__________________________________
Он знает, что Шимура Тенко в безопасности, знает, что к тому времени, когда он доберется в нужное место, тот будет спать в больничной койке, но он все же приходит. Он должен убедиться. Он должен увидеть своими собственными глазами, что он не потерпел неудачу также и в этом, что он не потерпел неудачу настолько, что сделал невозможное и изменил будущее к худшему. Во сне мальчик выглядит мягче, острые углы страха и недоверия сгладились и завернулись в чистые больничные простыни. Помимо этого он чище, а волосы мягкие и пушистые вместо рваных колтунов. Медсестры сказали, что они не дали ему ничего, кроме ванны, чистой больничной одежды и апельсинового сока — он заснул вскоре после того, как коснулся подушки. Ночноглаз выходит в коридор, чтобы позвонить. Это не легкая беседа, особенно со стариком, которого он едва знает. Тем более будет не легче встретиться с ним лицом к лицу. Но это должно быть сделано. Смерть Символа Мира еще не выскользнула за пределы него и медиков, что осторожно вытянули остывшее тело друга из его рук. Ночноглаз сомневается, что у него есть чуть больше часа, чтобы опередить СМИ. Некоторые люди заслуживают услышать об этом лично, а не через новости. В офисе агентства он переодевается в чистую одежду и относит свой костюм в отдел поддержки, выбросив его в мусоросжигатель. Несколько человек приблизились достаточно близко, чтобы попытаться поговорить, задать ему вопросы, но они, видя выражение его лица, резко сменили курс в противоположную сторону. Служебная машина доставляет его к дому, и он, только ступив в знакомый район, понимает, что не готов к этому. Его одежда чистая, но только снаружи — майка осталось все той же, все еще грязная и влажная от пота. Он вымыл руки, но не лицо. Его волосы спутаны, а очки треснуты и изогнуты, испачканные пылью. Нет никакой необходимости стучать — Тошинори отдал ему ключ давным-давно. Когда он закрывает за собой дверь, то слышит ее голос внутри; она была на кухне, разговаривая по телефону. Он не совсем понимает, о чем она говорит, но слышит, как дрожит ее голос. Он может также слышать тихий страх, что выворачивал его самого на изнанку, прекрасно осознавая, что он непосредственно собирается воплотить ее страхи в жизнь. Может быть, она знает, что он собирается. Может быть, поэтому она зовет кого-то другого, а не его. Ночноглаз стоит на пороге кухни, когда слышит, как она вешает трубку. Женщина прислонилась к стойке у раковины, закрыв лицо обеими руками и шумно дыша. Когда он заходит внутрь, она поднимает голову. Ее глаза встречаются с ним. Ему не нужно ничего говорить. Мидория Инко лишь смотрит на него, на его лицо, его взгляд и дрожащие руки, и она знает. Из ее горла вырывается мучительный крик. Это предсмертный крик — месиво из ужаса, боли и отчаянного отрицания. Он ловит ее, когда та сгибается, как марионетка с обрезанными нитями, и держит, пока она цепляется за него и приглушает крики в лацкане его пиджака, чтобы малыш в зале не проснулась от слез своей матери. Он тоже хочет сломаться. Он хотел сломаться с тех пор, как Тошинори выпустил свой последний выдох, как наткнулся на своего лучшего друга, лежащего в слишком, слишком большой луже крови, как Всесильный оставил его для встречи с человеком, что стал его убийцей. Но он не может. Еще нет. Не в тот момент, когда в нем все еще нуждались.__________________________________
У Шимуро Тенко все будет хорошо, думает он. Сейчас у него появился шанс — возможность зажить нормальной жизнью и исцелиться от любого яда, которым Все за одного пичкал его за все проведенные с ним недели. Проблема заключается в следующем: это будет возможно только с безопасностью, со стабильностью, со всем тем вниманием, которое Ночноглаз сомневается, что сможет предложить между своей работой в качестве героя и тем, что он уже задолжал жене и сыну Тошинори. (Конечно, он сделает. Тошинори умер за все это, и поэтому со всей возможной помощью он продолжит работать, даже если это означает пожертвовать частичками себя, дабы достичь желаемого. Это то, что нужно ребенку, то, чего хотел бы Тошинори...) Со смешанными