и кусает плечи и шею Ника, оставляет яркие полосы на его спине, до боли сжимает коленями. Ник щедро одаривает его синяками на бедрах, засосами и следами укусов везде, куда только может дотянуться. Это самый короткий их секс, но вот это – настоящее, настоящий Курт, его желания. Ник кончает в Курта и чувствует, как Курт дрожит и сжимается, выплескиваясь ему на живот, даже не коснувшись собственного члена. – Ужин, – задыхаясь, говорит Курт, утыкается лбом в его плечо, – наверно, остыл. – Сомневаюсь, – насмешливо хмыкает Ник, прижимая Курта к себе, водит ладонями по спине. Хорошо, думает Курт, хорошо, что он это сделал, что наконец-то перестал следовать моим дурацким капризам. Хорошо, что теперь мне некуда отступать и придется поговорить с Чендлером в последний раз. Хорошо, что он наконец-то решился и помог решиться мне. – Мне уже почти начало казаться, – произносит он вслух, – что тебе на самом деле – все равно, и что это просто секс. Ник глубоко вздыхает и прижимается губами к его виску. – Короткая же у тебя память. Но если ты ждешь романтичных признаний в любви или чего-то прочего, Хаммел… – От тебя, Гилберт? – со смехом перебивает его Курт. – Хорошо, что ты это понимаешь. – Ник зарывается носом в его волосы. – А стол будешь сам отмывать. После ужина. Ночевать сегодня остаешься у меня. И еще – дай-ка номер Карофски. 49. Курт стоит возле зеркала в спальне, приспустив банный халат с плеч, рассматривает оставленные Ником засосы, скользит по ним кончиками пальцев и даже не думает о том, как будет оправдываться перед Чендлером или что вообще собирается ему сказать. Ему нравится то, что он видит, нравятся эти знаки принадлежности. Хотя, думает он, трогать шею придется запретить, не в водолазке же вести занятия. – Краси-и-иво. За девять прожитых вместе лет Курт привык практически ко всему. Только к одному он никак не может привыкнуть – к тому, что Чендлер ходит по дому совершенно бесшумно. – Сюрприз! Я все отменил, вернулся, чтобы помириться, а тут такое… Курт вздрагивает и закутывается в халат, нервно зажимая ворот пальцами под самым подбородком, поворачивается к стоящему в дверях Чендлеру. – Ой, да брось, – раздраженно машет рукой Чендлер. – Я уже несколько месяцев знаю, что у тебя есть любовник, – глухо говорит он. – Знаешь? – растерянно переспрашивает Курт. – Но ты же… – Молчал? Да, молчал, – кивает Чендлер, – мне казалось, если ты об этом не говоришь, значит, во всем этом нет ничего существенного. Я же прекрасно помню твои просьбы и понимаю, что далеко не все могу дать тебе в постели. Это только болтать я мастер, а во всем остальном, – он разводит руками, – ну уж какой есть. – Чен… – Да иди ты, – вдруг озлобляется Чендлер. – Мы оба знаем, что я никогда не смогу удовлетворить тебя так, как тебе нужно. Но, твою мать, Курт, какого черта? – Курт никогда не слышал у Чендлера подобных интонаций. – Андерсон изменил тебе один раз – один! – и ты не смог его простить. Сколько раз пришлось бы прощать мне? Сколько? Курт виновато опускает голову и молчит. – Неужели было так сложно сказать, что он подходит тебе больше? – Сложно, Чендлер, – почти шепчет Курт, – я же и так был перед тобой виноват. – Подожди-ка. – Чендлер начинает понимать. – Ты что, все это время был со мной из-за своего идиотского чувства вины? Терпел мои капризы, как будто бы прощал меня, позволял возвращаться и постоянно возвращался сам – только по этой тупой причине? Курту даже не нужно ничего говорить, Чендлер все читает в его взгляде. – Отлично! – Курт слышит истерику в голосе Чендлера и снова понимает, что ничего не может с этим сделать. – Мало того, что ты мне постоянно изменял, а я как последний дурак надеялся, что все это однажды прекратится, так еще и все, что между