Тебе это нравится

Когда стоишь на самом краю, так и тянет спрыгнуть вниз. Даже если это край крыши двадцатиэтажного здания. Высота кажется такой мелочью, когда ты обладаешь суперсилой. Когда свободное падение для тебя — всё равно что полёт. В моём случае такой прыжок станет полной противоположностью жалкого суицида. Это будет шаг в жизнь. Я собираюсь прыгнуть вниз, потому что сейчас я свободна. Свободна от Киллгрэйва. Я удачно приземлюсь и сделаю всё, чтобы оказаться как можно дальше отсюда. Дальше от Киллгрэйва. На мне нелепое жёлтое платье, которое он велел надеть. Туфли, которые он выбрал. Золотые побрякушки, которые он на меня нацепил. Но сейчас я сделаю шаг вперёд — и никто меня не достанет. Я свободна уже восемнадцать секунд. И мне нужен ещё один миг, чтобы решиться. — Джессика, иди в дом, дорогая! — раздаётся его голос. Голос Киллгрэйва. — Спускайся оттуда! «Не успела». Восемнадцать секунд — слишком мало. Пожалуй, мне бы хватило девятнадцати. Поймите: когда в течение нескольких месяцев все твои действия находятся под чужим контролем, сложно так быстро собраться с мыслями и начать действовать. Даже если ты допускаешь, что следующих восемнадцати секунд придётся ждать ещё дольше. Когда Киллгрэйв говорит стоять на месте — ты стоишь в течение двенадцати часов. Когда он велит прыгать — прыгаешь. Когда приказывает поджечь себя — поджигаешь. И горишь. Когда Киллгрэйв говорит мне спуститься и идти в дом — я иду. Выгнать этого ублюдка из своей головы сложнее, чем избавиться от запаха гари в комнате без окон. Сложнее, чем вывести многолетнюю ржавчину с раковины. Сложнее, чем плюнуть на принципы и просто делать то, что он велит. Киллгрэйв — кто-то вроде персонального Бога для меня. Но есть нюансы: с ним грех расценивается как добродетель. А вы когда-нибудь надрачивали член Господень?.. Даже моя сила не помогает против его сверхспособности. Если Киллгрэйв говорит случайному прохожему ударить кулаком в стену — тот ударяет. Если говорит мне — я ударяю в сто раз сильнее. Вот и вся разница. Пожалуй, если ты в подчинении у Киллгрэйва, лучше уж быть самым обычным человеком без претензии на супергеройство. В таком случае, если он скомандует влепить кому-то кулаком по лицу, ты хотя бы не снесёшь бедолаге полбашки. — Почему не слушаешься? — спрашивает Киллгрэйв, когда я подхожу. Край крыши теперь далеко, вряд ли мне позволят к нему вернуться. — Потому что не хочу. — Раз ты меня не слушаешь, зачем тебе уши? Отвечай! — Чтобы слушать других, — говорю. — Если так, то уши тебе не нужны. Отрежь их, — Киллгрэйв протягивает мне нож. И я… Я режу. Лезвие касается кожи за ухом, оставляя за собой алый след, и тут Киллгрэйв велит мне остановиться. Бежит за аптечкой, обрабатывает рану и обещает, что всегда будет со мной. Но этого-то я и боюсь больше всего. Потому что он слишком давно не говорил что-то в духе «не думай о плохом» или «будь счастлива». Только приказывал улыбаться, надевать красивые платья и пить изысканное итальянское вино, заедая его аматричаной. — Поцелуй меня, Джессика, — говорит Киллгрэйв. И я целую. — Разденься, — приказывает. И я раздеваюсь. Заодно сбрасываю туфли. Ковёр под ногами такой мягкий, что ступни утопают в ворсе. Жаль, что только ступни. — Тебе это нравится, — говорит, обнимая меня, касаясь ладонями моих бёдер. И, чёрт бы побрал этого ублюдка, мне нравится. Сквозь брюки чувствую, как отвердел его член. И предвкушаю. — Ты хочешь меня, — шепчет на ухо. То самое, возле которого под пластырем прячется свежий порез. Я отдала бы всё, лишь бы Киллгрэйв трахнул меня прямо сейчас. Но это было бы слишком милосердно с его