чувствами он заходит в больничную палату и обнаруживает, что Гран Торино сидит на неудобном пластиковом стуле, дежуря за ребенком. Тошинори редко говорил о нем без глубокого уважения, но тогда он вообще редко его упоминал. Ночноглаз может посчитать по пальцам одной руки каждый отдельный случай, и только на одном из них тот вдавался в подробности. Но независимо от того, как Тошинори мог хвалить его способности, он никогда не связывался со своим старым учителем до тех пор, пока они не нашли местонахождение Шимуры Тенко. Сложно иметь отношения с кем-то, когда один только звук его имени вызывает причину внутреннего стресса. Ночноглаз в принципе его не любит. Тем не менее, когда он видит Гран Торино, то лишь вздыхает и подталкивает стул, присаживаясь рядом с ним. И какое-то время они сидят молча, наблюдая за спящим мальчиком. Лента на его пальцах была заменена маленькими тканевыми рукавами — причуды, основанные на пятиточечном касании, достаточно распространены, и в большинстве медицинских учреждений предусмотрены простые меры, чтобы не дать им активироваться у своих пациентов. Нет проблем — нет обязательств. Это служило еще одним напоминанием, нередко пугающим Ночноглаза, что мир не должен быть столь суров по отношению к сироте с разрушительной причудой. В конце концов, Гран Торино встает со стула и покидает комнату, едва взглянув в его сторону. Там не было никакого сигнала последовать за ним, но намерение все еще ясно прослеживалось. В коридоре первым, что ему говорит Гран Торино, это: "Я разговаривал с несколькими знакомыми. Как только с ребенка снимут все обвинения, я смогу забрать его". Ночноглаз резко уставился на него. Неприятное тепло поднимается в груди, поглощая его иррациональной оборонительной яростью. Старик снизу отвечает ему той же резкостью. "Не строй из себя сильного передо мной, парень. У тебя итак слишком много на тарелке, одновременно занимаясь делами агентства и держа головы его семьи над водой. Делай свое дело, а я сделаю свое". "Что заставляет тебя говорить, что оно твое?" — Ночноглаз хочет промолчать, но не может сдержать этого. "Это меньшее,что я могу сделать", — продолжает говорить старик, не взяв его наживку. — "Есть и другие варианты, но ты так истощен из-за стольких дел, что бесполезен тому, кому ты хочешь помочь, или есть еще вариант бросить его обратно в приемную систему, когда до этого приемная система, вообще ничего не стоящая, прикрепила его к мертвому опекуну, практически задаром подарив ребенка Все за одного." Ночноглаз морщится. "К тому же, это моя собственная проклятая ошибка", — Торино давно с возрастом усох, но сейчас он словно стал еще ниже. — "Нана хотела, чтобы ее мальчик был в безопасности, и мы потеряли его из-за обещания, которое я никогда не должен был давать. Я не позволю этому повториться с ее последней кровью." "К кому из потерянных ты это относишь?" — уточняет Ночноглаз. — "К тому, которого она бросила, или к тому, которого она выбрала?" Торино готов выйти из себя, но через мгновение его плечи снова опускаются. "У меня есть опасения", — говорит Ночноглаз. — "Я уверен, что ты понимаешь, почему." "Да уж". "Последний ребенок, которого ты воспитал ради нее, едва ли мог назвать твое имя без страха. А этот фактически является ребенком..." "Я здесь не для того, чтобы с тобой бороться", — обрывает его Торино. — "Что сделано, то сделано. Я сделал ему больно? Да. Это было необходимо? Я, черт возьми, так думал. Заставило ли это меня задуматься, принесу ли я в итоге больше вреда, чем пользы?" — голос старика срывается. — "Каждую чертову ночь". Ночноглаз стискивает челюсть от импульсивного протеста. Последнее, что им нужно, это начать кричать в больнице. "Все, что я сделал с Тошинори, каждый синяк, царапина и сломанная кость, должно было сделать так, чтобы он дожил до двадцати. Было ли это правильно? Я не знаю. И, возможно, это мое наказание — я никогда не узнаю, и, честно говоря, никогда не собирался узнавать причину, по которой этот глупец простил меня за все. Я никогда не просил его об этом, но он это сделал". Зубы Ночноглаза сжимаются так сильно, что заболели виски. "Я