нами было, было лишь твоей жалостью? – Не все, Чендлер, – мотает головой Курт. – Я тебя действительно… любил. Какое-то время… – выдыхает он. – Какое-то время? – повторяет Чендлер. – Ага, – кивает он сам себе, – ну хоть какая-то правда. Раз уж у нас вечер откровений, Курт… Я мог бы построить карьеру в ЭлЭй, и, скорее всего, все-таки туда уеду, не так уж мне нравится в Нью-Йорке, просто поближе было. А там – восстановлюсь в актерской школе, надеюсь, что еще не поздно. В ту первую попытку… Хм, – пожимает плечами Чендлер, – тогда я слишком устал быть без тебя, а ты не приезжал и не приезжал. Поэтому я все бросил и вернулся, чтобы быть с тобой. Помнишь, я говорил тебе про цену? – Он дожидается, пока Курт кивнет, а потом продолжает: – Ты. Ты был той ценой, которую я не хотел платить. Курт болезненно морщится, ему хочется, чтобы Чендлер замолчал, но он понимает – сейчас у него нет права просить об этом. – А еще, знаешь, мне действительно очень любопытно, как давно все у вас началось, но что-то вот даже не знаю, хочу ли я тебя об этом расспрашивать, а то вдруг окажется, что мне известно не все. Курту кажется, что его сейчас просто разорвет от этого дикого чувства вины. – М-м-м, – тянет Чендлер, – видимо, и правда не все. Нет, все же скажи, сколько месяцев вы уже трахаетесь? – Это началось почти пять лет назад, – еле выдавливает из себя Курт, и Чендлер возмущенно выдыхает. – Но он уезжал на два года. И только полгода назад вернулся. – Ага, – говорит Чендлер и задумчиво покусывает губы, что-то вспоминая. – Вон оно что… Вот, значит, почему ты тогда в подушку по ночам ревел. Это когда еще Дэйв приезжал, да? Курт нервно сглатывает и ниже опускает голову. – А когда я был в ЭлЭй? Курт отрицательно мотает головой и присаживается на край кровати, откидывает одеяло – эта вторая за сутки ссора окончательно его вымотала. – Ну уж нет! – качает головой Чендлер и вдруг широко улыбается злой, некрасивой улыбкой. – О! Давно мечтал попробовать это сказать. Сегодня ты спишь в гостиной! 50. – Хэй, Карофски. – Ник уверяет себя, что все в порядке, что нет причин для внутренней дрожи, что не стоит закусывать губу, как школьник перед первым свиданием, но все равно задерживает дыхание, пока не слышит ответ. – Гилберт. – В голосе Дэйва ни капли удивления, скорее, удовольствие, словно действительно ждал звонка. – Курт предупредил, да? – Ник и сам не понимает, зачем это спрашивает, наверно, вместо какого-то обмена любезностями. Или, может, чтобы все-таки слегка успокоиться. – Ага. – Ник почти видит, как Дэйв кивает. – Гилберт, не дергайся, серьезно, все нормально. Ник откашливается, готовясь к тому, чтобы все-таки извиниться, но Дэйв опережает: – И не вздумай извиняться, все давно в прошлом. Впрочем, если ты еще раз обидишь Курта, я тебе башку сверну. Они одновременно фыркают, и это разряжает обстановку. На время. – Что, хочешь узнать, какие цветы любит Курт? – ерничает Дэйв. – Не, в этом я разберусь как-нибудь сам. Ты лучше скажи, как Курт относится к детям? – Моего любит, своих не хочет, да и не рановато ли, Гилберт? – Ник отчетливо представляет, как Дэйв изумленно поднимает брови. – У меня есть дочь, – наконец-то доходит Ник до главного. – Оу… И Курт не знает? – Стал бы я спрашивать? – Ну да. – В трубке раздается тихий шорох – Дэйв прикрывает динамик рукой и говорит кому-то: «Иди с Марком, я вас догоню». – Я отвлекаю? – спрашивает Ник, думая, что, вообще-то, с этого стоило бы начать. – Нет, все в порядке, просто гуляем. И сколько ей, – возвращается Дэйв к начатому разговору. – Полтора года, я сам узнал только несколько месяцев назад. – Поздравляю, – отзывается через пару секунд Дэйв, – но ты кретин, Гилберт. – Виновен по всем статьям, – не отрицает Ник. – Что ж ты сразу-то ему не сказал? – Побоялся, – честно сознается Ник, – думал, что он меня тут же и прогонит с такими новостями. А теперь все выглядит еще хуже – словно я ее стесняюсь или что-нибудь в этом духе. – Мда, – тянет Дэйв. – Даже представить реакцию Курта не могу. Единственное, что точно могу сказать, – будет лучше, если он все узнает от тебя, а не как-то случайно. – Да уж, – вздыхает Ник. – Хотя что-то мне подсказывает, что в любом случае мне придется просить прощения. – Это же Курт, – усмехается Дэйв, – с ним никогда не бывает просто. 