Потом разберутся

Они встречаются. Всегда встречаются. Начиная с XV века, когда Мор представил свою подопечную всадникам, и по сей день.

В этом слове нет никакого романтического подтекста, о котором каждый мог бы подумать. Но и «видятся» это не назвать. Война и Загрязнение встречаются. Встречаются долго, импульсивно, неожиданно, с перерывами в годы, но никогда​ — с пренебрежением друг к другу. Могут часами сидеть у забытого военного форта, у нефтяного танкера, что сел на мель, у подножия какой-либо горы и абсолютно в любом месте, какое человечество может вообразить. Могут разговаривать о проблемах, о шопинге, о вон том маленьком мальчике, которому суждено создать ядерную бомбу, о цветах и о предчувствиях. Могут ходить, взявшись за руки и поедая мороженое, могут провести пару дней, не вылезая из кровати, могут танцевать на одном из приемов королевской четы любой страны. Могут все. Кроме того, чтобы выяснить, что между ними и нормально позвать на свидание или запланировать встречу. Все их мимолетные встречи, свидания и пересечения происходят абсолютно внезапно. Они начинаются незапланированно и неожиданно и так же прекращаются, продлившись то три секунды, то три года. Но ни Загрязнение, ни Война не могут их объяснить не то что Голоду и Смерти, но даже сами себе. Обе считают, что того, что их иногда сводит судьба​ — вполне достаточно. Всем, даже уставшим от вечной работы всадникам, иногда нужен кто-то для ночи вдвоём, похода в кино, часового объятия или совместного распития самбуки под градом пуль. И это нормально. Нет ни обязательств, ни привязанности, ничего. Этого нет ровно до тех пор, пока они не смогут это признать. Пока в одну из ночей Загрязнение не уткнется в телефон, разглядывая одну единственную смазанную фотографию Войны в жёлтой прессе. Не увидит ее улыбку, взгляд голубых глаз, растрепанные волосы. И резко не захочет увидеть ее, просто узнать как дела на работе или какая сейчас погода в Марокко. Просто потому что давно не виделись, не дышали одним воздухом и не согревали друг друга холодным днём. Пока в разгар одной из мелких стычек на ближнем востоке Война не заметит, что от скуки она выводит штыком очертания своей коллеги. Ее волнистые волосы, линию подбородка, тонкие плечи. Ее образ. И не удивится этому настолько, что бы достать свой новый, но уже потрепанный мобильник, и начать искать номер Загрязнения. Чтобы услышать голос, узнать ее мнение о новом пятне нефти в Индийском океане, договориться о чашечке чая где-нибудь на Таймс Сквер. И тогда Загрязнение окунется в это с головой, уйдет под воду, не сможет дышать. И тогда Загрязнение поймет, что скучает по рыжей. Что привязалась к ней. Что влюбилась в нее по уши и подписала себе этим смертный приговор. Что загрязнённые улицы, утопающие в ядовитом дыму города, отравленные пустыни и мутирующие животные​ — это лишь часть, пусть и чудесной, но работы. И может же быть у всадника апокалипсиса хоть что-то кроме работы? Ну, пожалуйста? И тогда Война заметит, что ее контакты в телефоне пусты, все набранные номера​ — не знакомы, а единственный друг в какой-то социальной сети это бот, который каждый день делает рассылку новостей. И что, жизнь, как и ее список контактов, довольно-таки пуста. С места на место. Выживая с помощью рук, меняя их на камень, камень на меч, меч на мушкет, мушкет на новенький пистолет, а тот на ящик гранат. Всего лишь технологии, всего лишь смена лет. И никаких эмоций, кроме злости, страсти, запала. Никакого отдыха за эти годы, кроме пары-тройки чудесных дней с Загрязнением. И обе будут пытаться увидеть друг друга. Посещать старые места встреч, свежие поля сражений, новые свалки и заводы, совсем чуть-чуть и абсолютно обидно не совпадая друг с другом на несколько дней, а то и пару часов. Возмущаться, что раньше не виделись максимум пару лет, а сейчас прошло уже десять. Годы поиска, попыток, да даже просматривания ленты новостей и возможных друзей. Пока они, наконец не встретятся в самом ироничном месте. В городе любви, утреннего кофе и хрустящих багетов, в городе, который пережил ни одну войну и переживет еще столько же. В городе, ежегодно отравляемом десятком заводов и миллионами туристов. В Париже. Стоило Войне выйти из душного офисного здания с блокнотом в руке, каждую секунду пополняемым новой заметкой о недавней конференции по подписанию мира между двумя восточноафриканскими странами. Стоило ей последний раз щелкнуть затвором фотоаппарата возле двух послов из Нигерии и Венгрии, которые совещались о чём-то в тени деревьев. Стоило ей выйти на