не хотел его чертова прощения", — обрывисто бросает Торино. — "Я хотел, чтобы он выжил. Я хотел, чтобы он пережил ее, но этот проклятый дурак никогда не мог поступить так, как ему велели." Это горе, отстранено понимает Ночноглаз. Это горе стало кислым и злым, но это все еще горе, которое не может существовать без какой-либо формы любви, стоящей за ним. Потому что Тошинори было так легко любить, даже для такого человека, как Гран Торино, ставшего одиноким и горьким из-за смерти друга. "Я не помог", — роняет Гран Торино. — "Не могу даже сказать, что не мог помочь, потому что мог бы. Я многое мог сделать, но не сделал. Этот корабль уже отплыл, и я не такой, как ты. У меня нет места в семье, которую он оставил, так что это все, что осталось". Это было так близко к просьбе, которую Ночноглаз только мог получить; может быть, это настолько близко к просьбе, насколько вообще был способен дать Гран Торино. Пожалуйста, позволь мне помочь. Пожалуйста, дай мне сделать что-нибудь. Он говорит: "Сорахико". Гран Торино напрягся. "Я знаю, как ты его воспитал", — предостерег Ночноглаз. — "Итак, я буду оставаться на связи. Тошинори умер за этого мальчика — не так, чтобы тот мог выжить. Чтобы он мог жить, расти и быть свободным и счастливым. Если ты будешь чем-то менее добрым, я буду знать. И я принесу ад прямо к твоему порогу". Хмыканье — это все, что он получает. И исходя из того, что Тошинори рассказал ему об этом человеке, это все равно что сделка на крови.__________________________________
Кажется, будто целый мир носил траур. Проводились службы. Отдавали дань памяти. Флаги развевались на приспущенном флагштоке, как если бы Всесильный был мировым лидером, а не профессиональным героем, чья карьера оборвалась, подобных которому было слишком много, чтобы сосчитать. Официальный мемориал проводится в Мусутафу, где родился и вырос Тошинори, и где он поступил в Юэй. Ночноглаз присутствует, потому что он должен, потому что это ожидается от людей, что были самыми близкими к Всесильному в течение всей его жизни, и они весьма немногочисленны. Другие известные участники — другая лучшая десятка — или по крайней мере то, что от них осталось. Тропа войны против Все за одного унесла жизни многих. Место Йорои Муша стоит пустым среди других. Алый Бунт отсутствует, все еще поправляясь в больнице. (Шимура Тенко не пришел, хотя, будучи мальчиком, ради которого Всемогущий отдал свою жизнь, его пригласили в качестве почетного гостя. Но если и есть что-то, что травмированному ребенку не нужно, так это публичность. Гран Торино будет держать его как можно дальше.) Со своего собственного почетного места Ночноглаз не может не смотреть на единственное место в толпе, когда государственные служащие начали произносить свои речи. Потерянная среди моря людей Инко стоит высоко и гордо, почти дерзко с ее высоко поднятым подбородком. Ни одно почетное место не было предложено ни ей, ни круглолицему ребенку на ее руках, ведь никто не знает о существовании жены и сына Всесильного. Так или иначе, никакие фамилии не были ими взяты, и Ночноглаз был единственным свидетелем их свадьбы. Он воображает прикосновение к ее плечу и видит альтернативное будущее, в котором она была бы Яги Инко или Всесильный был бы Мидория Тошинори. И тогда она и Изуку сами стали бы знаменитостями. Они бы получали подарки и соболезнования со всего мира. Изуку выбрал бы школы, начиная от Юэй и выше, все лучшие и самые яркие учебные заведения, грызущиеся за шанс, чтобы сын Всесильного ходил по их коридорам. Их жертва почиталась бы наряду с Всесильным: трагедия матери, воспитывающей ребенка без мужа, и ребенка, растущего без отца. Трагически красивая история. Это все, что ее боль когда-либо значила для них. Они всю жизнь несли бы это бремя — не только смерть мужа и отца, но и тяжесть мира, взваливаемая на их плечи. Они никогда не знали бы ни минуты покоя. Ночноглаз вновь ищет глазами Инко, и требуется время, чтобы снова найти ее. Она просто еще одно лицо в толпе, она может свободно ходить среди остальных в уединении своих собственных мыслей, беспрепятственно вернуться домой и скорбеть. Так