Helpless

— Как дела на работе? — Элайза ненавидит этот пропитанный однообразием, безразличием и незаинтересованностью вопрос. Ненавидит, но все равно каждый вечер задает его своему мужу. Экономические сводки, политические прогнозы, рассказ о бесконечных спорах с врагами и оппонентами Гамильтона — именно это «скрашивает» вечер Элизабет. Затем, вздохнув и выбрав самую непринужденную улыбку, женщина начинает исполнять свою партию, во всех красках пересказывая впечатления сына об очередном учебном дне в школе и говоря о том, как Анжелика осталась довольна утренником в детском саду. Это нерушимый, незыблемый дуэт, который, наверное, не изменится и спустя десятилетия. Потому что это единственное верное, единственное правильное и истинное. «Верное, правильное, истинное» — едва заметно кивнув, мысленно, словно мантру, словно молитву повторяет Элизабет, в очередной раз стараясь убедить себя в том, в чем давно убеждено общество, окружающее ее. А ведь несколько лет назад ничто не предвещало беды, ничто не предвещало этой серой и непроглядной рутины будней. Да и разве молодость может предостерегать и предугадывать? Она лишь покровительствует мимолетным порывам, любым, даже самым откровенно-ложным рвениям сердца. И кто бы мог подумать, что восемь лет брака превратят этих, казалось, горячо влюбленных студентов в тех, кем они стали сейчас? Бесконечно лгавшие окружающим, друг другу, самим себе. Как долго будет длиться спектакль, актеры и зрители которого уже порядком утомились, пресытились представлением, не в силах исполнять свои роли. Быть может, и не было любви? Было лишь то, чего хотели другие, в чем убедили, уверили. Юность падка на лесть и навязчивые мнения. Она принимает их без разбора, берет на веру, не удосужась узнать о прочности фундамента суждений. Некогда любимая работа Элизабет превратилась в ее личный, ее персональный ад. Ад, нежно сжигающий ее взглядом карих глаз Марии Рейнольдс. Увидев их свечение в первый раз, женщина пожалела о том, что выбрала этот университет. Пожалела о том, что связала свою жизнь с музыкой, которая стройным рядом арпеджио вплела в судьбу Элайзы непокорные кудри талантливой студентки. Они могли часами говорить о литературе и музыке, могли пытаться найти ответы на риторические вопросы философов древности, могли просто молчать. Именно поэтому их занятия длились больше положенного времени. Их сердца замирали, когда за обыденными действиями, как бы невзначай, две эти трепетно стремящиеся друг к другу души соединялись мелкой дрожью пальцев Они отчаянно искали общества, внимания, взгляда и улыбки друг друга. Отчаянно искали, но яростно скрывали это от окружающих и себя самих. Очередной спектакль на подмостках этой беспутной жизни… — Я знаю, что ты любишь джаз. И это замечательно, правда… но ты хватаешься за прошлое, за его старые формы, — с запалом, свойственным лишь людям, что страстно вовлечены в свое дело, говорила Элизабет. — Пойми, нужно что-то новое, что-то, что могло бы отобразить идеи и веяния современности, твоей эпохи. Ты не сможешь петь о проблемах времен Великой депрессии или сороковых годов столь же проникновенно и уверенно, как ты сумеешь поведать о своем веке. Это будет лишь подражанием, нелепой пародией.Синатра, Армстронг, Эллингтон… Не нужно забывать их, нет, я говорю не об этом. Но, цепляясь за уже воспетые и прославленные имена, мы закрываем все пути, отнимаем возможность у тех новичков, что родились десятилетиями позже. Разве в этом есть их вина? Это несправедливо. Мы не позволяем им создать историю, свою собственную эпоху, нашу эпоху. Не позволяем только потому, что какой-то парень выхватил микрофон и стал первооткрывателем жанра порядком раньше. Мария не могла скрыть в своем взгляде восхищения искренностью и заинтересованностью Элайзы, однако вскоре прогнала его, найдя в этом монологе преподавателя то, что могло бы послужить катализатором к первому шагу на пути решения ее собственной проблемы. — Как хорошо вы говорите, миссис Гамильтон. Не забывать традиции, открывая сердца новым веяниям, шагая в ногу со временем, верно? — с вызовом начала Рейнольдс. Услышав правильную трактовку своих речей, Элизабет кивнула, но, заметив странные и, как ей показалось, несколько опасные огоньки в глазах студентки, сделала это не совсем уверенно. — Но как же вы можете учить тому, чего сами исполнить не в силах? — спросила Мария, практически испепеляя собеседницу взглядом. — Прости я не совсем понимаю… — Да все вы понимаете! И я все понимаю! Мы обе все понимаем и… чувствуем. Два года! Два чертовых года! Сколько это еще должно продлиться? Я устала ждать. Устала ждать, пока вы решитесь хотя бы на что-либо. Взгляды, эти дурацкие, как бы случайные, прикосновения, слова между строк… — Мария, жизнь слишком сложная, чтобы… — Джаз — тоже самое сложное направление в музыке. Но я не боюсь его исполнять. Не боюсь! Так почему же вы боитесь жить? — спросила Рейнольдс, однако, не дождавшись ответа, порывисто соединила свои губы с губами Элизабет. Сердце Элайзы пропустило удар, а горькое счастье уже во всю манило ее в свои объятия. Голова отказывалась работать, но все сознание кричало о том, что это ошибка. Но, кажется, одна из самых лучших, которые когда-либо допускала Скайлер-Гамильтон. — Это неправильно, — пытаясь восстановить дыхание пояснила женщина, когда поцелуй был разорван. — А что тогда правильно? Вы только что убеждали меня, что цепляться за прошлое — это значит закрыть дорогу будущему, отрезать все пути для счастья. Что вас удерживает? Дети? Нелюбимый муж? Что? Это и есть традиции. Мы найдем способ, мы придумаем, мы сможем все модернизировать. — Я не могу, — сокрушенно отозвалась Элизабет. — Можете. Вы просто боитесь. Но я знаю что делать. Знаю. Знаю, правда. Элайза в полной заинтересованности и трепетном волнении посмотрела на Рейнольдс. — Вы слышали о конкурсе в Филадельфии? Ну ведь слышали же? Так вот, я тоже занесена в список конкурсантов. Изначально с нами должны были отправиться два сопровождающих, но миссис Пейтон слегла с гриппом. Билет на нее уже куплен, так что… он все равно пропадет. Пропадет просто так… У меня родственники в Филадельфии. Я бывала там не раз. Мне известен каждый двор, каждая тропинка, каждый пешеходный переход… Если бы вы только согласились… согласились поехать, то я бы показала вам жизнь, от которой вы отказывайтесь. Отказывайтесь, испугавшись самой себя, своих чувств. — Мария… — Нет. Нет, я вовсе не заставляю и не принуждаю вас. Просто… Понимаете, чтобы принять решение необходимо знать об обеих сторонах медали. Вы отказывайтесь от одной, в пользу другой, более привычной, более комфортной, более традиционной, не познав всей прелести, что прячется за завесой неизвестности для вас. Только позвольте предоставить вам право выбора. Не лишайте себя возможности принять решение. Столь пламенная и богатая на эмоции речь возымела должный эффект. Лед тронулся. Робкие шаги решимости пробрались в душу Элайзы. В знак признательности и своего согласия Элизабет осторожно сжала руку девушки. Ночь прошла без сна. Элизабет знала, что все, чего хочет ее сердце — уехать от рутины, скрыться под уютным пологом теплоты Филадельфии, быть может, даже найти защиты в объятиях Марии. Но также она знала и то, что если откликнуться на эту собственную душевную мольбу, пути назад не будет. Она потеряет контроль, потеряет саму себя, потеряет то, чем она дорожила на протяжении многих лет. Потеряет верное, единственное правильное и истинное… Долг совести и сердца — классическая, забитая и известная всем тема. Проблема многих людей, многих поколений. Так почему же, черт побери, никто до сих пор не нашел решения? Такси останавливается у здания аэропорта. Солнце, как бы назло, как бы насмехаясь над ней, светит ярко и убийственно весело. — Миссис Гамильтон! Вы все-таки пришли! — казалось, никогда еще голос Марии не звучал так радостно. Это заставляет Элайзу вновь сморщиться от боли, которая от моральной переходит к физической, отдавшись мелким стуком молоточков мигрени по вискам. — Я… Я пришла пожелать… Пожелать удачи. Откажись от сладкого за десять часов до выступления и следи за мелизмами, на прошлом занятии они получились не совсем чистыми. Динамику выразительней и акценты ярче... — не помня себя говорила Элизабет, едва заметно для других сжав руку Рейнольдс. Испытывая не то злость, не то обиду, не то горечь убитой надежды и растоптанного чувства, Мария с силой отдернула свою руку от теплых касаний Элайзы. Беспомощность — вот что увидела юная студентка в глазах этой женщины. Она беспомощна. Беспомощна перед обстоятельствами, беспомощна перед чувством долга, перед своими обязанностями, беспомощна перед навязчивым мнением общества, беспомощна перед патриархальным складом своих мыслей, что столь самозабвенно воюют с мятежным сердцем. И только в этот момент Рейнольдс осознала, что для того, чтобы принять новые веяния, новые свободы и вольности, нужно менять не общество. Не нужно лозунгов, призывов, давления, массовых акций поддержки. Не нужно обособления. Нет. Необходимо принятие. Личное полное и бесповоротное принятие самого себя от каждого человека. Проблема не в массах, проблема в нас самих. Ни в ком более. Общество будет готово лишь тогда, когда будет готов каждый из нас. Глотая слезы, Элайза добралась до дома. Она вновь приготовила ужин, вновь расспросила детей о том, как прошел день, вновь проверила их уроки. Она вновь услышала скрип входной двери. Она вновь задала пропитанный однообразием, безразличием и незаинтересованностью вопрос: — Как дела на работе?