За дверью стоит Накахара. И, если честно, тоже не знает, что сказать. После стольких лет вместе, после всего что они вместе пережили, Дадзай взял и признался в любви другому. Не ему, Чуе, а Оде. Оде Твою Мать Сакуноске. Первая мысль прилетает в голову как пуля. Хочется выбить дверь и наорать на Осаму. Поставить на место его поехавшую крышу. Вдох. Выдох. Удара не последовало. Чуя просто не хочет верить в происходящее. Теперь он даже видеть эту мумию не желает. Резко развернувшись на каблуках и сдерживая ярость со скрипом зубов, Накахара уходит домой. Сегодня он напьётся вдрызг.
— Но… Чую я люблю больше, — после долгого молчания говорит Дадзай. И он правда благодарен Оде за понимание, которое видно в его лёгкой улыбке. Благодарен за объятия, которые ему дарит мужчина. И конечно, благодарен за то, что тот, несмотря на признание, сохранит с Осаму тёплые отношения. Вернувшись домой, Дадзай находится в хорошем расположении духа, хочет провалиться в объятия любимого и, наконец-то, рассказать о своих чувствах. Но желания, уже с порога, разбиваются об суровую реальность, которая силится ударить, орёт и пахнет перегаром. Чуя кажется абсолютно невменяемым. Осаму страшно. Ещё никогда намерение Накахары избить его до смерти не доходило до реальных действий. Но сейчас, когда в голову летит торшер, а следом пустая бутылка от вина, он понимает, что спасаться надо бегством. Развернувшись к двери, суицидник уже было выпрыгнул за порог, как Чуя резко и внятно произнёс: –И теперь ты просто сбежишь? Остановившись, Осаму всё ещё не понимает, где успел накосячить. Ставший печальным, Чуя уже не представляет опасности. Поэтому Дадзай заходит в квартиру, на этот раз, закрыв дверь. Вопрошающе-виноватый взгляд уставлен в пол, в голове крутиться рой мыслей. –Что произо… –Серьёзно? Ты признался в любви Сакуноске и теперь спрашиваешь «Что произошло?».— практически орёт Чуя и уходит в глубь квартиры говоря, будто бы себе самому, — Господи, да почему всё идёт по пизде?! Ах да, наверное потому, что я полюбил эгоиста. Считал что всё взаимно, хоть ты и никогда не говорил об этом. За все пять грёбанных лет. Мне больно от этого. Ты понимаешь это? — Накахара вздыхает, — Хрен ли ты молчишь? Давай, выкрутись, ты ведь это умеешь. — Чуя, ты всё не так понял, — начал Дадзай, слегка посмеиваясь. Он уже практически видел, как объясняет ситуацию и всё превращается в новую совместную смешную историю из разряда тех, что рассказывают на семейных ужинах. — Теперь слова «Я люблю тебя» можно как-то не так понять? Знаешь, мог бы сказать мне всё прямо. — Да послушай меня! — Видеть тебя больше не хочу. — Но, я… — теперь Дадзаю не до смеха. На глазах наворачиваются слёзы, а картинка, возникшая в голове, распадается как битое стекло. — Проваливай! Последнее слово добивает Осаму. И не говоря ничего, он быстро уходит. Сдерживать слёзы нет сил. Он плачет не первый час. Если подумать, то с самого выхода из их с Накахарой квартиры. После того, как его выставили за дверь, слезы сами начали бежать по щекам, будто бы надеясь, что вместе с собой заберут всю горечь из сердца. Но этого не происходит и убитый горем парень идёт по улице, пока не понимает, что оказался в старом сквере. Это место многие считали романтичным. Молодым людям нравились оплетённые дикими цветами фонарные столбы и лавочки. Тихое журчание небольшого ручья, текущего из трещины в старом фонтане. Умиротворение и тишина. Для Дадзая же, всё было подобно пытке. Атмосфера заброшенного сквера давила на сознание, заставляя делать необдуманные действия. И одним из таких, было подобрать осколок возле разрушенного ларька. В этот момент сердце сделало кульбит. Воспоминания