лучше. В этот же вечер он осторожно рассказывает ей много из этого. Она только что закончила мыть посуду в раковине — слишком мало, чтобы возиться с посудомоечной машиной — пока Изуку дремлет над книжкой с картинками на диване, а Ночноглаз смотрит на коллаж листов на кофейном столике. Там так много проклятых документов, связанных со смертью. Она тихо напевает, когда садиться рядом с ним. — "В конце концов, это его идея», — говорит она. Ее сын бросает разглядывание картинок, заползая к ней на колени. — "Он сказал, что это для моей защиты. Я сказал ему, что не боюсь. Не знаю, почему мне не пришло в голову, что он говорил о СМИ столько же, сколько и о злодеях". Ночноглаз скользит взглядом по ее лицу, пытаясь определить, о чем она задумалась. Иногда женщина дико колеблется, начиная от неконтролируемых слез и до холодного, почти царственного самообладания. Сейчас у нее сухие глаза, а лицо было таким же уязвимым, как кирпичная стена, и она подписала несколько строк, которые он отметил для нее. Единственное сожаление во всей их ситуации сводилось к тому, что, пусть мир и хвалит храбрость Всемогущего, никто никогда не узнает о храбрости женщины, сидящей перед ним, с сыном, спящим на коленях, с не дрожащими руками, когда ее величайшая потеря в жизни сводится к юридическому жаргону на бумаге. "Знаешь, мне повезло", — признается Инко, прося молча выслушать. — "Мне очень повезло". Ночноглаз не отвечает. Нет хорошего способа ответить на подобное. Он не может спросить ее, при этом не звуча так, будто бы считает, что она не права. А если он согласится ... нет. Он не имеет права соглашаться. Он, из всех людей, не имеет права думать, что что-то для нее могло бы быть хуже. "Я провожала его до того, как он ушел этим утром", — продолжает она.— "У меня есть объятия, поцелуй и "я люблю тебя". Это было последнее, что он сказал мне. 'Я люблю тебя.' И это было последним, что я тоже ему сказала." — она не будет плакать, когда ее сын крепко спал на ее коленях, но по дрожанию он может сказать, что она была близка к этому. — "Многие люди сожалеют о последних вещах, которые они сказали другим людям. Но я нет. Я получила я-люблю-тебя, и он тоже. Здесь не о чем сожалеть". Кое-что приходит к нему в одно мгновение, настолько жестоко, что он задается вопросом, как он мог забыть. Скажи им, — сказал Тосинори. — Скажи им, что я ... Он не знает, что собирался сказать Тошинори. Он заткнул его, велел прекратить говорить, и теперь он не знает, какое было последнее сообщение Тошинори. Каким-то образом Ночноглаз сохраняет самообладание, даже когда сидит рядом с Инко, и задается вопросом, не делает ли это его таким же виновным, как и человек, убившего ее мужа.__________________________________
Телефонные звонки вызывают стресс, и Инко нужно сделать их много. Мир может не знать, что после себя Всесильный оставил жену и ребенка, но небольшая часть знает, что Мидория Инко без мужа. Имя «Мидория Хисаши» было уже плохой шуткой, когда оно впервые было задумано, но теперь эта плохая шутка посреди боли и потери. Ночноглаз чувствует себя отвратительно из-за того, что был тем, кто предложил это, несмотря на то, что Тошинори еще был жив, здоров и безумно счастлив, но теперь Инко лишь криво улыбается ему, когда же ему самому противно. Это урок, который все усвоили в жизни Тошинори: улыбка перед лицом тьмы — лучший способ победить ее. Так что в некотором роде кажется уместным, что плохая игра слов теперь заполняет правовой пробел, оставленный для мужа, которого Инко не должна была иметь. Тем не менее, оставляя в стороне проблему подготовки к смерти человека, который существует лишь на бумаге, все еще существует масса вопросов, связанных с учетными записями под одним именем вместо двух. Там задействованы деньги, и довольно много, теперь же все это принадлежит Инко. Она и ее сын больше не будут ни в чем нуждаться — по крайней мере, после того, как бесконечные телефонные звонки с банками и юристами закончатся. Сейчас она разговаривает по телефону, цепляясь за нити своего терпения и самообладания, когда двухлетний ребенок в коридоре проснулся от дремоты и, оказавшись