***
Марсель припудрил крылышки, невидимые для смертных, расправил нежно-персиковые манжеты и шагнул на тротуар, стараясь светиться не ярче неоновой вывески. Обычно это было нетрудно, но он только что спустился с совещания, на котором был вынужден поддерживать святейший облик из всех, какие держал в гардеробе, и переключиться было нелегко. Ничего полезного не сказали, Господь ни на кого пока не гневался — ну и слава ему же, наконец-то шеф начал выбираться из депрессии. А то изгнание да изгнание… Нервы у старика ни к чёрту, ни к купидону. Проходя мимо любимой кондитерской, Марсель силой воли заставил себя втянуть живот и отвернуться, но услышал, как миленькая смертная шепчет на ухо своему возлюбленному: — Ну только одно пирожное… Только одно! — Дорогая, — застонал спутник, пытаясь оторвать её от витрины. — Ты же решишь, что ты толстая, и будешь плакать… Устоять было невозможно, почти как перед самим пирожным. Марсель сделал лишние десять шагов, чтобы на несколько секунд остановиться рядом и прошептать: — От одного пирожного вреда не будет. Возьми… Как мало нужно людям для счастья! Они даже не стали выяснять, кто это сказал, а благодаря маленькому чудодейственному приёмчику разом забыли о возможных последствиях и, довольные, заскочили в кондитерскую. Зазвонил мобильник. — Слушаю, свет моих очей, — пропел Марсель, отлично зная, кто из ангелочков сегодня на дежурстве. Впрочем, они там все… светлые. Весьма. — Девяносто седьмое предупреждение, Марсель! Ты только что соблазнил человека на грех, и не вздумай заговаривать нам зубы! — А вот и неправда, — возразил ангел, ожидая, пока на последнем светофоре зажжётся зелёный свет. — Солнышко, ты хочешь сказать, что я искусил эту смертную, как какой-нибудь отвратительный демон? А я только спас её от греха уныния! Да, да, и не надо так фыркать, милая моя! Ты вообще знала, что от сладкого в организме вырабатывается серотонин? — Сера? — упавшим голосом переспросила дежурная. — Опять что-то адское, да? — Да нет, — терпеливо объяснил Марсель, — это такой человеческий гормон, отвечающий за радость. Замечательная вещь. — Гармония звучит уже лучше, — признала собеседница. — Я так и запишу. Извини, нервы ни к… никудышные вообще. Хорошего дня тебе. — Спасибо, и тебе! Будь в гармонии, — не заржать было трудно, но он старался. Вместо того, чтоб взять дорогущий торт, Марсель вздохнул и свернул за угол к дурацкому и опасному на вид киоску. Дружба — поразительная вещь, постоянно толкает на безумства. Продавец выронил сигарету из зубов, уставившись на костюм ангела, а это был именно костюм и именно ангела — пусть и не белоснежный, в знак протеста. — Добрый день, — поздоровался Марсель, — если он у вас, конечно, добрый, а он должен быть, ведь я пришёл. Гм… Пакетик орешков, пожалуйста. — Каких орешков? — сипло переспросил продавец. — Не очень солёных, — попросил Марсель, — вдруг я тоже буду. Это не мне, вы не подумайте. Я бы предпочёл миндаль в шоколаде, но увы… Не в силах больше слушать странную болтовню, мужчина продал орешки со скидкой. Марсель не был уверен, через час или через десять лет они ему пригодятся, но на всякий случай спрятал в карман. В последний раз они ели орешки вместе года три назад: это был солнечный осенний день на Манхэттене, и Марсель добрых полчаса не мог определить, кто мешает ему совершить чудо со старым велосипедом, пока его не клюнули в затылок, весьма любезно. В своём истинном обличье Рокэ был чёрным вороном и, вообще-то, не ел никакие орешки, пока их не предлагали. А поскольку кое-кому было лень превращаться, то прохожие лицезрели картину маслом — симпатичный полненький господин в несколько старомодном жакете кормит орешками вполне себе дьявольского вида птицу, обсуждая с ней новости мирового спорта. Велосипед, кстати, угнали за это время, и его не удалось ни сломать, ни усовершенствовать. Но орешки — это на крайний случай: чисто по-человечески они встречались не так уж редко. Последний раз был, например, позавчера.***
