Вопросы религии

Не больно-то брат Эрик, второй год как квартийский миссионер, горит желанием читать проповедь в пропахшем мёдом и солью островном храме непонятной веры, где пополам с немногими местными послушать истории заезжего учёного мужа заявились и чужаки из пёстрой небольшой флотилии. Моряки, язычники, по более чем точным слухам прыгающие на гулянках во славу вина, еды, развратного беззакония и своего многоликого бога. Да что уж поделать? А народу-то собралось порядочно, хоть и многие скоро начинают зевать. Эрик искренне им завидует.       — Жена, братья и сестры, становится неплодной после сношения с семью мужами, — привычно и чётко, хоть и непомерно тоскливо, вещает он с деревянной кафедры, — и слышит, что по пёстрому собранию катится волна удивлённого шёпота. Винно-рыжая молодая женщина, устроившаяся в передних рядах прямо на полу и жадно глотающая каждое слово, после услышанного явно теряется и сосредоточенно загибает тонкие пальцы. Рука заканчивается так же быстро, как и вторая.       — А если больше, то что будет?       — Вы что-то спросили, сестра? — Брат Эрик участливо смотрит в её сторону — несложно разглядеть короткие кудри, которые пылают огнём.       — Интерес просто. Или заболею? Заболеть и так можно, если не следить. — Девица озадаченно чешет широкий лоб. — Да и разве оно заметно?       — Во-первых, — миссионер морщится и старается смотреть ей в лицо: подол яркого платья у женщины чересчур короток, а ноги по-мужски широко расставлены, — не пристало бы находиться в доме божьем в таком виде, сестра моя. Во-вторых, это можно проверить. Скептическое дополнение «вроде как» Эрик решает деликатно замолчать и тут же жалеет об этом. Где-то с краю девчонка лет шестнадцати на вид, худая и веснушчатая, тянет за шиворот сидящую рядом соседку и слишком громким шёпотом выясняет детали, которым явно не пристало бы звучать в доме божьем.       — Проверить можно только одно. Было или нет, — чешет в затылке девица. — И то не всегда.       — Ну, — Эрик решает быть честнее, — так считают в нашей вере. После седьмого мужа женщине не зачать дитя.       — У-у, что-то не верится, — вздыхает рослый тихий мужчина со шрамом поперёк подбородка.       — А к мужикам это относится? Рыжая не унимается, и брат Эрик чувствует, что глаза закатываются в потолок.       — Мы говорим о женщине!       — А как это становится видно? Теперь в разговор вклинивается белобрысый мальчишка, высунувшийся из-за плеча долговязой, всю проповедь неизменно спокойной женщины в шляпе.       — Тайное всегда будет явным! — воздевает палец брат Эрик. — Проводится про…       — И зачем это нужно? — резонным тоном вопрошает женщина в шляпе, внимательно глядя из-под широкой соломенной полы и скучающе куря с грубоватой оттяжкой. — Крекер, веди себя пристойно.       — Пф, вот ещё, сестра. Впрочем, мальчишка шмыгает обгоревшим носом и послушно повисает на её тонком плече.       — Потому что так принято. — Миссионер в третий раз за сегодняшний день думает, что мать была права и ему стоило остаться на Батерилло разводить пчёл — те бы, конечно, кусались, но это было бы значительно меньшим мученьем. Или, может, надо было принять другую веру, а не кварту? — И, прошу прощения, не курите в храме!       — Если девушку никто не любил, значит, она никому не нужна, — рассудительно и хрипло сообщает курильщица, послушно туша сигарету об каблук — в отличие от рыжей, она куда больше походит на береговую леди и точно бы сошла за неё, если бы кружевной вырез её плотного полосатого платья был не так глубок.       — До свадьбы положено хранить верность, сестра!       — Зачем? Необходимость говорить по книге и постулатам веры начинает сбивать с толку.       — Так у нас написано.       — Много что написано, — снова слышится мужской голос.       — Интересно же, святой брат!       — Впервые такое слышим.       — А если вот этак, то в счёт?       — Неучи морские! — Нервы обрываются, печально звякнув «до свидания». — Вы хоть видели в глаза чужие писания? Где-то у прохода аккуратно сползает со скамьи и лезет под приступку смуглый и вихрастый тонконогий мальчишка лет десяти: он явно пытается быть тихим, но получается у него очень плохо.       — Пер, братишка, это не у твоего младшего опять сбежала ручная ящерица? — щурится женщина в шляпе, оглядываясь через плечо. — Может, успокоишь ребёнка? Худой и востроносый стройный мужчина в яркой зелёной рубашке, неприкрыто зевая, отмахивается.       — Да пускай бежит, Амандо! Примерно то же самое я постоянно слышал от нашей маман, дорогая, так что нет! Мальчик с гиканьем шустро скачет за задние скамьи.       — Молодой человек, потрудитесь вернуться на место! Так сложно дотерпеть до полудня?       — Не обращайте внимания, — миролюбиво замечает Амандо, — он быстро. Брату Эрику очень сильно хочется превратиться в птицу, всё выбросить и улететь отсюда. Лиг за сорок. В море.       — А почему семь, а не девять? — влезает в разговор плохо остриженная и нескладная кадыкастая девчонка, одна из двух близняшек.       — Потому что! Семь раз отмерь, один отрежь. Один семерых ждёт…       — А-а-а сколько стоит договориться на девять? Брат Эрик, взвыв, захлопывает тетрадь.       — Всё! Проповедь окончена! Некоторые разочарованно вздыхают. Впрочем, облегчённых вздохов несколько больше.       — А если женщина всё-таки родила, то она святая? — Рыжая, видно, всё ещё размышляет над этим сложным вопросом. — Тогда, видать, наша мать точно святая.       — Нет в этом мире святых, сестра Шарлотта. Выходит, и ваша мать кто угодно, но не святая. — Подозрения и сопоставленные факты, щёлкнув, выдают в голове единую картину. — Уж извините. — Брат Эрик сполна ощущает, что только что бездарно потратил полтора часа своей и так не очень богатой на события жизни, и в очередной раз с грустью думает о батерилльских пчёлах.       — Какая есть, — миролюбиво улыбается Амандо, зажигая новую сигарету. Рослый тяжёлый мужчина в кожаной куртке и сапогах, всю проповедь сладко прохрапевший на третьем ряду, чешет под шёлковым шарфом ухо и переворачивается на бок; востроносый, оценив взглядом эту блаженную картину, деловито манит пальцем сына, уже поймавшего морскую ящерицу где-то на приступке для хора — золотистую и зубастую, с чёрным раздвоенным хвостом.       — Чегем, поди сюда.       — Ась?       — Давай-ка глянем, боится ли дядя Катакури ящериц так же, как и мышей… Нет, пожалуй, это время было потрачено не бездарно, решает брат Эрик: как раз в тот момент, когда он заматывает на шее завязки расшитого белым шарфа, застоявшуюся недотишину хлыстом разрезает громогласный вопль.