один, затевает слезный вопль. Ночноглаз находится в гостиной, трижды проверяя заполненные документы. Он слышит, как она спотыкается в своих словах. Ее голос трещит. Она разговаривала по телефону три часа, из которых половина времени была в ожидании, и она почти закончила, почти закончила- Он совсем не задумывается, когда откладывает свою задачу и сам идет по коридору. Его не охватывает страх, когда он входит в спальню ребенка. Он сталкивался с головорезами и злодеями всех мастей, и ему незачем бояться маленького мальчика, несмотря на то, что у того впечатляющая пара легких. Но что-то тянет его. Что-то заставляет его захотеть помедлить, закрыть уши и позволить кому-нибудь другому справиться с этим, даже когда он уже пересек комнату и поднимает Изуку из кроватки. Ребенок копошится в его руках, и Ночноглаз прижимает его к плечу, бормоча мягкие, бессмысленные слова, пока его пронзительный плач не успокаивается, смягчившись к более мягким крикам и хлюпанью. Он в порядке. И будет в порядке. Он не ранен или болен, просто суетливый после сна и жаждущий утешительного прикосновения. Время от времени Ночноглаз задается вопросом, понимает ли он полностью, что потерял. Ему только что исполнилось два года — он вообще вспомнит своего отца, когда станет старше? Это не имеет значения, напоминает себе Ночноглаз. Неважно, что случится, когда он станет старше, потому что сейчас ребенок плачет, прося родителя, и Ночноглаз не уверен, что если он утешит его, сделает ли это его более виноватым или наоборот, менее, но что еще он может сделать? Крошечные пальцы стискивают рукав его пиджака. Икание и шмыганье прекращаются, и Ночноглаз с облегчением вздыхает. Кризис предотвращен — с надеждой, что Инко сможет закончить этот звонок в ближайшее время. Изуку снова извивается в его руках, и Ночноглаз ослабляет хватку, тем самым позволив ему отодвинуться и осмотреться. Миниатюрная рука на рукаве Ночноглаза разжимается и засовывает палец в угол рта Изуку. Голова ребенка, пушистая, с темно-зелеными кудряшками, откидывается назад, чтобы его владелец мог взглянуть на лицо мужчины. Не в первый раз он замирает, перестав дышать. Иногда трудно поверить, что это крошечное существо делит кровь со Всесильным. Все в нем маленькое, мягкое и округлое, от его лица и коротких конечностей до пушистых нежных кудрей волос. Лишь своим лицом и волосами он пошел в мать: даже его веснушки, возможно, принадлежат деду на ее стороне. Но его глаза. Глаза - это то, что он не разделяет со своей матерью, потому что они яркие, кристально-голубые. Единственное, что у него осталось от отца - это что-то столь ослепительное и очевидное. Имей он в волосах нотки желтого, то Ночноглазу пришлось бы начать беспокоиться о его безопасности, пусть у него уже и есть о чем волноваться. "У тебя будут проблемы", — тихо изрек он. Он хватает салфетку из коробки на комоде, чтобы он смог вытереть текущий нос Изуку. — "Теперь я это вижу. Сморкнись", — Изуку повинуется, и Ночноглаз заканчивает вытирать подрагивающее лицо и выбрасывает смятую бумажку в мусор. Изуку трет свой нос рукой и моргает, внимательно всматриваясь в лицо Ночноглаза. Он хмурится, менее расстроенный, чем просто вдумчивый. "Папа?" — попытался он. Первое, что его поражает, это паника. Она поднимается от груди к горлу, душит его, когда он смотрит в широкие невинные глаза. Это еще ничего не значит, говорит он себе. Маленькие дети всегда путают ярлыки — все вокруг — шар, все с четырьмя ногами — кошка, все зеленое — дерево. Это ничего не значит. Пока. "Нет, нет", — мягко не соглашается он, и, может быть, Изуку еще не понимает, но он поймет. Ночноглаз просто должен убедиться, что у него никогда не будет шанса неправильно понять. — "Нет, Изуку, я Ночноглаз. Просто Ночноглаз". Изуку отвечает с шумом, который является приблизительно похоже, ближе к его имени, чем первый запрещенный титул. Ночноглаз позволяет себе расслабиться. "Вот и все", — шепчет он. — "Хорошо. Просто Ночноглаз. Не забывай об этом." К тому времени, когда Инко заканчивает свой телефонный звонок, Изуку снова дремлет в кроватке. Она предлагает усталую благодарную улыбку, и Ночноглаз улыбается в ответ и надеется, что та не видит в его глазах вины.__________________________________