— За нами следят. — Я надеюсь, симпатичные смертные девочки? — Надейся, — лаконично ответил Рокэ и очень, очень внимательно на него посмотрел. Марсель поёжился, потому что, если честно, «гори оно всё синим пламенем» — это как раз про глаза Рокэ. — Знаешь что-нибудь об этом? — Теперь да. Ты сказал, — лучшее в разговоре с демоном — это не врать. — Не делай такое лицо, сказал же… Ты имеешь в виду не ежемесячные проверки? — Нет. Ежемесячные проверки — это своего рода родительское собрание, на котором твоё и моё начальство обсуждает, чьи дети лучше себя вели, — пояснил Рокэ, откидываясь на спинку кожаного кресла и практически с ним сливаясь: что обивка, что рубашка, что волосы — всё цвета воронова крыла, красиво и опасно. — Причём результат из века в век один и тот же: ангелы вели себя хорошо, а демоны — плохо. Разнообразие во всей его красе. — Тогда что? Я на трезвую голову твоих намёков не понимаю. Они догадались, что мы дружим? — Демон картинно поморщился на последнем слове. — Прости, Господи, бескорыстно взаимодействуем для баланса добра и зла на грешной земле? — Чёрт с тобой, дружим… — Один раз в пятьдесят лет Марселю удавалось выбить это слово, и он всегда радовался, как ребёнок. — Не маши крыльями, я только вставил новые окна. Почему ты вообще в таком виде? — А, это… Забыл убрать после совещания, — ангел вздохнул и сложил крылья; на территории мира смертных иллюзия сделала их невидимыми и неосязаемыми, как будто и не было. — О чём-то догадались, но не об этом, так как следят по отдельности, — Рокэ продолжал говорить, вертя в руках солнечные очки от дорогущей фирмы. Марсель обожал не столько эту его привычку, сколько манеру говорить, что вовсе ему не надо крутить в пальцах всякую ерунду во время разговора, и продолжать крутить. — Три беса в супермаркете, тень какого-то чертёнка в музыкальном ларьке, в лифтёра вселился Вельзевул и велел мне сделать что-то там, что я уже из головы выкинул. Само по себе — рутина, но за три дня… — Многовато, — оценил Марсель. — Но я не замечал, чтобы… — Чтобы ты заметил, — язвительно заметил Рокэ, — должно произойти чудо, и хотя ты грёбанный ангел… — Да следи ты за языком! — И хотя ты грёбанный ангел, — с удовольствием повторил он, — вечно не в том направлении чудишь. Вчера вечером за тобой смотрели в трамвае: две дежурные из ангельской приёмной и этот ваш, который арфы протирает… — Откуда ты знаешь?! — Мимо пролетал. — О, ты беспокоился обо мне, как это мило… — Пролетал в противоположную сторону, — перебил Рокэ, — неважно. Теперь признавайся, как ты мог наступить на ногу протирателю арф. — Чисто физически, у него нет ноги… Не-ет, не надо пинать меня под столом, я серьёзен… Почему мы обсуждаем важные вещи на пустой желудок? — Марсель, в последний раз на моей памяти твой желудок был пустым в четырнадцатом веке, а память у меня хорошая… — Зануда и придира, — ангел щелчком распахнул двери холодильника, стоявшего в углу, и обалдел. — Где еда?! Тут одна выпивка! — А как же пища духовная? — пробормотал Рокэ, глядя на книжную полку. — Это не считается! Чего ты хотел, я ничего не принёс… — Вот это новости, — демон вскинул бровь, — совсем ничего? — А что? Вашим не положено лопать сладкое, знаешь ли. — Именно потому, что не положено, — терпеливо объяснил Рокэ, — я его и ем. Если демону что-то положено, значит, он должен сделать, как не положено, потому что иначе он не отродье Сатаны. С другой стороны, зачем нам тогда вообще что-то велеть, если мы должны делать наоборот? Вот если бы в контракте было прописано «делать наоборот», тогда другое дело, но эти паршивые правила сами по себе противны демонической природе, и… — Господи, твоя воля, тебе бисквитный? — Бисквитный. — Не дав ему даже встать, демон