Два дебила это сила или Как Комамура обрел свой банкай

С давних пор среди преподавательского состава Академии Духовных Искусств бытует негласное, но твердое убеждение, что лучшие шинигами выходят из тех, кто родился непосредственно в Сейрейтее. Они с детства знают здешние порядки, к моменту поступления, как правило, уже обладают хотя бы начальными навыками, и им не требуется объяснять с нуля самые элементарные вещи. На втором месте - те, кто умер в детстве. Жизнь в Руконгае - прекрасная школа выживания, и прошедшие ее обычно бывают по-хорошему амбициозны, полны решимости чего-то достичь… и никогда туда больше не возвращаться. А в этом помочь им может только учеба, поэтому учатся они старательно. Хуже всех - те, кто умер уже взрослым. Они вечно тащат в эту жизнь из мира живых дурные обычаи и привычки. Саджин Комамура, сам не относившийся ни к одной из этих категорий, после определенных событий тоже стал разделять последнее мнение. Все началось с того, что в Сообществе Душ объявились два молодых самурая: Ямато Тодзаэмон и Ямагути Сэдзаэмон. При жизни они были лучшими друзьями, пока однажды спьяну не подрались между собой. А наутро, когда протрезвели - оба были приговорены к сэппуку. И то ли по случайности, которая редко, но все же случается, то ли по халатности шинигами, дежурившего в тот день на регистрации, оба попали в Руконгай в одно и то же место. Надо сказать, духовная сила из обоих так и хлестала. Так что очень скоро перспективные души были замечены каким-то офицером шинигами и рекомендованы в Академию, рекомендацией охотно воспользовались и благополучно поступили. После чего стали хронической головной болью всех сенсеев академии на ближайшие шесть лет. Уже в первом семестре они устроили драку с двумя своими однокурсниками - и были очень удивлены, когда под арест за нарушение дисциплины угодили только они двое. Ведь Великий Закон гласит, что виновными в поединке являются обе стороны![1] В другой раз они заявили сокурснице, что лучше, когда рождаются сыновья, но не дочери. Дочери не могут прославить свою семью и позорят родителей. Очень плохо, если дочь – первый ребенок, а лучше всего, если все дети – сыновья.[2] На их беду, девочка оказалась из клана Фон. Поэтому оба были биты - спустя несколько дней, темной ночью, неизвестным шинигами, одетым в черное, когда оба зачем-то шлялись по студгородку после отбоя. Жалобу в ректорат они подавать не стали и, потирая шишки и фингалы, рассуждали вслух, что сами виноваты, и настоящий самурай должен всегда сохранять бдительность, как завещал великий Тайра-но Садамити[3]. Нет, клеветать не стоит - учились Тодзаэмон и Сэдзаэмон, которых давно уже не называли иначе, чем нибака-ити[4], прилежно, памятуя, что воинский путь и путь учености равно необходимы настоящему самураю, как два крыла птице. Но, обнаружив, что на том свете нравы существенно мягче, и за драки тут к смерти не приговаривают, а всего лишь отправляют под арест, принялись вовсю этим пользоваться. Иногда в результате бывали биты, но чаще сами доставляли товарищей в медпункт. Так что на губе сидели чуть ли не больше, чем на лекциях, а еще частенько бывали отправлены чинить заборы и стены, которые разнесли в пылу боя. Оба жаловались, что такое занятие не пристало настоящему самураю, но утешали себя тем, что некоторые из сорока семи ронинов тоже временно работали строителями для пользы дела. На третьем курсе они заявили старшекурснику (со всем возможным почтением, поскольку собеседник принадлежал к одному из знатнейших семейств Сообщества Душ), что постигли, что путь самурая - это смерть[5], поэтому только они являются настоящими самураями, в отличие от сэмпая, который еще ни разу не умирал. Как ни странно, биты не были. Сэмпай ответил цитатой из Миямото Мусаси: «Смерть одинакова для тех, кто знает о боевых искусствах, и кто не знает. Умирают в равной степени мужчины, женщины и дети» [6], - чем заслужил у нибака-ити неподдельное уважение. Кучики Соджун готовился к выпускным экзаменам; ему некогда было заниматься такой ерундою, как мордобой. Это не говоря уже о том, что эти двое твердо считали, что настоящие самураи должны каждое утро мыться, брить себе лоб, смазывать волосы лосьоном, стричь ногти на руках и на ногах, тереть руки и ноги пемзой, а затем кислицей, и вообще делать все, чтобы иметь опрятный внешний вид[7], а умываться только холодной водой, по примеру господина Араи Масанари [8]. А поскольку в общаге не имелось слуг, чтобы будить их за несколько часов до восхода солнца [9], оба частенько опаздывали к первой паре, а зимой еще и хватали простуду. Все намеки насчет того, что опрятность дело хорошее, но, хотя правилами это напрямую не предусмотрено, носить сложные прически тем, кто пока не имеет офицерского звания, в шинигамской среде не принято, Тодзаэмон и Сэдзаэмон добросовестно игнорировали. Казалось бы, с такой силой и такой дурью обоим была прямая дорога в Одиннадцатый отряд, да они туда и собирались… но когда один из них, то ли Тодзаэмон, то ли Сэдзаэмон, вышел на шикай, его шикай оказался точной копией старинного мушкета, с какими Ода Нобунага разбил Такэда-младшего при Нагасино. А