стороны. Вместо быстрого перепихона, который, я уверена, пошёл бы на пользу нам обоим, он расстёгивает ширинку своих брюк, спускает их вместе с бельём и снова приказывает: — Давай же, возьми его в рот, — указывает на свой член. Я бы сказала, что меня выворачивает от одного только вида его гениталий, что мне омерзительна сама мысль о том, чтобы отсосать ему. Но вы же помните: я его хочу. И буду хотеть ещё где-то одиннадцать часов пятьдесят восемь минут, если не поступит обратного приказа. Поэтому, когда я подхожу к Киллгрэйву вплотную, опускаюсь на колени и облизываю головку его члена, у меня между ног становится ещё влажнее, чем было до того. Я могла бы оправдать себя, сказав, что заглатываю его член как можно глубже, потому что таков был приказ. Но нет, Киллгрэйв сказал лишь взять его в рот. А мне всё происходящее так кружит голову, что я готова вести себя как опытная эскортница, которая очень рассчитывает на чаевые. Член упирается в горло, дышать становится всё тяжелее, а в голове — пустота, потому что всё заполнила эйфория. Почти ласково обвожу языком вены, которые угадываются по рельефу. Одной рукой держусь за ногу Киллгрэйва, чтобы не потерять равновесие, другой массирую свой клитор. Я бы уже кончила, но вот прерывистое дыхание этого мудака сменяют хриплые стоны, и мой рот заполняется его спермой. Киллгрэйв отступает на шаг, говоря лишь: — Запей вином, дорогая. Бутылка открыта. И мои пальцы больше мне не принадлежат. Приходится оторвать их от клитора, подняться с колен и направиться к столу с выпивкой и закусками. А ведь до оргазма не хватило всего ничего — опять счёт на секунды. Наполняю бокал, это что-то красное. Не смотрю на этикетку, точно зная, что пью либо «Барбареско», либо «Таурази». Киллгрэйв любит такое, а меня уже тошнит. Даже вкус спермы не вызывает у меня такого отвращения, как этот виноградный сок. Пока я давлюсь вином, Киллгрэйв окончательно избавляется от брюк, заодно сбрасывая с себя и остальную одежду. Если собрать её с пола и попробовать продать — даже в секонде можно выручить как минимум пару сотен долларов. И столько же дали бы за жёлтое недоразумение, что я сняла с себя чуть раньше. Право: лучше стоять тут голышом, чем в ярких тряпках из бутиков. Киллгрэйв велит мне лечь на кровать и раздвинуть ноги, согнув их в коленях. Он всегда предельно конкретен в своих желаниях. Я повинуюсь, не испытывая внутреннего противоречия. Точно знаю: скоро будет приятно. Наверное, у меня уже выработался рефлекс — как у дрессированной зверюшки. Хотя зачем дрессировать того, кто и так безоговорочно повинуется? Не знаю, насколько Киллгрэйв хорош как любовник на самом деле. Одно скажу: ни с кем другим я не получала большего удовольствия в постели. Вы когда-нибудь кончали пять раз за ночь? Статистически это менее вероятно, чем получить сверхспособность после автокатастрофы. Я же достигаю оргазма ровно столько раз, сколько мне скажет Киллгрэйв. А может, разик-другой получалось и без его указки. Знаете, это сложно отследить. Оргазмы — они как мыльные пузыри. Раз — и нет его. И никаких улик, кроме крошечной лужицы. Мы живём в шикарном номере с видом на город. У нас большая светлая спальня с телевизором, из динамиков которого негромко раздаётся голос Мадонны, которая заявляет всему миру, что чувствует себя девственницей. Но главное в номере — удобная кровать, будто созданная для того, чтобы заниматься на ней любовью. Мне кажется, так думает Киллгрэйв. Видимо, он не потрудился внушить эту мысль мне, поскольку я предпочла бы обитать где-нибудь на окраине, в квартирке с тонкими стенами и хлипкой дверью. В таких местах я чувствую