начали всплывать одно за другим. Вот он, первый раз. Несколько длинных порезов вдоль запястья. Всё будто в тумане. Кровь. Много, очень много крови. Из неё вытекает другое воспоминание. Теперь, под удар попадает шея. Инстинкт самосохранения барахтается в закоулках сознания, пытаясь отговорить. Но лезвие приятно холодит кончики пальцев и всё-таки создаёт шрам-улыбку. Вскоре тело слабеет, сознание отключается. Вокруг только кромешная тьма из которой вытаскивает родной голос полный переживания и отборного мата. Голос Чуи. Хочется снова услышать его, уловить нежность и заботу, скрываемые руганью. И кажется, что осколок в руке — единственный способ получить желаемое. Чувства застилают разум, а капли крови — землю под ногами Осаму. Бинты, окровавленными лепестками, падают вниз. Порезов всё больше. Но голоса нет. Вокруг лишь тишина, на миг прерываемая звуком падающего тела. Его находят спустя день. Как бы парадоксально это не звучало, но никто не думал, что у самоубийцы выйдет убить себя. Даже Чуя, знавший Дадзая лучше себя самого, не ожидал этого. Он ненавидел Осаму, за то, что тот ушёл и оставил страдать в одиночестве, ненавидел себя за то, что отпустил. Проклинал свою вспыльчивость, которая не дала выслушать последние, возможно сумевшие бы предотвратить это, слова. Ведь даже если тот и не любил Накахару, то жить без напарника казалось невозможным. Половину, а может и больше, от сердца Чуи, забрал с собой покойник. Остальная же часть разрывалась на ещё более мелкие от невозможности поцеловать любимые губы, огладить каждый шрам и сказать такие простые, но необходимые слова. Хотелось вернуть те, казалось бы не такие далёкие, дни, когда Дадзай сидел на холодном подоконнике и что-то тихонько рассказывал сам себе. В такие моменты он был особенно очарователен. Из своеобразного транса его не выводил ни плед, накинутый на плечи, ни чужая голова, устроившаяся на коленях. Чуя мог бесконечно долго слушать эти рассказы в пустоту. Но сейчас воспоминания об этом душили слезами. Всегда несгибаемый юноша со сталью в глазах, теперь сидел скрючившись в своём кабинете и топил боль в вине. Пришла его очередь жаждать смерти. Плохо было и Одасаку. Ему жаль ушедшего из жизни совсем ещё ребёнка ровно столько же, сколько и жаль ребёнка, которого оставили одного в этом мире. Он не понимает почему так произошло. Мужчине казалось, что Осаму был рад, в тот вечер, наконец-то разобраться со своими чувствами. Но выглядело всё так, будто Чуя не услышал признания, которое ему приготовили. Это не давало Оде покоя. Он решил, во что бы то ни стало, поговорить с Накахарой. Предлог найти было невозможно. Фактически, они даже не были знакомы. Лишь несколько раз пересекались на заданиях да в коридорах штата мафии. В итоге, Сакуноске решил, что отсутствие предлога не самая большая нынешняя проблема. Он постучал в тяжёлую дверь кабинета. Как и ожидалось, никто не спешил отвечать. Думая о беспардонности своих действий, Ода открыл дверь и сказав короткое: «Я вхожу», зашёл в комнату. Первое, что он увидел, была темнота. Одинокая лампа на столе отчаянно пыталась справиться с ней, но могла подарить свет лишь небольшому участку на рабочем месте. Нащупав выключатель, мужчина включил свет. Теперь он мог рассмотреть то, что скрывал мрак комнаты. А в частности — Накахару Чую. Парень лежал на диване, обнимая пустую бутылку вина. Вторжение в собственное пространство мало его волновало. Невидящими глазами он смотрел в потолок. Не долго думая, Одасаку, перешагивая битое стекло, окурки и бутылки, подошёл к дивану. Чуя перевёл взгляд на гостя. Без слов было ясно, что он не понимает на кой-чёрт к нему зашли. — Я хотел поговорить, — начал