51. – И что дальше? – спрашивает вдруг Курт. – М-м-м? – не понимает Ник, выкручивает руль, аккуратно вписываясь в поворот, притормаживает, пропускает на переходе старушку с котом на поводке, снова трогается, не набирая скорость – на этой улице как-то слишком много светофоров. – Ну что дальше? – снова спрашивает Курт. Что-то в его интонациях Нику совсем не нравится. Он бросает на него взгляд и замечает сжатые в нитку губы и какое-то совершенно не свойственное Курту выражение лица – угрюмо-обреченное. – Хм. Вот если бы ты задал этот вопрос, скажем, недели три назад, я бы ответил: «Мы сейчас соберем твои вещи и перетащим их ко мне», но тогда мы все провернули как-то совершенно без вопросов. Хотя я был почти уверен, что твой бывший – миниатюрная копия Медузы Горгоны. И что я вот-вот стану статуей самого себя. – Гилберт! – раздражение в голове Курта внезапно зашкаливает. – Слушай, Курт, давай-ка выдохни, досчитай до двадцати, а я как раз успею припарковаться возле дома. И потом мы поговорим – без свидетелей и без опасности устроить аварию, окей? – Ник снова коротко смотрит на него и пытается понять, что такого могло случиться с Куртом за эти несколько часов, что они не виделись. Курт едва сдерживается, чтобы не пнуть дверцу машины и не хлопнуть входной дверью, хотя хочется, чтобы от грохота уши заложило. – Курт? – Ник ставит пакеты с продуктами на кухонный стол и идет в гостиную. – Рассказывай. – Он садится на диван и приглашающе хлопает рукой по сиденью рядом, но Курт усаживается в кресле напротив – у него слишком прямая спина, чтобы Ник хоть на секунду обманулся насчет его настроения. – Это все. – Курт пожимает плечами. – Все круто, все здорово, но как надолго? Ник склоняет голову к плечу и ждет продолжения. Он не знает, что Курт ждет от него сейчас – каких слов, потому что не понимает причину этой перемены. – Боже, Гилберт, да не делай ты вид, что ничего не понимаешь! – Курт бьет кулаком по подлокотнику кресла. – Может, ты еще и родителям рассказал, что живешь со мной? – Конечно, – Ник не видит смысла скрывать, – матери и сестре рассказал. Отцу не успел, его парализовало, когда им сообщили о моем ранении, и стало хуже, когда я был на лесопилке. Под аппаратами жизнеобеспечения не очень-то поболтаешь, знаешь ли, а после моего возвращения он прожил всего несколько дней. Курт хмурится: – Ты не говорил. Ник кивает: – Не говорил. Ты мне тоже про своих не рассказываешь. Кстати, может, пора уже нам пригласить всех на ужин? Там и перезнакомимся, а? Курт растерянно моргает. Ник пользуется моментом и тянет его за руку, усаживает рядом с собой на диван. – То есть, – еще сильнее хмурится Курт, – ты не собираешься скрывать? – Нет, конечно, – Ник еще пару лет назад не поверил бы, что может быть так спокоен и так уверен в подобном решении. – Оу, – выдает Курт, но тут же мотает головой: – Вообще-то, я не только об этом. И да, не делай вид, что ничего не понимаешь. – Я действительно не понимаю, – сдается Ник. – Ты и Лиза, – говорит Курт. – Не стоит тебе забывать дома мобильник, Ник. – Обиженно вздергивает подбородок – Она названивала тебе сегодня раз восемь, а ты говорил, что больше ко врачу не ходишь. Что у