Exit

Свист давно уже закипевшего чайника действует на нервы, но она не может найти в себе сил, чтобы сдвинуться с места и выключить плиту. Шото так же замер, наполовину спрятавшись за дверью - тень из коридора не скрывает оставшегося и он выглядит... Она не может отвести взгляда от его волос и глаза, так похожих на отцовские. Видеть глаз - хуже всего, она ненавидит его холодный, пронизывающий до самых костей цвет. Но это ее Шото, и он обеспокоен. Она видит это по его взгляду, и даже бессердечный льдисто-синий не может этого скрыть. Он больше, чем обеспокоен - ее сын боится ее. Но она боится его больше. - Мамочка? Его голос дрожит. Сколько еще она будет слышать его таким, прежде чем он окрепнет и огрубеет, станет таким же как у... - Мама! Она вздрагивает. Шото уже рядом с ней. Он стоит, вцепившись в ее футболку, и смотрит на нее своими большими испуганными глазами. Своими. Неожиданная боль пожаром взвивается в ее правой руке, и она поворачивает странно тяжелую голову только чтобы тупо уставиться на раскаленный чайник в своей руке. - Мамочка, тебе плохо? Он плачет, она понимает. Он плачет, и она ничего не делает, чтобы это прекратить. Как не делает никогда. Но теперь он плачет из-за нее - это все ее вина. Ей нужно прекратить это. Она заставляет себя разжать пальцы, на которых уже расцвели ожоги: кроваво-красные, такие же, как когда-то были ожоги Тои. Как волосы Шото. - Мама? Она убирает руку от все еще включенной плиты и бездумно вплетает пальцы в волосы сына. Они мягкие, как кошачья шерсть, как перья птенца, еще не готового ни летать ни взрослеть. Ей бы хотелось, чтобы они оставались такими и дальше. Она не замечает, когда он успевает отстранить ее руку. Внезапный холод окутывает горящую болью кожу и она смотрит вниз, тупо глядя на его маленькую ладонь в своей руке - иней ползет с нее прямо на рану. - Так не будет болеть, но тебе все равно нужна аптечка. Он все еще испуган: она видит это по готовым пролиться в любую минуту слезам в его глазах и едва уловимо дрожащему рту. Но выражение лица у него все равно серьезное, почти угрюмое - такого не бывает ни у нее, ни у его братьев с сестрой. Слишком взрослое, и от этого больно в груди. - Не бойся, мама, я хорошо умею их обрабатывать. Он улыбается успокаивающе, и она чувствует, как растет боль в груди, как что-то ломается от его спокойного и уверенного тона. Конечно, ее Шото знает, как справляться с ожогами. Он должен был научиться этому, потому что она не смогла его защитить и никогда не сможет. Но она должна была. Она должна была сделать хоть что-то еще с Тоей, но струсила, как трусила всегда. А теперь уже слишком поздно, она знает - он будет искать Шото и не остановится пока не найдет. И ей никогда не победить его. - Мама... Не плачь, пожалуйста. Я с тобой. Маленькие руки ее сына сжимают ее ладонь, и она цепляется за них изо всех сил. Они как якорь, как спасательный круг - как идея. Она никогда не сможет победить, но она может попытаться что-то сделать. В последний раз. Им некуда бежать: никто им не поможет. Если только они не убегут так далеко, что никто не сможет до них добраться. Даже Энджи. Она сглатывает и, не доверяя собственному голосу, становится на колени, чтобы Шото мог услышать ее шепот. - Шото, ты мне доверяешь? Она ненавидит, ненавидит, ненавидит себя, но это все, что она может сделать. То, что она должна сделать. - Да! Его взгляд достаточно чистый, чтобы она могла видеть в нем свое отражение. Уродливое и темное, оно пугает. - И ты... Пойдешь со мной, если я попрошу? Кое-куда очень-очень далеко? Язык, слова, улыбка - все в ней сейчас яд и гнилая фальшь, но она должна это сделать. Должна. - Да! - он кивает со свойственной только детям беззаботностью, и улыбается неуверенно. - Я люблю тебя, мамочка. Это больно. Так больно, что тяжело дышать. - Я тоже люблю тебя, Шото. Но... Что если бы... Скажи, ты бы любил меня даже если бы знал, что я собираюсь сделать что-то очень плохое? - она чувствует, как задыхается, - страшное? - Мама не бывает плохой и страшной. Только папа, - он яростно трясет головой и, шагнув ближе, обвивает вокруг нее свои тонкие руки. Осторожно, словно она сломанная птица. Она знает, что станет чудовищем, совсем как его отец, но Шото - другой и больше ничего не имеет значения. Она не может позволить сломать его крылья еще до того, как он научится летать. Стать таким же, как они. Она должна защитить его от этого. - Шото, ты хочешь поспать сегодня с мамой? Он смотрит на нее исподлобъя, неуверенный действительно ли она успокоилась: - Да. - Тогда иди. Ложись пока без меня. Я... уберу тут все. Она подбадривающе улыбается и мягко подталкивает его к выходу. Шото шагает медленно и неохотно, но все же слушается, неуверенно оборачиваясь только у самой двери. - Я буду через минуту. - Хорошо. Она задерживает дыхание, закрывает глаза и слушает его шаги - дерево этого старого, как настоящая средневековая темница дома скрипит при каждом шаге. От кухни до ее комнаты пятнадцать его шагов. Пятнадцать шагов, чтобы передумать или превратиться в чудовище. Рей слышит скрип своей двери и выдыхает. Она должна это сделать. Ее руки почти не дрожат, когда она снимает чайник и, погасив огонь, не перекрывает газ.