щёлкнул пальцами, и на столе появились две коробки. — Не за что. Благодари про себя, выговор получим. — Спаси… — Крылья вырву. — Спаси, Господь, от кариеса, — выкрутился Марсель. — Но ты сейчас кормишь родового врага, ничего? — Нет. Я… — Рокэ задумался на секунду. — Между прочим, украл эти два торта из твоей любимой кондитерской. Страшный грех, — нагнувшись к выдвижному ящику в столе, он повысил голос: — Слышали? Зло восторжествовало! — И вернулся в вертикальное положение: — Приборы с твоей стороны, вытащи, будь добр. В ящике валялся выключенный мобильник, и если бы Марсель этого не знал, он бы как минимум удивился — разговаривать с мебелью, не заговорённой и не проклятой, было не очень по-демонически, примерно как беседовать с домашними растениями.***
Торты кончились параллельно с вином, и два физически и духовно противоположных существа выбрались в уличные сумерки прогуляться и заодно съесть что-нибудь ещё, если подвернётся. Никакие уговоры не могли заставить Марселя расстаться с дорогущей и модной, пусть и полвека назад, одеждой, которую ему шили на заказ; в то же время никакие силы, сверху ли, снизу ли, не вынудили бы Рокэ надеть что-нибудь по человеческим меркам приличное. В итоге оборачивался весь парк, чтобы убедиться, что никому не померещилось — мимо них действительно только что прошло нечто умеренно крупное в белом и персиковом, с манжетами и в платке, и другое нечто, более хрупкое и довольно бледное на фоне чёрного прикида, включавшего рваные брюки, кожанку и рокерскую футболку. И, разумеется, очки. С чёрными стёклами. Марсель несколько лет пытался выяснить, на кой ляд, помимо несомненной крутости внешнего вида. После аргументов в духе «не вижу, значит, нет», «я сказал — нет, не подходи так близко» и «а вот древнекитайские судьи…» он перестал. — Господь в последнее время нервный, — поделился Марсель. — Надеюсь, не из-за меня. Не хотелось бы расстраивать шефа… — Конечно, не из-за тебя. Это же не ты на прошлой неделе доложил, что машина сбила чиновника, принявшего решение построить торговый комплекс на месте заповедника, — отозвался Рокэ, шагая по дорожке для велосипедистов. — Но там же зверюшки! — Ты угробил человека! Нельзя было спасти зверюшек как-нибудь иначе? — В следующий раз ты гробишь, а я спасаю… — Мы так уже делали, ни черта не вышло. Всё равно кому-то лучше, а кому-то хуже, — Рокэ пристально посмотрел на клюющих хлебные крошки птиц, но ни одна из них не ответила условным сигналом, который Марселю было знать не положено, так же как гробить чиновников. — Тебе не кажется, что мы ни на что не влияем? — А как же баланс? — растерялся Марсель. — Так он без нас балансирует, — снисходительно объяснили ему. — Ты спас зверюшек и угробил чиновника. Я ограбил кондитерскую и накормил тебя, а ещё уборщицу и лифтёра, которые обязательно прикончат остатки торта. Нельзя сделать ничего безусловно хорошего и безусловно плохого, и уж тем более — подтолкнуть к этому людей. Они вообще вне категории, эти люди. — Я думал, мы влияем… Какой-то же должен быть смысл в этой работе? Соблазнять людей на плохие поступки или наставлять на путь истинный? — Ты наставишь, — протянул Рокэ, — я собью. Ты наставишь — я собью. Ты наставишь… продолжать?.. Остальные об этом не догадываются, потому что им в голову не приходило, гм… — Слово на букву «д»? — Умри в мучениях. В голову не приходило дружить с вражеской стороной. Представь: демон жизнерадостно искушает политика, демон счастлив, а через пять минут прилетает какой-нибудь придурок на белых крылышках… — Извините! — Извиняю. И аннулирует все его старания. Но демон-то об этом знать не знает! Они помолчали, задумавшись. Некоторое время походили кругами вокруг пруда; Марсель обходил со спины фотографирующихся туристов, Рокэ целенаправленно прохаживался перед объективом. — Дерьмо, — пробормотал Сатана, наблюдавший