Ода. Чуя молчал, а Сакуноске не знал как подступиться к нужной теме. Выдохнув, он решил идти напрямую. — Поговорить об Осаму, — рука Накахары сжала бутылку до треска, –Мне не даёт покоя то, что я не могу понять его мотивы. Я виделся с ним в тот вечер. Он выглядел радостным и… — Я слышал, — бросил Чуя, — Слышал что он выбрал тебя. Так что вали и не мозоль глаза. Ода понял. И с пониманием произошедшего пришла разъедающая изнутри боль. Боль за двух людей любивших друг друга, но, злым роком, разлучённых. Невольно в памяти появилось сравнение двойного чёрного с влюблёнными из книги Шекспира. Ведь и правда нет повести печальнее на свете, чем повесть о разлучённых возлюбленных. — Тебе стоило дослушать наш разговор. Тогда бы ты знал, что он выбрал вовсе не меня. С этими словами Ода уходит. Накахара сидит будто в трансе. Осознание слов мужчины доходит в один миг. Парень срывается с места и вихрем несётся в компьютерный отдел. Хочется увидеть и услышать события того вечера заново и помочь в этом может система видеонаблюдения в здании мафии. Сшибая своих коллег, цветы и дверные косяки, Чуя врывается к отвечающему за видеонаблюдения и быстро тараторит дату, кабинет и приблизительное время разговора. Ничего не понимающий сотрудник без лишних вопросов показывает исполнителю то, что от него просят и учтиво выходит из своей обители, оставляя Чую одного. На экране комната. Секунды кажутся вечностью. Но тут в комнату заходит Ода, а следом… Дыхание перехватывает, глаза вновь наполняются слезами. Вот он, Осаму. Ещё живой, ещё тёплый и способный двигаться. Начало разговора пролетает мимо ушей, заглушаемое чувствами. В себя приводит фраза: — Я люблю тебя… — слышен шёпот Дадзая. Слова отзываются болью в груди. Все угаснувшие воспоминания вновь накатывают лавиной. Молчание затягивается. Чуя начинает думать, что его просто обманули. — Но… Чую я люблю больше, — разрывая тишину, говорит голос из динамика. Сердце пропускает удар. Слёзы катятся по щекам. Теперь он ненавидит только себя. Накахара останавливает запись. — Прости… Прости меня, Осаму… Если бы я только сказал, как сильно люблю тебя сам, — шёпотом говорит мафиози. Он силиться сказать ещё что-то, но из горла вылетают только сдавленные рыдания. Как же больно. Невыносимо. Ужасно. Чуя осознаёт, что виновен в смерти Дадзая не меньше, чем осколок, который нашли в руке мертвеца. Осознание желчью протекает во все мысли. Если бы он только дал ему сказать, не вспылил и не послал ко всем чертям, то Осаму был бы жив. Жив и счастлив быть с тем, кого выбрал. Но ничего изменить нельзя… После просмотра записи, Накахара отправился на могилу с чётким намерением остаться с любимым навсегда. И он почти осуществил свой план. Только вот не один он желал проведать суицидника. У могилы стоял Одасаку и смотрел на Чую так, будто понимал всю его боль. От этого взгляда хотелось разрыдаться ещё сильнее, разбивая имидж несокрушимого цепного пса мафии. Без лишних слов мужчина подошёл и обнял Чую. Слёзы не заставили себя ждать. Уже было плевать на то, что они даже не знакомы. На то, что он похож на маленького ребёнка, плачущего в мамину юбку. На залитую слезами чужую жилетку и стыд, который непременно придёт после. Плевать на всё.Через три месяца.
Чуя сидит в кабинете и старается не думать ни о чём кроме работы. Но мысли непроизвольно ускользают в бар, где теперь он часто сидит с Одой. Он благодарен ему за поддержку и спасение жизни. Об Осаму вспоминать всё ещё больно. Но с другой стороны и приятно. При мыслях о нём на губах застывает нежнейшая улыбка из всего небольшого арсенала Накахары, а в голове прокручивается фраза: «Нет повести печальнее на свете…».