тебя с ней? Ник медленно выдыхает и мысленно отвешивает себе несколько оплеух – знал же, что будут проблемы. – Курт, – начинает Ник, – я… Курт тут же пользуется заминкой: – Ник, я все понимаю. Ты бисексуал, хочешь семью и детей… – Да, – перебивает Ник громче, чем следовало бы, сразу добиваясь нужного эффекта: Курт вздрагивает, замолкает и внимательно смотрит на него. – Да, – говорит Ник уже тише, – я хотел семью и детей. До того, как мы с тобой… – Бьет себя по коленям руками, подыскивая подходящее слово. – До того, как мы начали встречаться. Но ты – не хочешь, и мне это вроде как важно, знаешь ли. – Ник точно помнит, что еще сегодня с утра не собирался признаваться Хаммелу в любви. Курт недоверчиво фыркает. – Да, мы с Лизой были близки, – продолжает Ник, и Курт напрягается, прищуривается зло, – до того, как я свалил на лесопилку. И я не… Ну, ты в курсе, что я не оставил возможности с собой связаться. А когда вернулся, поехал к Лизе извиняться, и узнал, что у меня есть дочь, Эмили. Побоялся тебе сразу сказать, все пытался придумать правильные слова и угадать нужный момент… Ну и вот… Курт задыхается от возмущения, вскакивает с дивана, начинает ходить из угла в угол, останавливается, открывает было рот, но закрывает, не зная, что ответить. Отворачивается, выходит из комнаты и снова возвращается. – Какой же ты идиот, Ник! Ник вопросительно поднимает бровь и молчит. Он удивлен, что Курт не ругается, а выглядит скорее обеспокоенным, чем обиженным. – Почему ты здесь, Гилберт? Ты должен быть там, с ними, помогать Лизе и дочери! Какого черта ты перевернул все в моей жизни, вместо того, чтобы… – Он возмущенно всплескивает руками и замолкает. – Потому что Лиза не хочет, чтобы я жил с ними. – Ник видит, что Курт готов его перебить, и жестом просит его помолчать. – Поскольку она прекрасно знает, что я люблю тебя, а не ее. – Он потирает руки о колени, пытаясь успокоить нервную дрожь – признаваться в любви, оказывается, гораздо труднее, чем он когда-либо думал. – Ты меня?.. – Курт смущен и ошеломлен одновременно. Но сомнения все-таки остаются. – И несмотря на дочь, у вас только дружеские отношения? Правда? Ник внимательно на него смотрит, а потом вопросительно поднимает бровь: – Слушай, Курт, может, мне тоже пора уже поинтересоваться, какие там у тебя отношения с Карофски? То в скайпе перезваниваетесь, то в кафе вдвоем сидите, а? Курт возмущенно распахивает глаза, но тут же понимает, выдыхает, садится рядом с Ником и утыкается лбом в его плечо. – Прости, я слишком долго жил с Чендлером, заразился от него подозрительностью. Ник обнимает его и хмыкает: – Ты же меня знаешь, я пру напролом, не всегда даже подбирая слова. И теперь, когда мы все выяснили, молчать точно не стану. И скрывать что-либо – тоже. Обещаю. Курт улыбается и кивает. – А насчет того, что дальше, – вспоминает вдруг начало разговора Ник, – ну, можем завести собаку. Или свалить куда-нибудь из Огайо – на лесопилке меня как родного примут в любой момент. Выражение лица Курта говорит об этих его идеях лучше любых слов, и Ник смеется. – Все, что взбредет тебе в голову, я обещать не могу, но обсудить обещаю. Только давай обойдемся без этих колец-церемоний, вот уж что точно не по мне, извини. Курт согласно кивает: – Ближайшие лет двадцать я не хочу ни о чем подобном слышать, помолвками и подготовками к свадьбе я сыт по горло. А дальше – посмотрим. Ник, – Курт становится снова серьезным. – Познакомь меня с Лизой и Эмили. – У Лизы еще сын есть, Джеймс, ему восемь. – И с Джеймсом, – кивает Курт. – Общий ужин на всю большую семью? – предлагает он. – Я даже помогу готовить, – соглашается Ник. Курт улыбается. – И еще, Ник… – Курт прикусывает губу и внимательно смотрит на Ника. – Я тебя тоже.