за ними в облике вороны. — Ты не поверишь, — вздохнул сидевший рядом в облике голубя Бог, — но дерьмо. — Вау. Ты сказал… — Да, я сказал. Слово на букву «д». Они догадались! — Шило в заднице… — Двуручное… — тоскливо отозвался Бог. И эти двое тоже замолчали. Марсель представил, что было бы, не работай они… впрочем, откровенно говоря, работали уже третий век спустя рукава, без зазрения совести менялись обязанностями и переходили с крупных деяний на мелкие — люди выросли и приучились сами развязывать войны, сами вкладывать состояния в благотворительность, ну и так далее. Так что, не работай они… — Ты хочешь сказать, то, что мы делаем, никому не нужно?! — Не хочу, — меланхолично отозвался Рокэ, — но говорю. Именно то, что нам делать положено, как выяснилось, не приносит ни черта. — Вот если бы ты столько не думал, мы бы этого не знали и работали спокойно! — Нет уж, позволь, если бы ты не пристал ко мне со своими дружескими обязательствами, мы бы ничего сейчас не знали. — Это хорошо или плохо? — вздохнул Марсель. — Ни то, ни другое… Это просто по-человечески, — вполголоса заключил Рокэ. Экзистенциальный кризис распространялся как на ангелов, так и на демонов. Не сговариваясь, они уселись на скамью — один по правилам, другой на спинку с ногами. Вид на парковый пруд душу не утешал. Если честно, это был самый отвратительно тоскливый вид, который только можно было придумать. — Получается… — Марсель физически засветился, но потом вспомнил и понизил яркость. — Получается, я могу коллекционировать сборники стихов, кормить людей сладостями и дружить с тобой?! Рокэ посмотрел на него сверху вниз, опустив очки на кончик носа и каким-то сверхъестественным способом совмещая выражения «как у тебя всё просто», «и это всё, что ты можешь сказать?» и «последнее не расслышал». — Я могу повторить последнее. — Спасибо, не надо. Вообще-то, тебя и так ничто не останавливало… — Совесть, — напомнил Марсель. — Это такая штука, знаешь… у тебя нет. — И не надо. — И не надо… Хотя, постой, когда-то давно была. Вы же все падшие ангелы, верно? — Не падший ангел задрал голову в нетерпении. — Ты помнишь что-нибудь? — Конечно, нет, — Рокэ прикрыл глаза. — Ничего. Кстати… — Да? — Скорми эти дурацкие орешки каким-нибудь голубям. Я их терпеть не могу. — Орешки или голубей? — Тебя. — Мило… Постой, но ты же их ел! Не ври, я помню! — Марсель широким жестом сыпанул орешков голубям, и те тут же активизировались. — Чтобы я не расстраивался, да? — Если бы я говорил «господи», — Рокэ закатил глаза, — я бы именно это сейчас и сказал. — Знаешь, для демона ты слишком… — А ты — для ангела слишком… Так они препирались, кормя и без того упитанных парковых птиц и споря, кто и в какой мере является ошибкой природы — божественной или божественно-падшей, в зависимости от контекста. В расстоянии, неизмеримом человеческими способами, от центрального парка, снова сняли трубки Бог и Сатана. — Знаешь что, — задумчиво сказал Сатана, — две мигрени нейтрализовали друг друга лучше, чем они думают. Я больше не буду получать отчёты о, гм, современных злодеяниях, от которых, говоря начистоту, мы отстали всем отделом. Вредит — и ладно… Лишь бы на нервах не играл, падший этот… — А я, пожалуй, просто буду пролистывать эти безумные отчёты, — согласился Бог. — Ни одному ангелу не приходило в голову так извращаться с благодеяниями, чтобы в итоге они играли на нервах аж у демонов… Ну их обоих, а? — Ну их, — согласился владыка преисподней. — Слушай, может и мы, ну, когда-нибудь… ну, ты понял… — Что ещё? — Слово на букву «д». — Конечно, — согласился Бог, — конечно, дружище. До свидания. И повесил трубку. — Он имел в виду «дружище» или «до свидания»? Хм… — Сатана в задумчивости посмотрел на потолок, с которого капала чья-то кровь, и почесал подбородок. Сегодня Сатане хотелось простой человеческой дружбы. И орешков.