второй, то ли Сэдзаэмон, то ли Тодзаэмон - заявил, что без своего друга никуда не пойдет. Так что по распределению оба оказались в Седьмом. И стали хронической головной болью для еще не капитана Саджина Комамуры. Начать с того, что они увесили все стены в конторе цитатами из «Правил господина Соуна», «Хагакурэ» и «Книги пяти колец», нимало не заботясь о том, что добрая половина из них прямо противоречат друг другу. На листах почему особенно любили рассаживаться мухи. Комамура полагал, что апофеоза нибака-ити достигли, когда, узнав о ранении одного из сослуживцев, решили, что ему необходим помет гнедой лошади перорально, смотались в самоволку в Мир Людей и действительно приволокли оттуда живую лошадь. Попутно опровергнув считавшееся неоспоримым положение, что живой объект такого размера провести через Врата невозможно. Правда, несчастное животное после знакомства с Чистильщиком кидало задом при любой попытке к нему приблизиться, а помет его утратил нужную консистенцию. Да и раненый к тому времени уже вышел из Четвертого на своих ногах. Но на закономерный вопрос непосредственного начальства: «Какого черта?!» - оба без толики смущения отрапортовали: «Так всегда делал господин Иэясу!»[10] Комамура ошибался. Апофеоз был впереди. В это время в Готее как раз вошел в моду новый вид хадо, мелкие плотные сгустки духовных частиц, не взрывающиеся при попадании в цель, а действующие за счет кинетической силы. Придумал их Тоусен, назвавший свое изобретение хикимэ, тупые стрелы. В целях минимизации насилия, как объяснил он своему другу, и тут же на его глазах подбил зяблика. Вслепую. Комамура принес ему птичку в своих больших лапах и с сомнением сообщил: «Похоже, он сдох». Тоусен сказал, что метод требует доработки, и сварил из зяблика суп. Кстати, вкусный. Но как бы то ни было, эта техника скоро распространилась среди шинигами, и, поскольку при правильном использовании оставляла на людях ушибы мягких тканей, а не ожоги и рваные раны, даже была рекомендована Академией шинигами для самостоятельных тренировок. В этот день Комамура, ничего не подозревая, возвращался в расположение своего отряда, когда его чуткий нос уловил отдаленный запах какого-то сородича из семейства псовых. Комамура несколько удивился и даже, пожалуй, обрадовался и ускорил шаг. Следом его чуть менее чуткое ухо уловило собачий визг и жалобное поскуливание. Комамура уже не обрадовался и ускорил шаг еще больше. Вскоре впереди открылся тренировочный полигон Седьмого отряда - и его глазам, наименее чуткому из волчьих органов чувств, открылась возмутительная картина. Внутри круга, огороженного натянутыми веревками, суматошно металась собака в какой-то попонке, а эти двое паршивцев и еще куча рядовых со всей дури пуляли в нее хикимэ. - ОТСТАВИТЬ! - заорал Комамура во всю глотку, чувствуя, как в нем поднимается темная ярость. - Что, тэнгу вас забери, тут у вас происходит?!! Рядовые, никогда еще не слышавшие, чтобы этот огромный офицер повышал голос, испуганно притихли. Собака сообразительно юркнула Комамуре в ноги и спряталась сзади него. - Инуэмоно, господин, - доложил то ли Тодзаэмон, то ли Сэдзаэмон - Комамуре ярость застила глаза, чтобы еще различать идиотов. - Изобретено великим лучником Есидзуми Миура… - …для тренировки для охоты на кицунэ. - Все даймё в мире людей так тренируют своих воинов. - Кицунэ, значит… - Комамура ощущал, как ярость, клубившаяся в нем, сгущается, перерождаясь в некую еще самому ему неведомую могучую темную силу, заполняющую его, его меч, его лапы, лежащие на мече, его сердце… - значит, даймё… Тодзаэмон и Сэдзаэмон, сообразившие, что у них, похоже, самые большие неприятности со времен первой смерти, еще пытались хоть как-нибудь оправдаться: - Мы на нее доспехи надели… - …на мягкой подкладке… - …всё как положено… Комамура зарычал. Он никогда прежде не позволял себе делать так в присутствии сослуживцев-людей, но сейчас рождающаяся в нем сила вырвалась наружу звериным рыком. И в этом рычании неожиданно для него самого проступило: «Банкай!» В этот день и час пораженные обитатели Сейрейтея узрели, как над крышами Седьмого отряда растет исполинская черная фигура. В каждой руке гигант держал за шкирку крохотную трепыхающуюся черную фигурку. Как гигант долго и методично колотит двумя виновниками об крыши и стены домов и верхушки высоких деревьев. И как разлетаются во все стороны от обычных, но исполинских пинков чуть менее виновные, поддавшиеся дурному примеру. Собака вскоре полностью оправилась, прижилась в Седьмом отряде при кухне и получила кличку Банзай. Точнее, изначально ее назвали Банкай, но это слово, произнесенное голосом Комамуры, обычно приводило к некоторым… недоразумениям. Капитан Унохана взяла на заметку, что в Четвертом отряде следовало бы открыть и ветеринарное отделение, что впоследствии и осуществила. Ямато и Ямагути несколько попритихли, ведь настоящим самураям следует немедленно исправлять свои ошибки и впредь их не повторять. А Комамура Саджин надлежащим образом зарегистрировал свой банкай и со временем занял пост капитана Седьмого отряда, когда в нем освободилась вакансия. Но это - уже совсем другая история.