себя в своей тарелке. А в этом отеле я менее уместна, чем серьги с бриллиантами в моих ушах. Хм, а ведь если бы я всё же отрезала себе уши, проблема с побрякушками решилась бы сама собой... Но она не решилась. Да и неподходящие украшения — такая мелочь в сравнении с тем, что моя жизнь мне не принадлежит. Это какой-то новый, более изощрённый и извращённый уровень рабства. Такой, где господин заботится об удовольствии своих невольниц. — Раздвинь колени, Джессика… — говорит. — Шире… Я чувствую себя так, словно нахожусь на осмотре у гинеколога. Киллгрэйв чертовски долго изучает всё то, что у меня между ног, увлечённо водя пальцами по половым губам, но не касаясь клитора. Издевательство какое-то. Кажется, этого человека не волнует ни собственная эрекция, ни недопитое вино, ни то, что он приказал мне возбудиться не меньше получаса назад. — Нравится смотреть, как я теку? — интересуюсь, подавляя очередной стон. — Ты ещё спрашиваешь, — усмехается в ответ Киллгрэйв. Его улыбка напоминает мне оскал. А Мадонна всё поёт: «Я чувствую себя девственницей, когда наши сердца бьются вместе». Ну а я чувствую себя шлюхой. Наконец Киллгрэйв ложится на спину и велит мне устроиться сверху. Когда я насаживаюсь на его член, почти забываю о том, что вообще-то меня принуждают находиться здесь. Это в своём роде добровольная амнезия. — Тебе хорошо со мной, — говорит Киллгрэйв, поглаживая мои бёдра, а потом перемещает ладони выше, дотягиваясь пальцами до затвердевших сосков. — Мне хорошо, — подтверждаю я, раз за разом плавно опускаясь на его член, а потом поднимаясь, снова и снова. Готова заниматься этим вечность. И куда делись мечты о свободе? — Ты любишь меня, — слова звучат убедительно. — Люблю, — отзываюсь. Где-то на краю сознания мелькает мысль: наконец-то он заговорил о любви! Наконец-то я полюбила хоть кого-то. Пусть даже этого ублюдка, пусть даже только на двенадцать часов... И я теряю ощущение реальности, что только к лучшему. Кому вообще нужна реальность, в которой творится такое? — Быстрее, Джессика, — говорит Киллгрэйв. И я ускоряюсь. — Улыбнись, — приказывает. И добавляет с укором: — Вечно ты хмурая, будто не рада быть со мной. И я скачу на нём с лицом человека, который выиграл в лотерею миллион долларов. Потом Киллгрэйв велит мне кончить. И меня накрывает оргазм — настоящий, до слёз и судорог в ногах, когда ты хочешь кричать, но не можешь. Только хватаешь ртом воздух, подобно рыбе, которую выбросило на берег. Удовольствие подчиняет себе всё. Не остаётся ни терзаний из-за неудавшегося прыжка с крыши, ни воспоминаний о Триш, о семье и о глупом стремлении помогать людям. Нет ни прошлого, ни будущего, в настоящем наглухо закрыты окна и двери — не выбраться. Киллгрэйв прикусывает мочку моего уха (на этот раз того, до которого нож не добрался), и мне так хорошо. Плевать, что это лишь из-за того, что я получила приказ наслаждаться. Сила Киллгрэйва похожа на вирус. Я им заражена. И я люблю, потому что мне велено любить. Только вот когда этого ублюдка насмерть сбил автобус, я почему-то не излечилась. Бог умер, а никто и не заметил. * * * Прошло гораздо больше двенадцати часов с тех пор, как я слышала голос Киллгрэйва в последний раз. Но я всё равно вспоминаю о нём. Особенно беспардонно он ведёт себя в моих мыслях в те моменты, когда у меня никак не получается кончить. Тот, кто хоть раз пробовал пиццу, вряд ли придёт в восторг от сельдерея. Тот, кто достигал оргазма от одного только слова, не удовлетворится мастурбацией и уж тем более скучным двухминутным сексом в миссионерской позе. Мне не хватает Киллгрэйва. Может, именно поэтому он мне мерещится. Его