***
— мимо с грохотом проносится ещё один поезд. Я открываю глаза. Мне плохо, мне страшно хочется спать, но заснуть невозможно. Мне нужно укрытие, я отлипаю от холодного мрамора и бреду к эскалатору — только бы не упасть… Это место мне совершенно незнакомо, хотя я бывала здесь тысячу раз. Ничего не узнаю — никаких ориентиров; ни одной знакомой палатки, ни трамвайной остановки немного дальше; всё в тумане, и посмотрела бы я на тебя, как ты с закрывающимися глазами идёшь в незнакомый город, да, оставляя за собой цепочку мягких голубоватых следов, и сваливаешься где-нибудь неподалёку от Подхожу к телефону-автомату — видимо, он здесь с незапамятных времён, работает на жетонах… — цепляюсь за него одной рукой, чтоб не упасть, другой нащупываю в кармане жетон (третье правило — ничему не удивляться). Звоню тебе. Правда, я не помню, кто ты… как тебя зовут, и сколько тебе лет, и твой пол и всё такое, но мы знаем, что это не главное… «Привет, — говорю я, — это я» — и снова хватаюсь за что-то металлическое (падать нельзя) — «Ты? В такую рань?» — твой голос. «А сколько времени?» — «Без десяти четыре, плевать, я ещё не сплю, — точно, у тебя играет Beatles, — ты где? Дома? Что случилось?» — «Ага, если бы… я в тумане…» — «А, проблем-то. Дом прямо перед тобой, зайдёшь в арку, второй подъезд слева, код 019. Давай, жду». Вот за это я тебя и люблю: ты всегда оказываешься в неприятных ситуациях, когда в них попадаю я. Заворачиваю, огибаю машину с наклейкой «Нашего радио», набираю 019 и, пока лифт с натужным воем поднимается на шестой этаж, пытаюсь сообразить, по какому поводу метро нынче работает всю ночь. Выхожу из лифта; ты стоишь у окна и куришь, за окном ругаются вороны. Я врубаюсь в тебя — снова. Так вот ты какой: тощий, хайрастый, в свитере и джинсах. Всё плывёт перед глазами. Я хочу спать, — говорю я, и ты кидаешь окурок в открытое окно, и мы идём в твою квартиру, где всегда воняет кошками и не горит свет в прихожей, и пока я скидываю кроссовки и драные джинсы — не понимая, что над ним издеваются; «О’К, чувак!» — кричат ему на мотив «When The Saints…», — «Главное глазами не увидишь, зорко одно лишь сердце!» — а полсотни старых блюзовых негров тем временем раскуривают свои косяки и переключаются на афро-кубинские ритмы***
Первым делом появляется полоска над дверью; из-за двери доносятся голоса; неподалёку ритмично проникает в мои мозги ускоряющееся хлюпанье; светает. Я встаю, открываю дверь и иду на кухню. Хип на табуретке затягивается «Явой», некоторое время блуждает по мне взглядом, потом изрекает: — Кажется, я тебя где-то встречал, baby! Я наливаю себе воды из чайника и выпиваю залпом. Часы на холодильнике показывают пол-шестого. Юный нефор явно ожидает моей реакции. Стараясь не задеть двух металлистов, увлечённых друг другом в пространстве между холодильником и плитой, и незнакомого панка, мирно храпящего под столом, я нахожу взглядом розетку, сажусь на пол, вынимаю из джинсов штепсель и подключаюсь к сети. Лампочка в коридоре перегорает. — Вчера вечером ты была на высоте, baby, — повторяет хип. — Вечером я была у себя дома, — объясняю я, убирая вилку обратно в джинсы. — Так что у тебя, скорее всего, глюки. — Нет, baby, ты дома, — говорит хип. — Это твой флэт. — Слушай, я сама знаю, как может выглядеть мой дом. Это не мой дом. — (Второе правило: никогда не раздражаться.) — Нет, нет. Твой, — бормочет нефор и кидает окурок на пол, неподалёку от панка. Панку наплевать. — Тогда что ты делаешь в моём доме? — возмущаюсь я. — Просто сижу, — обаятельно щерится хип, — действую тебе на нервы. Так где же мы могли познакомиться, ты не помнишь? — Солнышко, — мягко говорю я, встаю с пола, беру его за руку и волоку в прихожую, — ищи в этом хламе свои шузы и мотай отсюда, пока цел… — Ну ты даёшь, — пыхтит хип, завязывая шнурки, и пытается заглянуть мне в глаза, хотя ему мешают собственные патлы (длинные и грязные… ну, и темнота в коридоре). — До метро ходит 616-й, остановка прямо перед домом! — кричу я вслед ему. — Ну ты даёшь! — повторяет он уже со второго этажа, — да где ты в этом городе видела трёхзначные номера? Я закрываю дверь. Иду на кухню. Обхожу панка и металлистов. Встаю на подоконник…***
…И когда я просыпаюсь, — в третий раз за ночь, — уже совсем светло… Смотрю на часы малознакомого парня, что дрыхнет рядом, на ступеньках, — 7:40. Голова пока не болит, но сушняк ощущается — с вечера осталось немного воды в пластиковой бутылке, и я умываюсь и автоматически отряхиваю джинсы — на чердаке, где мы скоротали ночь, кроме нашей блевотины, также полно извёстки, и почти вся она присобачилась к моей одежде и волосам. — домой — и быстрее под душ — беру гитару, сумку, оставляю на площадке полбутылки воды (чтобы было что пить, когда прочухается) и медленно сползаю по узким железным ступенькам на девятый этаж. Солнечно и безлюдно — как и должно быть послепраздничным утром в центре, а вчера, сколько помню, был Бельтан. Я доползаю до трамвайной остановки, стараясь двигаться по возможности осторожно и тихо, и как раз подваливает «Аннушка». Еду до «Шаболовки» — гитара всё норовит упасть — отрешённо пялюсь в окно, в то время как остальные пассажиры (человек шесть) неодобрительно поглядывают на меня — ну, верно, есть на что посмотреть… О, чёрт, уже конечная. Вылезать. Под оглушительный трамвайный звон — и боль в голове — перехожу на другую сторону улицы. В ожидании трамвая до «Шаболовки» заглядываю в зеркало машины, стоящей неподалёку. Согласна, зрелище страхолюдное — выражения своих глаз я и сама пугаюсь. — Девушка, что вы ищете в моей машине? — чей-то голос раскалывает мне голову на куски; я оборачиваюсь — рядом дружелюбно мне ухмыляется молодой негр с дредами, но, увидев моё лицо, сразу перестаёт скалиться. Меня переполняет гордость — хотя чем гордиться-то? Объяснив негру, что мне нужно от его машины, я забираюсь на ограду и жду трамвая чуть ближе к небу, щурясь от солнца и от боли. Никаких мыслей в голове, только звон — а вон там, немного левее, кончаются рельсы. Как неохота отсюда слезать… но подходит трамвай (с вагоном-прицепом), и я подбираюсь к последней двери прицепа и уже прижимаю к себе гитару, чтоб не стукнулась — и тут из трамвая прямо на меня вылетает белый голубь, прямо на меня, но в последнюю секунду кабрирует — ветерок по щеке — и исчезает у меня за спиной — и время останавливается, …трамвай уже давно уехал (закрыв двери), а я всё стою на остановке со своей раздолбанной гитарой и, задрав голову (белую от извёстки), по-идиотски таращусь вверх — в звенящее небо и плевать, что денег не хватает даже на кефир — кому как, а мне — лучше не станет:)