"Ночноглаз", — мягко зовет Инко. Она не должна, смутно размышляет Ночноглаз. В свои худшие дни он вспоминает, что она — последний человек в мире, который должен обращаться с ним нежно. Всесильный был мертв в течении четырех недель, чуть меньше месяца. Есть еще дела для наведения порядка, но конец не за горами. Не совсем рядом, но уже виднеется. "Ты устал", — отметила она. — "Ты знаешь это. Я знаю это. Ты мне очень помог, но тебе нужно отдохнуть." Отдохнуть? Он не может отдохнуть. Оставалась собственность для использования, которая находилась под именем Всемогущего, и Ночноглаз — тот, кто должен управлять ею. Им нужно о многом позаботиться, и хотя Инко принимает решения, в большинстве случаев из них двоих именно Ночноглаз выступает посредником. Если Инко сделает это сама, то это будет выглядеть подозрительно, поползут слухи, люди узнают- И кроме того, есть агентство, которое было формально их, но в действительности принадлежало Всесильному и только Всесильному, и теперь это ответственность Ночноглаза, но он просто не может — он не может просто забрать его. Оно Всесильного. Агентство всегда будет Всесильного, и если он вступит в эти владения, то его разорвут безликие незнакомцы, считающие, что ему пора напомнить о том, кем он не является. "Ты должен заботиться о себе", — говорит Инко, прорываясь сквозь его мысли. — "Ты не можешь все время беспокоиться только о нас — у нас все хорошо", — это не так. — "У нас все будет хорошо", — у них будет, но пока нет. "Мне нужно уладить свои дела", — говорит он ей. — "Хотя, фактически, сейчас все это в основном в руках группы по управлению. Они перебазируют агентство в благотворительную организацию. Что, впрочем, к лучшему — невозможно отделить агентство от его имени". "Ночноглаз-" "А затем, это лишь вопрос времени о создании моего собственного офиса. У меня много работы; у меня все еще есть контракты по содействию, и большинство сторонников решили последовать за мной…" "Ночноглаз". Эта тонкая грань раздражения в ее голосе, что затыкает его. С таким тоном неудивительно, что у нее никогда не было проблем с командованием Символом Мира. "Я не это имела в виду, и ты это знаешь", - твердо говорит Инко. — "Ради всего святого, когда ты в последний раз спал?" "Прошлой ночью, конечно", — он рухнул в постель около полуночи, прежде чем спустя три часа его разбудил будильник, и он проводил видеоконференцию с любимой Тошинори американской сотрудничающей компанией, чтобы заново обсудить условие контракта — чертова разница в международных часовых поясах. Однако он предпочел бы оставить все как есть. Работа отвлекает его от других вещей, и он всегда слишком уставший, чтобы видеть сны. Она не давит на него. По крайней мере, не словами. Но двадцать минут спустя она приносит ему чашку чая, оказавшейся ромашкой, и он слышит ее четко и ясно. Он желает, чтобы этим все здесь и закончилось, но, конечно же, не все так просто. Разумеется, Тосинори не мог не влюбиться в женщину, которая не может оставить тебя в одиночестве. "Ночноглаз", — просит она его однажды. — "Не мог бы ты присмотреть за Изуку пару часов? Мне нужно сходить в банк". Он не хочет спать, но мысль о том, чтобы удержать Изуку от неприятностей, уводит его от остальной части работы, и ... Изуку всегда был послушным ребенком. Инко уже вернулась, когда он проснулся на диване, задремав перед каким-то обычным гипнотическим мультфильмом для детей. (Интересно, действительно ли она вообще уходила?) Всякий раз, когда работа и обязанности приводили его к ее дому, он оказывается мягко загруженным простыми задачами, облегчающими засыпание, документы изымались из его рук, а двухлетнего мальчика усаживали на колени, чтобы держать его в положении сидя, и ставили перед ним еду — настоящую еду, а не просто закуски, протеиновые батончики и гелевые упаковки. Он не глупый. Он знает, что она делает, и почти ненавидит себя за это. Она заботится о нем, когда сама должна сосредоточиться на себе и своем сыне. Он подвергает ее стрессу — он дает ей больше работы- Ночноглаз работает у себя дома, когда получается. Так даже лучше, когда вина не может достичь его сквозь дымку истощения. Если он не видит ее лица, значит, он не помнит, что он забрал у нее, что он позволил ей потерять. Может быть, это трусливо, но пусть так и будет. Трусость — едва ли самое худшее, в чем он виноват.__________________________________