тень слизывает пот с моей шеи, когда я сплю; его голос звучит в моей голове, когда я еду в метро; его фантом касается меня, когда я принимаю душ. Делает всё, что ему вздумается, разве что не трахает. Если ты видишь что-то, чего на самом деле нет, значит, пора сделать глоток виски. Если ты слышишь голос мертвеца, самое время удвоить порцию. Если ты чувствуешь, как пальцы почившего мудака забираются тебе между ног, скорее беги в магазин за очередной бутылкой. Ну а если ты напилась в стельку и во сне видишь, как вы с Киллгрэйвом неплохо проводите время на мягкой кровати с белыми простынями, значит, алкоголь не панацея. Но лучше всё-таки закупиться виски. И открыть детективное агентство, чтобы было чем платить за выпивку. И чтобы отвлечься. Лучший способ забыть о дерьме в своей жизни — погрузиться в чужие тайны. Наблюдать, выслеживать, выискивать компромат. Для этого даже не обязательно с кем-то общаться. Большинство людей делают всё, чтобы не вступать ни с кем в прямой контакт. Чем лишь упрощают мне работу — легче отследить каждый шаг. У нас есть Фейсбук, Инстаграм и куча мессенджеров, теперь даже не нужно слышать чужой голос, чтобы добиться от кого-то информации. Спойлер: это не работает лишь с Киллгрэйвом. Его голос навсегда в моей голове. Как и мой внутренний, который говорит мне: «Если ты нашла компромат на пару десятков изменников, это ещё не значит, что ты крутой детектив». «Если ты кончаешь во время секса с мужчиной, это ещё не значит, что он не насильник». «Если ты соглашаешься провести ночь с горячим барменом в надежде избавиться от своих галлюцинаций, это ещё не значит, что ты отчаялась». Скорее всего, со стороны так не кажется, но мы с Люком подходим друг другу. У него тоже есть суперспособность, но не такая мудацкая, как у Киллгрэйва. Люк неуязвим. А ещё он возбуждает меня безо всяких приказов. Ему приходится управляться членом, пальцами и языком. Это три кита, на которых держится наша связь. — Ещё... Да... Сильнее, — говорю я, чувствуя себя Киллгрэйвом. Люк делает всё, что я велю. Ну, по мере своих возможностей. И это заводит меня ещё больше. Думаю, что-то похожее ощущал и Киллгрэйв. Только теперь до меня доходит: он мог и не осознавать, что отдаёт приказы, не оставляя мне возможности отказаться. Ну, хотя бы в одном случае из ста. Из-за стены раздаётся приглушённый голос солиста «Металлики». Он поёт, что жизнь принадлежит нам, и каждый живёт её по-своему. А остальное неважно. — Глубже, давай, ещё чуть-чуть... — уже не командую, а молю. — Пожалуйста... Его член заполняет меня всю. Его массивный торс нависает надо мной, и я не знаю, видеть в этом угрозу или, наоборот, защиту? Учитывая, что Люк напоил меня за свой счёт, пригласил к себе, а теперь трахает так, как мне нравится, правильнее было бы расслабиться и получать удовольствие. Он — как непробиваемая стена, за которой можно спрятаться. Люк может выйти из огня без единого ожога, может устоять перед бензопилой, может пройти под пулями, не получив не единой царапины. Но залезть ко мне в голову он не в состоянии. Возможно, дело в том, что мне так и не удалось выдворить оттуда Киллгрэйва. Извините, место занято. Так что лучшая черта Люка — его непохожесть на Киллгрэйва. Тот тощий, бледный, заставляет улыбаться и любит приказывать. Люку же насрать на моё унылое лицо, он чёрный, высокий и широкоплечий. И всё делает сам. Мне остаётся только безуспешно пытаться впиться ногтями в кожу на его непробиваемой спине... И ласкать себя. Иначе яркого финала придётся ждать долго. Но я всё равно не успеваю к финишу. Люк с хриплым стоном кончает, заливая мой живот спермой. А