проезжую часть и на секунду забыться, впервые за долгое время полностью погрузиться в работу и забыть о внимательности и своих мыслях о Загрязнении. Как ее блокнот, любезно опережающий ее в пространстве, уткнулся в кого-то на другой стороне улицы. Стоило Загрязнению приехать на какой-то форум по защите окружающей среды в самый центр Парижа, заполненный автомобилями Tesla и, пока, неизвестными автомобилями на травяном топливе, гелии и солнечном свете. Стоило ей полностью разочароваться в себе из-за действий людей, из-за того как сильно они начали ее притеснять и противодействовать. Стоило в ужасном настроении выскочить из здания, строя в голове новые планы и идеи для выброса радиации, как на неё, недовольную и расстроенную, налетела какая-то журналистка. Какая-то журналистка с тускло красными волосами, выцветшими на солнце, с голубыми, как океан, глазами, с закушенной губой и вся погруженная в свою работу. Она даже не собиралась извиняться. Мало ли кто попадается на пути, встав как столб и не произнося ни звука при столкновении. «Всякое бывает»​ — не отвлекаясь решила Война, на автопилоте продолжая движение, пока не почувствовала на своем запястье чью-то руку, ​ на своей щеке чьи-то губы, а на своем теле чей-то взгляд. Честно говоря, за такое грубое прерывание работы хотелось ударить. Ударить так, чтобы наглец упал за землю с фонтаном крови из разбитого носа. Пока Война не решила обернуться, посмотреть на наглеца и решить, с какой стороны его лучше ударить. Пока этот наглец, с копной светлых волнистых волос и белыми, как человеческая кость, глазами, не одарил ее вымученной улыбкой. Пока голубые глаза не встретили белые, цвета дымовой шашки. И вот они смотрят друг на друга. Не мигая, не дыша, не двигаясь. Не произнося ни слова, не убивая в голове ни одну мысль, которых находится целый жужжащий рой. —​ Я искала тебя. —​ неправильные слова из неправильного рта на неправильном, грязноватом лице. —​ Я тебя тоже. —​ правильный ответ от того, кто в принципе мало что говорит правильно и по делу. От того, кто привык брать все силой, иногда, возможно, хитростью и красотой. Брать все сразу, не спрашивая, признавая своим с первого момента. От того, кто сейчас, впервые со дня своего сотворения, аккуратно тянется к чужому лицу, как можно мягче целует чужие губы, как можно легче кладет свою руку на чужую талию. Загрязнение медленно отстраняется, рукой отталкивая от себя Войну, и виновато смотрит на нее, пока на белой рубашке расходятся черные пятна. Она рада видеть, безусловно. Она рада слышать, что ее искали. Она рада осознавать, что все не зря. Но она не должна это делать. И Загрязнение, и Война​ — всадники. Их задача устроить Армагеддон, но никак не влюбиться в кого-либо. Они не люди и у них не должно быть чувств. Привязанности. Заинтересованности друг в друге. И Война, и Загрязнение понимают это. Но это есть и уже не убежать. Обе погрязли с головой, обе утонули в этом и не могут описать это даже для себя. —​ Нам стоит поговорить. —​ произносит Загрязнение, делая шаг назад и наступая на шоколадную обёртку, которая противно хрустит под ногами. И они поговорят. Они обязательно поговорят. Обсудят всё, расставят всё по полочкам и неловко возьмутся за руки. Впервые как что-то официально ими признанное и понятое. Война влюблена в Загрязнение. Она заворожена каждым сантиметром ее кожи, очарована каждой искрой в белых глазах, завоёвана каждым прорывом или исследованием. Она не следует за Загрязнением по пятам, но видит следы ее присутствия повсюду. Подмечает каждое пятно машинного масла и каждый брошенный патрон. Всё имеет значение. Но самое значимое в этом​ — Загрязнение. Загрязнение абсолютно безоговорочно влюблена в Войну. Она восторгается её мыслями и идеями, не может отвести взгляд от голубых глаз, вечно наблюдает за ее красотой и видит везде. Война, пусть даже самая малая её часть, живёт в каждом и проявляется во всём. В брошенном мимо урны мусоре или в мелкой ссоре. Ну, а уж Загрязнение это замечает. И они сопутствуют друг другу, когда-то следуя друг за другом, когда-то отставая на пару шагов. Война и Загрязнение невероятно переплетены и даже люди это замечают. Одна дополняет другую. Этого не отнять и к этому ничего не добавить. Они не находятся на вечной связи и не светятся в новостях. Просто раз в месяц или четыре или спустя год в почтовый ящик одной маленькой Парижской квартиры может опуститься письмо. И даже если адресат за тысячу миль от Парижа он получит конверт и его содержимое. И конечно напишет: «Скоро буду. ​ ​ ​ ​ ​ Люблю.»