Конечно, так не может долго продолжаться. Это невыносимо. В какой-то мере он это осознает, но вынужден противостоять этому, когда уже слишком поздно что-либо исправлять. Он открывает глаза, первым видя потолок гостиной Инко, и принимает сидячее положение. Это ошибка — мир вокруг вращается, как будто он ось, и он откидывается на подушки дивана, пока комната снова не выравнивается. Где-то поблизости Инко вздыхает. — "Ох, Ночноглаз», — бормочет она. — "Что мне теперь с тобой делать?" "Мне очень жаль", - извиняется он. Его рот кажется чем-то чужим. Его голос звучит таким далеким. — "Должно быть, я задремал. Приношу извинения..." "Ты не сделал", — его смутное зрение проясняется, и перед ним появляется размытое пятно усталого, неодобрительного лица Инко.— "На самом деле, ты упал в обморок. Хорошо, что Изуку уже спит, иначе бы ты напугал его." "Извини", — у него ужасно болит голова, но, по крайней мере, она больше не кружится. Головная боль не мешает ему встать. — "Уже поздно, да? Пожалуй, лучше я пойду, есть еще несколько вещей, которые я должен…" Он делает два шага от дивана, прежде чем позади него Инко взяла его за пиджак. Он профессиональный герой, и он побеждал противников в два раза больше своего размера, но ей преступно легко заставить его вернуться на диван. Потрясенно он открывает рот для протеста. Инко заставляет его замолчать одним лишь взглядом. "Ты не Тошинори". Он знает. Он знает это, и все же это будто нож в сердце. Он никогда не будет Тошинори. Он никогда не будет тем, кто нужен миру, кто нужен его собратьям-героям, кто нужен семье его лучшего друга... "Ты это знаешь," — продолжает Инко. — "И я это знаю. Он ушел, я его потеряла, и поэтому помоги же мне, Катаичи Мирай, я не хочу потерять и тебя". Он смотрит на нее, потеряв дар речи. "Может быть, это моя вина. Может быть, я виновата лишь в том, что наполнила свою жизнь героями и самоотверженными дураками, но я больше никого не потеряю, ты меня слышишь? Я не буду. Я отказываюсь. Особенно от того, с чем я могу сражаться." "Инко-" "Как ты думаешь, что произойдет?" — глаза Инко впились в него, темно-зеленые и блестящие от сдерживаемых слез. — "Как ты думаешь, я буду без тебя барахтаться? Как ты думаешь, я рухну под тяжестью всего этого, если ты не будешь там, чтобы поддержать меня? Ты действительно так плохо обо мне думаешь?" "Нет-нет, конечно нет!" "Тогда почему ты считаешь, что это поможет?" — Инко не повышает голос. Почему-то это намного хуже, чем нагоняй, получаемый им на тренировках. — "Как будто ты думаешь, что не заслуживаешь возможности скорбеть, как все мы! Из-за этого? Потому что ты ошибаешься! Ты скучаешь по нему и тебе больно, и ты ни слова не сказал, но я знаю, что ты, так что — пожалуйста. Ты так много сделал, чтобы помочь нам. Позволь мне тоже помочь тебе." "Я не могу", — шепчет он. "Ты не единственный, кто хочет сделать все правильно", — диван опускается, когда Инко садится рядом с ним. Ночноглаз может чувствовать предательское жжение в своих глазах, но она берет его лицо в свои руки и не дает ему отвести взгляд. — "Однажды, надеюсь, очень нескоро, я снова увижу его. Как я посмотрю ему в глаза и скажу, что оставила тебя совсем одного с твоей болью?" "Это часть работы", — выдавил он, цепляясь за клочки достоинства, которые у него остались. — "Это-...