у меня опять не вышло. Ну и пожалуйста. Зато сейчас я запросто могу сигануть с любой крыши. Остальное неважно. * * * «Если ты видела, как человека сбил автобус, после чего этот мудак не появлялся в твоей жизни несколько месяцев, это ещё не значит, что он умер». Об этом я говорю себе сейчас, когда Киллгрэйв вроде как сгинул. А потом воскрес. Никакой он не Бог, а скорее второсортный Иисус. Какое-то время вместо меня он имел Хоуп — сделал из неё мою маленькую копию. Я чувствовала бы свою вину за то, что после моего побега он подчинил другую и испоганил ей жизнь, если бы не считала, что во всём виновен один только мерзавец в пурпурном костюме. По правде сказать, я сильно набралась вчера. Настолько, что теперь свет режет глаза. А голос Киллгрэйва входит в мою голову, напоминая нож, делая ещё больнее, разрезая мысли. Хорошо хоть никто не слышит, как от похмелья у меня постукивают зубы. Я даже себе не признаюсь, что в этом виновен и страх. И жалость. И раскаяние. Вывод прост: пора действовать. Надо приструнить этого мудака. — Я новичок в любви, но знаю, как она выглядит. Я ведь смотрю телевизор! — говорит мне Киллгрэйв. Мы в полицейском участке, куда я принесла оторванную голову Рубена. Полисмены замерли, направив пистолеты друг на друга. Киллгрэйв признаётся мне в своих чувствах. Готова поспорить, даже в самых дерьмовых ТВ-шоу любовь выглядит не так. Но в то же время Киллгрэйв отчасти прав: в те дни, когда он управлял каждым моим шагом, зеваки вполне могли принять нас за некое подобие идеальной пары. Я улыбаюсь, пью вино, снова улыбаюсь. А он шёпотом велит мне улыбаться и пить вино. Отсасывать ему и кончать, кончать, снова кончать, а потом опять улыбаться. Мы существовали так несколько месяцев. Всё это время его член казался мне чрезвычайно привлекательным, а идея заглотить его поглубже — ужасно заманчивой. Правда, сейчас всё довольно отдалённо напоминает прежнюю картину. Киллгрэйв демонстративно не приказывает мне. Можно подумать, это что-то меняет. Ему и не нужно обращаться ко мне напрямую — он может управлять людьми, что нас окружают. «Если ты не пойдёшь со мной, эта девушка выколет себе глаза». «Если ты откажешь мне, этот ребёнок прыгнет под поезд». Я всё ожидаю услышать: «Если ты сейчас же не раздвинешь передо мною ноги, я организую массовый суицид». Вместо этого Киллгрэйв приглашает меня в дом, где я выросла. В благодарность я рву платье, что он мне купил, и спускаюсь вниз, чтобы отужинать. И пью. Если кто-то спросит, почему вместо того, чтобы бежать куда подальше, я спокойно сижу и глотаю вино, я отвечу: «Потому что виски мне не предложили». И потому что я всё ещё наивно надеюсь помочь Хоуп. И в то же время задаюсь вопросом: что надо такого сделать, чтобы Киллгрэйв трахнул меня? Только не подумайте, что я по-настоящему влюбилась в него. Просто хочется кончить. — Ты насиловал не только моё тело, но каждую клеточку мозга, каждую мысль в моей проклятой голове! — кричу. Но так и тянет выдать: «Если ты не собираешься меня трахать, то зачем тебе член? Выходит, он тебе не нужен. Отрежь его!» Хочу, чтобы он засунул два пальца мне в рот, а потом раздвинул мои ноги и хорошенько отымел меня. Хоть теми же пальцами, хоть чем. Вместо того, чтобы предложить Киллгрэйву секс, я запрещаю ему даже касаться себя. Но это лишь полумера, от которой вряд ли будет толк. Думаю, чтобы он вылез наконец из моей головы, мне надо свернуть ему шею. И хорошо бы сделать это с улыбкой на лице. Уж это мне точно понравится. Я настроена решительно, и плевать, что по радио Фредди Меркьюри поёт, мол, шоу будет продолжаться. Не верю я во Второе пришествие.