без тебя нет смысла

Его лишенная всякого смысла жизнь- пустое, животное существование. Вселенская печаль видна на дне карих глаз. Пак усиленно старается скрыть свое отчаяние:он каждый день надевает голубые линзы, надеется, что никто и не заметит на дне темных зрачков отпечаток грусти многих лет. Он не помнит, когда в последний раз искренне чему-то радовался, улыбался и чувствовал себя счастливым. Ему осточертела эта жизнь, он понимает,что в его действиях нет ни капли смысла Минхек трет лицо ледяной водой, прогоняя остатки неушедшего кошмарного сна. Помятая, как и ее хозяин, белая футболка взмокла под подмышками. Он выключает воду и, опираясь руками о мойку, в упор смотрит на себя в зеркало. В свои же глаза. В свои же обезумевшие, карие, грустные глаза. Секунду спустя он сжимает руки в кулаки и бьет куда-то в стену. Разжимает- сжимает ладонь, но даже не шипит от боли. Хек уверен, что больнее, чем внутри, ему уже никогда не будет. Он снова бьёт- кафель глухим звуком встречает его удар. Костяшки наливаются красным, кое-где проступает кровь, но Пак словно в прострации: не замечает, не чувствует. Он сцепляет руки в замок на затылке, локтями прикрывает лицо, сгибается пополам и воет. Этот отчаянный звериный плач эхом отдаётся от кафельных стен и режет уши. Он слышен на всю квартиру, но парню плевать...Все равно никто не услышит, и от этого даже смешно... Отец укатил на работу еще несколько часов назад, он никогда не слышал и, наверное, никогда не услышит эти припадочные крики, повторяющиеся изо дня в день, каждое утро. Он никогда не узнает, что за сон снится сыну по ночам и так мучает его. Но сегодня- особенный день. Сегодня вот уже 8 лет, как его родители в разводе.       Это случилось, когда ему было 13, тот день запомнился парню надолго. Он как сейчас видит ту яркую картину: отец и мать сидят по обе стороны небольшого кухонного столика и что-то обсуждают. Хек, проходя мимо кухни, слышит, как вмиг замолкают его родители. Он знает. Знает, что они не разводятся именно из-за него, потому что любят, жалеют...Потому что... потому что "ребенку будет тяжело". Пак ненавидит себя за это. он понимает, что они оба страдают из-за него, что нелюбовь в браке- это тюрьма, что он все только усугубляет своим существованием. Спустя несколько минут разговор переходит на крики. Это нормально. Пак закрывает дверь своей комнаты и, прислонившись к ней спиной, съезжает вниз, параллельно прислоняет ладони к ушам и до скрежета сжимает зубы, еле сдерживаясь от слез. Это нормально. Так было не всегда. Небесного цвета чашка, еще теплая от недавно налитого в нее чая, с громким звоном врезается в стену, а затем разлетается на десятки осколков, следом за ней же летит голубое блюдечко. По полюбившимся когда-то маме салатовым обоям с рисунком плюща большим пятном расползается влага.       Мать вылетела из кухни с криком: "я не могу больше это терпеть". Отец проследовал за ней, грозясь, что если она сейчас уйдёт, не закончив с ним разговор, он за себя не ручается, а она, кажется, спросила что-то об угрозах. Может быть "ты мне сейчас угрожаешь?", может быть что-то другое, но это не важно, потому что Пак уже не слышит их. Последнее, на чем остановилось его сознание- это приглушённый треск на кухне. Что-то упало. Вмиг все затихло.       Мальчуган, с распухшими от слез красными глазами и мокрым носом, уже стоит в дверях кухни и не верит своим глазам: его любимый, выращенный его же руками кактус лежит на полу. тот самый, для которого он сам слепил на творческом кружке глиняный горшок, который так же, как и .... растение, лежит разбитым на осколки. Да да, это тот самый кактус. Горшок разбит надвое, земля рассыпана по полу, а корень растения уродливо торчит из земли, словно его расковыряли, изуродовали. Пак падает на колени прямо перед своим оскверненным творением. Слезы вновь заволакивают глаза. Трясущимися руками мальчишка поднимает то, что когда-то было таким дорогим. Этот самый глиняный горшочек они так старательно красили с отцом, советуюсь с мамой, в какой цвет лучше. В тот вечер они втроем сидели на полу в гостиной: папа читал, а мама сосредоточенно выводила нежно-розовые лепестки незамысловатых цветов на уже выкрашенной в лимонный цвет поверхности. Уже перед сном он сам -для полной картины- нарисовал на полоске зелёной травки, среди немногочисленных цветов, себя, отца и маму, крепко держащихся за руки, с широкими улыбками на лицах. - Что ты наделал?- кричит она мужу - Ах, так это я виноват!?       Минхек не слышит. Он вспоминает, с каким благоговением пересаживал росточек кактуса в горшок, как заботливо взбрызгивал сухую землю, следил за всякой появляющейся на нем колючкой- считал каждую. И все спрашивал маму, не больно ли растению, когда на нем появляются маленькие шипы, на что та лучезарно улыбалась и отвечала, что кактусы привыкли так жить, терпя боль. Отец приходил с работы и каждый вечер перед ужином они всей семьёй совершали священный обряд- измеряли рост Пака, а потом и кактуса.       Минхек все ещё смотрит на два осколка. Какая ирония! Трещина пощадила узоры мамы, выводимые с таким трепетом, цветочный луг, намалеванный мощной рукой папы, но она не оставила нетронутым самый главный рисунок- его семью. Уродливый разрыв между отцом и матерью безобразным надломом прошёлся прямо по нему, по Паку. Сейчас разбитый надвое- не горшок вовсе, это сам мальчишка.Будто это не кактус выпотрошен и обезображен, будто не он сейчас лежит там- вместо него на холодном кухонном кафеле уродливым кровавым пятном расползается раздавленное сердце Минхека. Он так и застыл там, на пороге, так и оставил на том полу своё разбитое, израненное сердце. Он так и остался в том дне. И каждый раз, каждую ночь, он снова и снова возвращается и переживает те самые ужасные минуты своей жизни. Ему бы давно пора стереть из памяти болезненные воспоминания, ведь прошло столько лет. Но не лечит время, не затягивает раны, не притупляет боль- наоборот. Паку все больнее. Он почти лежит на полу в ванной, прислоняется лбом к холодному кафелю и часто-часто дышит. Все ещё страшно, потому что с каждым разом сон все чудовищнее: то родители превращаются в полуоборотней, то вместо кактуса вдруг вырастает толстый плющ и обвивается вокруг него, блокируя все движения, приглушая крики, то он не доходит до кухни- проваливается в тёмную, бездонную пропасть... Плечи Пака все ещё подрагивают после долгих рыданий. Он стягивает через голову солёную от слез и пота футболку, переступает через бортик душевой кабины и на полную включает кран с холодной водой, подставляет лицо под струи ледяной воды, трет лицо, шею, руки, надеется избавиться хоть от части пережитого за ночь ужаса. Все еще верит, что сможет смыть его в водосток и навсегда попрощаться... Постепенно боль отступает, появляется чувство облегчения, словно кто-то взял его боль, поделил надвое- забрал одну её часть себе. Пак удивляется каждый раз по новой, хотя это продолжается уже давно. Кто согласился делить с ним отчаяние? Кто смог избавить его хоть от части мучительных пыток? Кто самостоятельно подписал себе жестокий приговор?