я не гражданский, это жизнь, которую я выбрал" "Я тоже ее выбрала", — сказала Инко. — "Возможно, я не герой, но я решила стать частью его жизни. А это значит, что сейчас я знаю боль. Я знаю потерю. И я знаю, что это будет гнить внутри тебя, если ты ей позволишь." Он качает головой, слишком осторожно, чтобы развалить ее хватку. "И, — выделяет она, — я знаю, что ты к нему чувствовал". Он замерзает, неподвижный между ее руками. "Не смотри так пораженно", — говорит она. — "Думаю, что я бы лучше всех знала, как выглядит любовь к Тоши". "Я-" "Ты думаешь, я бы обиделась на тебя за любовь к нему? Я, из всех людей? Это было бы нечестно с моей стороны, не так ли? Он делал это легко. Я знаю это. Я не могу винить тебя за то, что ты любишь его, так же, как я могу винить тебя за то, что ты чувствуешь, как мир кончается с его уходом." "Ты должна", — ускользает от него перед тем, как он успевает подумать. — "Ты… ты не должна…", — Его горло кажется густым, чтобы говорить. Знает ли она о той его части, полной решимости ненавидеть ее, когда Тошинори впервые рассказал ему? Знает ли она о первых месяцах, когда он отказывался встречаться с ней, слишком занятый борьбой со своим разбитым сердцем и ревностью, пока не смог запереть его и морить голодом, пока в его сердце не остался только струп? Знает ли она, что он сделал, пускай и не нарочно, в последние минуты ее мужа? "Ночноглаз", — мягко повторяет она, словно он заслуживает от нее доброты. — "Я не могу знать, что не так, если ты мне не скажешь". "Он пытался…", — всего два слова, и плотина вокруг его сердца трескается и опадает. Он весь скукоживается, его лицо выскользнуло из ее рук. — "Он пытался мне что-то сказать, Инко. Он хотел, чтобы я передал сообщение, и я ... я сказал ему не говорить", — он закрывает глаза. Это не срабатывает против слез. — "Он хотел сказать тебе кое-что, и я сказал ему не говорить". Он не уверен, чего он ожидает, но уж точно не того, что руки обернуться вокруг него, утягивая в объятья. Как? Как она может простить его? Как она может не ненавидеть его? "Я не хотел", — тупо говорит он. — "Я хотел...я хотел спасти его, я хотел, чтобы он жил и сам сказал вам, но он этого не сделал, и я не знаю, что он хотел сказать. Я украл его последние слова у тебя, я…" Она утешает его. "Что он сказал первым, когда нашел его?" — интересуется она. Это первый раз, когда она спрашивает его о смерти Тошинори. Раньше он не говорил ей, что нашел его еще живым. "Он спросил меня о мальчике, которого мы спасли", — шепчет он, его слезы впитываются ее плечо. — "Я должен был вытащить его, и… он спросил меня, пока…" "Тогда для него это было самым важным в мире", — решительно говорит она. — "А это значит… это значит, что он не собирался рассказывать тебе то, чего я еще не знаю. Я говорил тебе, помнишь? Я получил последнее "Я люблю тебя". Это были все последние слова, которые я могла бы попросить. Там не могло быть ничего лучше, чем это." "Он любил тебя", — он не плакал так — не плакал вообще - с тех самых пор, как опустился на колени в крови, пыли и разрухе, обнимая Тошинори, когда того покинула жизнь. — "Он любил тебя больше, чем сама жизнь". "Я знаю это. Я никогда этого не забуду. Поэтому — не забывай, что он тоже тебя любил".__________________________________
В небольшой спальне дальше по коридору спит Изуку. Его комната освещена прикроватным ночником, но в темноте он видит сны. Они не пугают его. Вдалеке виднеется свет, сияющий маяк, который с каждой секундой становиться все ближе и ближе. Это красиво и ярко, настолько ослепительно, что ему приходится щуриться, когда тот приближается. Он тянется к свету, и тень его руки падает на него. Он тускнеет, но не исчезает; вместо ослепительного пламени — мягкое, успокаивающее сияние. Искра, держащаяся вне его досягаемости. Еще нет. Он смеется, потому что он знает этот голос. Этот голос — дом, и уют, и любовь, и сила, и смелость, и многое другое, для которых у него еще нет слов. Еще нет, мой мальчик. Ты не готов. Другие голоса присоединяются к первому. Он снова смеется. В конце концов, он не так одинок в темноте. Спасибо, что доверился нам. Мы знаем, что это был риск. Ничего не получилось бы без твоей крови в его венах. Он будет в порядке. Он дорастет до нее. Он будет лучшим из нас. Это не продлиться долго. Голос дома возвращается. Другая рука тянется к нему, теплая и знакомая, поднимая его и в темноте убаюкивает его мечтами. А теперь тише, и слушайся свою маму. Однажды ты увидишь меня снова - когда будешь готов. Сон угасает. Он спит. На следующее утро встает солнце.